Стальная рапсодия - Вацлав Подзимек

Те трое, которых мы только что обогнали, явно пренебрегали своей жизнью. Они до отказа жали на педаль газа, стоило нам только начать обгон, петляли между танками то тут, то там, покручивая пальцем у виска. У своего виска. Но относилось это к нам.

— Ведь ткну его легонько — и понесет свою пластмассовую коробочку в портфеле! — рявкнул Малечек, у которого явно начали сдавать нервы.

— Не стоит, — отсоветовал я ему. — У меня пять сотен долга, так что на ремонт пластмассовой коробочки, боюсь, уже не хватит моих сбережений.

Тот не ответил, потому что вновь пошел на обгон «трабанта». Гусеницы лязгали, двигатель ревел, и весь этот ад длился не менее пяти минут. Потом злополучная троица, похоже, сдалась. «Трабанты» прижались к обочине, а их владельцы выпученными глазами наблюдали картину, какую не увидишь на военном параде… Там машины идут медленно.

Гонка продолжалась. Темп не спадал.

Наконец мы узнали, что вышли из цейтнота. Следующий привал был большим, как и значилось в плане. А потом снова шум, лязг, дым.

— Товарищ поручик, что такое «Гидина»? — неожиданно вывел меня из умиротворенной задумчивости Малечек.

— Откуда вы взяли это слово? — поинтересовался я.

— Да вот надпись… на магазине.

Проверить Малечека я уже не мог — магазин мы только что миновали. Однако на следующем доме красовалась еще одна вывеска на словацком языке: «Смешанные товары».

Я прекрасно знал, что эти слова означают, и теперь прикидывал: стоит ли, а если стоит — то как с большим пропагандистским эффектом сообщить роте то, что мне самому известно со вчерашнего вечера, точнее — с момента вручения новой карты-схемы, где значился дальнейший маршрут нашего движения. Сомнений не оставалось — задание мы выполнили.

— Товарищ поручик, мы в Словакии, — блеснул образованностью мой наводчик Душек.

— Милости просим, — протянул по-словацки заряжающий Незбеда.

Мы вдруг почувствовали, что нет для нас расстояния, которое мы не могли бы осилить. Если нам забудут дать приказ остановиться, мы будем ехать, пока хватит силы у машин. У машин, а не у нас! Мы выдержим все!

— Товарищи, — донесся по радио голос командира батальона, — основная часть задания успешно выполнена. Двигаемся дальше. Скоро уже будем на месте.

На этот раз он не призывал нас увеличить скорость. Наверное, ехать быстрее уже было нельзя.

— Похоже, он забыл сказать, сколько еще километров у нас впереди, — тихонько проговорил Незбеда.

— Не забывайте, — вынужден был заметить я, — что настоящие командиры никогда точно не говорят танкистам, сколько пути еще осталось, а лишь обещают скорое прибытие.

Мы получили приказ остановиться. Потихоньку съехали на самый край обочины, заглушили двигатели. Через мгновение все спали как убитые.

Я проснулся последним. Выбравшись из танка, обнаружил, что бойцы уже давно покончили с едой.

— Сейчас принесем вашу порцию, — полушепотом сообщил мне Незбеда и направился к лесу. Вскоре он вернулся с котелком, от которого поднимался ароматный пар.

— Вы что, в ладонях разогревали? — удивился я.

— Мы решили поддерживать огонек, товарищ поручик, чтобы вы могли как следует поужинать после сна.

— Кто это мы?

— Наша рота, — ответил он.

— Кто конкретно?

Незбеда лишь пожал плечами.

— С чего это вдруг столь трогательная забота? — бросил я равнодушно, чтобы окончательно развеять впечатление, будто я слишком тронут происшедшим.

Устроившись поудобнее, я съел мясо, щедро сдобренное перцем. Незбеда стоял невдалеке и ждал.

— Товарищ поручик, разрешите обратиться, — произнес он нерешительно.

Я кивнул, с сожалением дожевывая последний кусок.

— Я бы хотел извиниться перед вами. Давно уже собираюсь…

— Не знаю, чем вы передо мной провинились? За что, собственно, собираетесь извиниться?

— За просьбу отца, товарищ поручик… Ну, чтобы я… по протекции получал увольнения. А также за тот копченый окорок, которым он хотел вас подкупить…

— Бойцы взвода Метелки с удовольствием расправились с этим подношением, — сказал я, хотя и не был знаком с подробностями.

— Они тогда здорово надо мной смеялись, — признался Незбеда.

— Но насмешки их были не по адресу. Вы, надеюсь, не имели к этому никакого отношения? Или я ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, товарищ поручик. Я действительно ничего об этом не знал. И кстати, ни разу с тех пор не написал домой.

