Песнь крысолова - Соня Фрейм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зверь слышал его. Он перестал дрожать и чутко повернул голову с красными глазами навыкате. Мариус знал, что тот почти слеп. Острота зрения была снижена, как у многих альбиносов.
Осторожно он опустился на одно колено, сравнявшись с ним. Коснулся ладонью грязного каменного пола.
– Эй… – тихо позвал он. – Привет. Это я, Мариус. Помнишь меня?
Его голос звучал мягко и вкрадчиво. Почти ласково. Так разговаривают с детьми. Но ему всегда казалось, что Зверь немногим от них отличался.
Тяжело Зверь перевернулся, и на груди стала заметна перевязка. Его ноздри расширились, он вбирал в себя знакомый запах.
– Как ты?
В ответ – тишина. Только тяжелое, сиплое дыхание. Мариус смотрел в его глаза и был уверен, что он видит, но иначе. Слепые познают мир другими способами, и кто знает, какие образы складываются сейчас в его голове.
– Давно не виделись, да, дружище?
Молчание.
Он подвинулся чуть ближе, и вдруг Зверь ощетинился. В эту секунду Мариус почувствовал, что тот может убить его.
– Поговори со мной. Ты же узнал меня. Ну…
Зверю требовалось время, чтобы вспомнить. Через минуту ожесточенная гримаса слегка разгладилась, и проступило человеческое выражение, но чуждое, как у пришельца из другого мира.
– Уходи… – шипяще разнеслось по подвалу.
– Расскажи мне, что с тобой произошло, – тихо, но настойчиво повторил Мариус, не отводя от него напряженных глаз. – Ты был близок к цели.
Спиной он ощущал, как Вивьен превратилась в сплошные уши. Зверь повел шеей и заторможенно произнес:
– Зверь не справился.
– О нет, – живо отреагировал Мариус. – Ты всегда справляешься. Зверь находит, что ищет.
Тот только покачал головой.
– Зверь не смог.
– Да… Так иногда бывает. Но ты запомнил… запах?
Опять ноль реакции. Мариус вспомнил, что обращение во втором лице плохо с ним работало. Он оживлялся только на безличное «Зверь», и о себе говорил в третьем лице. Деперсонализация. Десубъективация. У животных нет «я». Они инстинкт, а не воля.
– Почему Зверь разозлился и напал на других? Разве они цель? – чуть укоризненно произнес он.
Вдруг гримаса стала жалкой и беспомощной. Третье лицо стало методом унижения его самосознания. Мариусу было противно вести разговор в таком ключе, но он не мог остановиться, когда видел, что что-то работает.
– Зверь повел себя плохо. Но я знаю, он не специально. Его что-то вывело из себя. Да же?
Кивок. Ох, это многого стоило.
– Что тебя разозлило?
– Не так. Зверя напугали.
Медленно следователь подался вперед, идеально скопировав его позу: теперь оба сидели на четвереньках, вытянув навстречу друг другу напряженные шеи.
– Кто так напугал Зверя?
– Она.
Дама-Никто.
Вдруг ему слабо улыбнулись, и это так странно вязалось с животной гримасой.
– Зверь шел по запаху, который был… хорошим. От нее пахло как надо. Зверь шел следом за ее запахом. Там были другие. Они кричали на Зверя, но он дальше шел за ней. Запах стал так близко… Я взял ее руку, но услышал… страх. И чужие крики. В ней – одни крики детей. Даже… мои. Я услышал в ней себя.
Мариус взирал на него расширившимся глазами. Он не мог не заметить поразительное возвращение к его «я» в конце этого короткого рассказа.
– Тогда ты тоже испугался, – угадал Мариус.
– Зверь побежал прочь. Он не помнит, что было. Но на зубах осталась кровь… – его лицо стало совсем жалобным, почти скорбным. – Зверь просто… хотел стать ее частью. Ему так нравился ее запах…
Это уже звучало совсем нелепо. Он пошел за ней, как за течной сукой. Мариус даже не знал, что еще можно спросить. Внезапно Зверь сам подался к нему навстречу, и их лица сблизились. От него пахло лекарствами и землей. На фарфоровой коже проступали мириады вен и сосудов. Эта гора мышц, больше его в два раза, чего-то до жути испугалась. Он тяжело дышал, незряче вглядываясь в душу Мариуса расширенными глазами, и неожиданно показал мягкую, почти мечтательную улыбку. В ней все еще брезжил человек, которым он когда-то был.
– Когда страх прошел, я просто хотел быть ближе… Я нюхал ее всю. Она пахла хорошо. Очень хорошо. А потом она сделала мне больно. Но когда она ушла, запах остался. Я знаю, где она. Всегда буду знать.
– Понятно, – очень тихо ответил Мариус. – Ты все сделал правильно. Ты… хороший мальчик. Не зверь. Ты… просто дитя.
Ладонь непроизвольно провела по его коротким, жестким волосам, и Зверь вдруг отошел от него и свернулся клубком в своем углу. Он плакал. Его плечи тяжело вздрагивали, и Мариус гладил его по голове, пока тот не затих. К шокеру даже не притронулся. Хотелось включить его на полную мощность и засунуть в глотку Вивьен. За все, что она сотворила с его психикой.
Потом он встал и подошел к двери. Она молча выпустила его, глядя странным взором. В нем читалась помесь уважения и затаенного опасения. Лязгнул засов, и они оставили бедное создание на полу его обиталища. Наверх поднимались в полном молчании. Обоим требовалось осмыслить услышанное.
Мариус исподтишка отслеживал изменения в ее мимике. Они проступали в микроскопических дозах, но Вивьен задел рассказ Зверя, а также собственный провал в попытке найти к нему подход.
– Ты можешь дать мне его, когда он восстановится?
Она резко обернулась и впечатала в него истончившимися от ярости губами:
– Ты уже получил достаточно. У тебя есть видеозапись, ищи своих преступников сам.
– Я найду эту женщину в два счета, если Зверь пойдет по ее запаху. Уверен, что он легко возьмет его от клуба.
– Мои подачки тебе завершены, – жестко отрезала Вивьен. – Он ранен. Я опасаюсь и за его психическое состояние. Зверь остается здесь, и я буду его восстанавливать. Еще одной встречи с твоей преступницей он не переживет.
Они замерли у входной двери, и она буквально наступала на носки его ботинок, вытесняя за пределы дома.
– А как насчет того, что я могу начать дальнейшее расследование в клубе? – тихо осведомился он, заглядывая в ее кукольное личико.
В такой близи стали заметны хорошо замаскированные следы возраста. Вивьен была не молода. Он дал бы ей за пятьдесят.
– Делай свою работу, – покачала она головой. – Я буду делать свою. И, пожалуйста, милый… без шантажа. Все телефонные разговоры записываются. У меня есть каждая твоя беседа, все заказы, а также фото с наших встреч. И из нас двоих, когда мы пойдем на дно, легче будет спастись мне. Я
