Пятая авеню, дом один - Кэндес Бушнелл

— А почему над тобой нельзя смеяться? — спросил он, рассматривая «Лучшие хиты “Роллинг стоунз”», где значился неизвестный ему «Маленький мамин помощник». Взять послушать, что ли…

— Что?!

— Потому что ты особенная и лучше других? — небрежно спросил Джеймс.

— Но меня чудовищно унизили, меня это задевает, — повысила голос Минди, испепеляя мужа взглядом.

— Неужели за двадцать лет работы журналистом ты не задела чьих-то чувств?

— По-твоему, это мне такое воздаяние? — уточнила Минди.

— А что, вполне может быть. Законы кармы.

Минди насмешливо фыркнула:

— Скорее, нынешняя молодежь испорченна, завистлива и никого не уважает! Что я им сделала?

— Тебя можно отнести к разряду людей, чего-то достигших в жизни. По крайней мере многим так кажется, — ответил Джеймс. — Ты что, до сих пор не поняла, Минди? Мы давно стали частью истеблишмента. — Сделав паузу, он направил на супругу указательный палец и добавил: — Мы. Ты и я. Так называемые взрослые люди. Те, кого молодежи положено ниспровергать. В двадцать лет мы были точно такими же.

— Ничего подобного!

— Помнишь очерки, которые ты писала о том миллиардере? Ты еще издевалась над его руками? «Короткопалый парвеню» — так ты его пригвоздила?

— Это не одно и то же!

— Да то же, Минди, то же. Тебе кажется, что другое, поскольку те статьи писала ты. Всякий раз, припечатывая очередную жертву, ты говорила: «Так им и надо, они разбогатели, значит, они козлы и негодяи». Все считали тебя очень умной, ты грелась в лучах всеобщего внимания. Это же самый простой способ засветиться, Минди, — высмеивать лучших. Облей грязью известных людей — и попадешь в фокус их славы. Так просто, даже примитивно.

По мнению Джеймса, любой нормальный человек был бы уничтожен подобной тирадой. Но только не Минди.

— А ты, значит, в белом фраке?

— Ну, такого, как ты, я никогда не делал.

— Нет, Джеймс, — возразила Минди, — тебе просто не приходилось этого делать. Ты мужчина. Ты писал нескончаемые длинные статьи о… гольфе. На создание одной уходил целый год, кажется? А я работала, Джеймс. Приносила в семью деньги. Это было моей работой!

— Правильно, — согласился он. — А теперь такая же работа у этих сосунков.

— Браво, Джеймс! — сказала Минди. — Я просила тебя о поддержке, а ты на меня ополчился. На свою родную жену! И ты, Джеймс!

— Я хочу, чтобы ты увидела ситуацию в целом, — возразил Гуч. — Как ты не понимаешь, сегодняшняя молодежь — это мы два десятка лет назад! Они еще не знают, что через двадцать лет проснутся и поймут: они стали нами, хотя никак этого не ожидали! О, сейчас они запротестуют, будут кричать, что с ними этого никогда не случится, что они пробьются, не изменив себе, не превратятся в уставших посредственностей, апатичных пессимистов. Но жизнь их не спросит. И тогда они поймут, что превратились в таких, как мы. И это будет их наказанием.

Минди вытянула вперед длинную прядь и принялась внимательно ее рассматривать.

— К чему ты все-таки клонишь? Тебе кажется, с нами что-то не так?

Но Джеймс уже выдохся. Он тяжело опустился на диван.

— Не знаю, — буркнул он.

— Что случилось? — раздался мальчишеский голос. Минди и Джеймс обернулись. В дверях стоял Сэм. Ни отец, ни мать не слышали, как он вошел в квартиру.

— Мы разговариваем, — ответила Минди.

— О чем?

— Про твою маму написали в Snarker, — сказал Джеймс.

— Я в курсе, — пожал плечами Сэм.

— Сядь, — сказал Джеймс. — Что ты чувствуешь в связи с этим?

— Ничего, — ответил мальчик.

— Ты не чувствуешь себя… травмированным?

— Нет.

— Твоя мама оскорблена в лучших чувствах.

— Таковы все взрослые. Дети не думают об оскорблении чувств. Это же просто шум, спецэффекты. Каждый ведет свое реалити-шоу. Чем больше шума, тем больше зрителей, вот и все.

Джеймс и Минди Гуч переглянулись, думая об одном: их сын гений! Откуда у тринадцатилетнего мальчика столь глубокое знание человеческой натуры?

— Инид Мерль просит помочь ей с компьютером, — сказал Сэм.

— Нет, — ответила Минди.

— Почему?

— Я сердита на нее.

— Не впутывай в это Сэма, — велел Джеймс.

— Так я пойду? — спросил мальчик.

— Да, — позволил Джеймс. Когда сын вышел, он продолжил: — Реалити-шоу, блоги, комментарии — вся эта паразитирующая субкультура… — Джеймс осекся, задумавшись, отчего у него нет желания приветствовать все новое, «младое и незнакомое» — хомо сапиенса с ярко выраженными чертами эгоцентриста и оголтелого потребителя.

Сэм Гуч воплощал в себе брутальные приметы созревающей юности и невидимые шрамы от жизни в мегаполисе. Он не был наивным, растеряв цветную пыльцу с крылышек в возрасте от двух до четырех лет, когда его не по годам умные замечания встречались дружными аплодисментами. Минди часто повторяла сыновние афоризмы коллегам по работе, всякий раз завершая их одной и той же репликой с подобающим случаю придыханием: «Откуда он все это знает? Ему всего лишь…» Далее следовало указание на возраст Сэма.

Теперь, в тринадцать лет, Сэму начинало казаться, что он действительно знает слишком много. Порой он ощущал какую-то усталость и часто задумывался о будущем. Разумеется, в его жизни будут важные этапы, потому что в Нью-Йорке у детей без судьбоносных этапов не обходится, но вместе с тем он отлично понимал, что лишен многого из того, что есть у его друзей-сверстников. Сэм жил в Виллидже в одном из лучших домов, но в самой худшей квартире; его никогда не забирали из школы, чтобы всей семьей съездить на три недели в Кению; его день рождения не отмечали на Челси-Пирсе; он никогда не видел, как его отец солирует на гитаре на рок-концерте в «Мэдисон-сквер-гарден». Когда Сэму случалось выбраться отдохнуть, он всегда жил в загородных домах более богатых товарищей. Джеймс Гуч настаивал, чтобы сын набирался жизненного опыта, верный старомодным представлениям о том, что писательская профессия требует знаний во всех сферах (самому Гучу-старшему в основном удалось счастливо избежать приобретения подобного «опыта»). И Сэм действительно получил кое-какой опыт, которого лучше бы не было, в основном насчет девчонок. Они хотели чего-то, что он не умел им дать. А хотели они, как казалось Сэму, постоянного внимания. Когда он уезжал на выходные в чей-нибудь коттедж, вся компания, как правило, была предоставлена сама себе — родители считали деток вполне самостоятельными. И начинался форменный бедлам — мальчишки корчили из себя невесть что, девчонки тоже не отставали, и в какой-то момент начинались слезы. Домой Сэм возвращался совершенно вымотанным, словно отсутствовал два года, а не два дня.