Ревет и стонет Днепр широкий - Юрий Смолич

За забором Шпулькиной дачи люди — те, на кого надо ориентироваться, внутренние силы — еще не разошлись. Поглядывали, присматривались, прислушивались. Какой–то третий голос, тоже мужской, кипятился:

— Винниченко! Винниченко! Что вы мне толкуете! С Антантой крутил — не выкрутилось, теперь, слыхали, собирается с немцами закрутить? Переменил ориентацию! Подписал — да, да: вчера! — с немцами мир в Бресте и хочет теперь позвать немцев на помощь! Разве не слышали?..

Винниченко так и подбросило. Это не я! Это Голубович с эсерами!.. Он даже сделал несколько шагов к толпе у забора: караул, я же, наоборот, за ориентацию на внутренние, на вас, за вас!..

Но Владимир Кириллович вовремя сдержался: неудобно же поймут, что подслушивал! Да и разве поверят? И что они могут знать? Да, в конце концов, разве они не правы? Кто возглавлял генеральный секретариат? Он — Винниченко. Позавчера ушел в отставку, а мир подписали без него — вчера? Подумаешь! Что такое один день по сравнению с вечностью? Для народа, для современников? Уж потом пускай историки разбираются, пускай выясняют, что это не он, это — эсеры и сукин сын Петлюра!.. И он, Винниченко, будьте уверены, историкам поможет: всю правду напишет, будучи честным с собой. Особенно — про Петлюру. О! Петлюре он покажет… Злоба закипала в сердце Владимира Кирилловича. Погодите, погодите, в своих мемуарах он облает всех! И Петлюру — в первую очередь. Даст ему чёсу!.. Правда, в мемуарах придется еще оглядываться — не ровен час, ситуация изменится и тогда… А, черт! Снова из–за «честности с собой» выглядывает «курносый Мефистофель»!.. Кыш!.. А впрочем, ничего, ничего — пускай сейчас хоть так, а вот со временем, когда, скажем, поближе будет к смертному одру, в своем завещании, — там уж он развернется вовсю, будьте уверены! Подождите только, наберитесь терпения… лет на тридцать…

Винниченко поплелся домой. Мизантропия овладела им. Гудели сосны, падали капли.

В дом Винниченко вошел на цыпочках — роженица ведь, не обеспокоить бы!

В доме было тихо. Поля Каракута не стонала. Винниченко стало страшно — вдруг умерла?.. Он тихонько приоткрыл дверь, чуть–чуть. И сразу отшатнулся: в комнате роженицы пищало! Родилось! Уже!.. Ну, а мать?.. Винниченко отворил дверь пошире. Роженица лежала тихо, спокойно дышала и пестовала что–то на груди. Это что–то шевелилось. Младенчик! Но что такое?.. С другой стороны — тоже шевелится. И пищит. Парочка! Двойняшки!..

Владимир Кириллович поскорее притворил дверь. Его обдало холодным потом. Что ж теперь делать? Красотка анархисточка родила близнят.

Очевидно, надо чем–то помочь?

Владимир Кириллович сделал шаг к двери. Но сразу же — шаг назад. А что он может?.. Он отступил еще на два шага назад. К столу. На столе — бумага с записями и фальшивый паспорт.

Винниченко схватил паспорт, схватил бумагу и поспешно, комкая, сунул в карман.

Затем — к выходу.

Он же ничего не может! Что ему, крестным отцом стать?

Нет, нет! Поскорее прочь отсюда! Это будет самое лучшее. Если что–нибудь не так, лучше подальше! В демиссию. Разве Владимиру Кирилловичу это в первый раз? И не в последний. Родился в селе Великий Кут — Витязевской волости, Елизаветградского уезда, Херсонской губернии, — найдет себе… «закуток» где–нибудь в другом месте.

Если что–нибудь неладно или если напакостишь, — давай подальше! И так до самой смерти.

3

Петлюра ехал верхом. Полководцы отступают на коне.