— А вот это уже, простите, глупость, — констатировал я. — Чем родители заслужили такое отношение? Да ведь они всегда желают детям самой лучшей доли, только иногда ошибаются… Вот что, давай условимся, — перешел я на неофициальное «ты», — при первой же возможности ты напишешь домой, а я, со своей стороны, обещаю, что больше никогда в жизни не вспомню об этом окороке. Более того, я и другим не позволю напоминать тебе об этом. Идет?

Незбеда с благодарностью кивнул и добавил:

— Это все отец… На старости лет он вдруг стал частенько повторять: «Не подмажешь — не поедешь».

— В общем, договорились. Ты напишешь, я — забуду.

— И никому не позволите… — напомнил Незбеда.

— Не позволю… — подтвердил я.

После ухода Незбеды я еще некоторое время размышлял о любимой поговорке его отца и пришел к выводу, что в отношениях между людьми — это, конечно, дурное дело, но в том, что касается танков… И тут я решил, что самое время собрать командиров и механиков-водителей.

— Как дела с маслом? — спросил я у них.

— Плохо, — раздался нестройный хор голосов. — На нижнем уровне.

— У всех? — окинул я взглядом собравшихся. Кивнули все.

Но я-то своих людей хорошо знаю, да и машины тоже. Знаю, у которого танка расход масла больше, у которого — меньше…

— У вас, Гисек, тоже… на донышке?

Тот кивнул.

— И в запасе — ничего?

Гисек отрицательно замотал головой.

Этого мне было достаточно. По собственному опыту знаю, что люди очень не любят лгать. С гораздо большим удовольствием они преувеличивают, драматизируя ситуацию. А если и врут, так уж стараются как можно меньше, в экстренных случаях и по возможности без слов.

Я опросил еще нескольких водителей — тех, чьи танки, по моим сведениям, были довольно экономичными в отношении масла.

И они качали головами: масла нет, запасов никаких.

Я решил, что не стоит сердиться, и приказал Метелке:

— Организуйте дележку масла. Действуйте решительно, но справедливо. Через четверть часа доложите.

Особого энтузиазма мое распоряжение у Метелки не вызвало.

— Это будет нелегко. Ведь они сидят на масле, как куры на яйцах, — сказал он.

— Я знаю, что в роте масла достаточно. В среднем, понимаете? И вы эту золотую середину определите.

Командир взвода ушел выполнять свою, прямо скажем, тяжелую и неблагодарную миссию.

Начал он с метода убеждения, я даже услышал, как один из водителей предлагал ему взамен масла полбатона венгерской колбасы. Видимо, это заставило Метелку избрать бескомпромиссный путь. В дело пошел масляный щуп.

Через четверть часа Метелка действительно доложил, что все в порядке.

— Насчет того что масло у нас в изобилии, не скажу, — разглагольствовал он. — Ну в худшем случае еще денек выдержим. У меня тут есть кое-какой запасец, неплохо, между прочим, припрятанный. Но все равно с маслом напряженно.

— Хорошо, Иван, — удостоил я его одной из своих наивысших похвал.

Минуты через две меня разыскал надпоручик Бидло:

— Слушай, одолжи мне немного масла, у меня уже щуп совсем сухой.

— Вам нужно совершить великий перераздел на принципах равноправия, — посоветовал я ему. — Отыскать золотую середину. Знаешь, что это такое?

— Знаю. Это как в том анекдоте. Помнишь? Одного математика, обожавшего средние величины, спросили: что же такое эта твоя середина?

— Остановись, ради бога, остановись! — взмолился я, зная пристрастие Бидло к длинным анекдотам. — У нас слишком мало времени.

— Да-да, — поразительно быстро согласился он. — Но даже в среднем мы не поднимемся выше нижнего уровня.

— Знаешь что? У моих ребят есть венгерская колбаса… Хочешь, мы отдадим тебе кусочек, чтобы ты не считал нас жмотами?..

Бидло смотрел на меня, стараясь испепелить взглядом. Ничего из этого не вышло.

Позже я увидел, как он беседовал с командиром своего первого взвода. Я готов был дать голову на отсечение, что он еще раз напомнил взводному о том, чтобы сэкономленное масло было как следует спрятано. У Гоушки, мол, через несколько часов масла совсем не останется.

Мы выехали в густую тьму и вьюгу. Настроение было приподнятое, и даже отвратительная погода нас почти что радовала.

Миновала полночь. У меня стали предательски слипаться глаза. Три часа утра — то самое время, когда человек готов отдать полжизни за час-другой сна. Я напрягался изо всех сил, но голова нет-нет да и падала на грудь.