Под ноги стлалось Брест–Литовское шоссе.

На Житомир. А дальше?

Ведь на Житомир и Бердичев направили свой удар от Казатина восставшие железнодорожники и часть Второго гвардейского корпуса. Ах, Второй гвардейский, Второй гвардейский! Петлюра тебе этого никогда не простит. От Жулян авангарды гвардейцев успели выйти к Посту Волынскому, соединились тут с «червонцами» Примакова и отрезали петлюровцев от железной дороги, вырвали у Петлюры шанс — прорваться поскорее в Галицию. Теперь вот и тащись верхом, набивай себе мозоли на заду. Ах, червоные казаки, червоные казаки! Петлюра и вам никогда этого не простит…

Петлюра испуганно оглянулся: а вдруг, не поспев перехватить его, повернут красные от Поста Волынского — и налетят на его арьергарды!

Рядом с Петлюрой трусил его верный телохранитель — Наркис. Он заметил движение атамана и сразу его понял.

— Не беспокойтесь, пане атаман, — прогудел своим басом–профундо старый семинарист; — тучи разошлись, вызвездило, видно далеко…

Петлюра поднял голову и глянул на небо. Увидел звезды. Как, звезды еще не померкли, еще светят? Не конец света, значит… Звездный небосвод и поразил и испугал Петлюру. Смотреть в небо ему доводилось не часто. Собственно, он смотрел в небо только тогда, когда полоскал горло. А часто ли горло болит? Да и тогда над головой — потолок. А звезды… Однажды, еще в семинарии, увидев у какого–то гимназиста учебник космографии, Петлюра загляделся на небо — и перепугался на всю жизнь. Ведь когда смотришь и небо, невольно начинаешь думать о мироздании и бесконечности, — а эти таки страшно!.. С тех пор Петлюра дал зарок: смотреть только под ноги, не уноситься взором ввысь и мыслью — вдаль, потому что от этого можно и рехнуться… Но сейчас его всполошило другое — не бесконечность, а, наоборот, конечность: на шоссе посветлело, значит, продвижение его колонны красные теперь могут увидеть издалека?..

Но на шоссе, позади отступающих, было пустынно. Хвост колонны проходил сейчас мимо Борщаговской.

Петлюра украдкой бросил взгляд на Наркиса рядом и отвернулся. Неприятные воспоминания связывались с Борщаговской: «Не ходи на нашу улицу, будешь бит» — и плюха… Даже среди дня звезды увидел… И до чего же чудно на этом свете бывает! Тот, от кого получил тогда оплеуху, теперь тебе ближайший друг и свою жизнь за тебя положит…

Чтоб отогнать рефлексию, да и выглядеть похрабрее, Петлюра решил завести со своим телохранителем беседу.

— Вы, пане Наркис, семинарист?

— Правильно! Как и вы, пане атаман.

— Киевской?

— А вы, пане атаман, — полтавской?

Помолчали. О чем, собственно, говорить, когда говорить не о чем? Тьфу! Фраза для статистов в толпе на сцене, когда толпа должна производить «шум», — лучшего режиссеры не сумели придумать. Суетятся люди и спрашивают друг друга: «О чем говорить, когда говорить не о чем?..» В голову полезли совсем идиотские воспоминания — из времен, когда он был актером–любителем и театральным рецензентом: роли шляхтичей, которые играл когда–то Петлюра, контрамарки на галерку, дифирамбы сценическим опусам драматурга Винниченко… Проклятого «курносого Мефистофеля»! Ишь, ушел в кусты! Варили кашу вместе, а теперь ему, Петлюре, расхлебывать одному!.. Ну, погодите, уважаемый Владимир Кириллович, — не Петлюрой буду, если вас не отблагодарю! Вот, если случится, нацелитесь еще возглавить… освободительное дело и меня покличете в помощники, — с удовольствием соглашусь! А тогда — спичку в нос, сзади — подножку: вас на лопатки, а сам — сверху! Вот как!