Возвращение в сказку - Василий Андреевич Пулькин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А спервоначалу замужем-то трудно пришлось. Я тебе уже говорила, что дома меня оберегали от лишней работы. Мама у меня хотя с виду сухая была, но женщина жилистая. На здоровье никогда не жаловалась. И работящая. Окромя ее еще старшая сестра Катя в семье была. Она, пожалуй, в один год со мной замуж вышла. Тоже охотница работать. Так вдвоем они меня и оберегали от лишней работы. К печи, пожалуй, и не подходила я. Стряпни тоже никогда никакой не готовила. Правда, вышивать да шить я научилась рано, с малолетства. Ту работу всю жизнь люблю. Ткать тоже спозаранку меня научили. Спасибо за это маме. А вот стряпничать не научилась. А тут как-то через неделю, как замуж вышла, свекровушка моя, твоя бабушка Анисья, заболела. Легла и лежит — не встает. Наступило воскресенье. Надо калитки печь. Такая уж у нас в деревне привычка. Хоть все сусеки подмети, а на сканцы муки собери да калиток напеки… Встала я еще далеко до петухов, приготовила теста. Это-то я сумела сделать, у мамушки высмотрела, да и немудреное дело-то. А вот слушай, что у меня дальше получилось… Приготовила я тесто, наделала комочков, взяла скалку и начала катать. Сканец у меня рвется. Мучалась целое утро и ни одного сканца не приготовила. И плакала-то я, и поойкала-то я, и маму-то бранила, что не научила меня простому делу. И себя-то за косу дергала, стыдила. Делай что хочешь, как не умеешь, так вдруг не научишься. Делать нечего, подошла к свекрови. Так, мол, и так, мама, у меня сканцы не получаются… Старушка пробурчала что-то себе под нос да стала здыматься с постели. Я уже и обрадовалась, как в избу вваливается по каким-то делам Дарья, мужья сестра. Подходит к печке, а там угли уже погасли, а у меня еще не у шубы рукава. «А я к вам горяченьких калиточек есть забежала — накормите». — «Да вот…» — развожу я руками, и со стыда у меня лицо загорается. «Что же ты такая безрукая замуж-то выскочила?» — скалит снова зубы. «Да вот такая уродилась», — плачу. «А раз такая, так вот куды дорога. — Берет меня за рукав и подводит к двери. — Катись к своей мамушке!»
В дверях-то столкнулась с твоим отцом. «Чего это ты?» — спрашивает. Я заревела. Он догадался, что к чему, да Дарью как тряхнет за косы. «Ежели хоть раз еще тронешь пальцем, в дом больше не пущу и сестрой звать не буду! — кричит. — Поняла?» — «Да я пошутила, братец», — пятится Дарья. «Хороши шутки!» Да я тебе еще не все рассказала. Как затопила я печку-то, дым весь в избу пошел: забыла открыть дырку в потолке. Отец твой разобрался, что к чему. Принес снова дров, растопили мы с ним печку. А как растопилась она, поставили горшки с картошкой вариться, потом еще чугунный ведерный горшок воды для пойва скотинке. Я со сканцами-то этими и про скотину забыла. Ондрий все это сделал за меня, а когда управился со скотом, умылся, засучил рукава и взялся за скалку, а я сканцы начинкой заправлять стала. Вдвоем-то с калитками и сладили… А тут как-то осталась одна в доме. Бабушка Анисья ушла на недельку к дочке Насте. Ну тут я сукать сканцы и научилась. Правда, спервоначалу у меня получались в сравнении с бабушкиными нераженькие. Ну а потом уже, смотрю, Ондрий с Егором едят, нахваливают мои кропаши [11] и спрашивают, чувствую, не понарошку: «Которая из баб сегодня калитки-те пекла?» — «Невестушка моя», — с улыбкой ответила им старушка Анисья.
Тот случай мне был большой наукой. Тогда я еще зареклась, что ежели у меня будут дочери, так я с пеленок стану учить их домашнему-то делу. И не могу обижаться. Дочки мои и хлебы умеют печь, и калитки готовить. Правда, у Нюры, хотя она и меньшая, а получается лучше, чем у Марии. Младшенькая рукастей у меня вышла… Детей, сынок, к делам надо сызмальства приучать. Некоторые родители жалеют детей: мол, вырастут, тогда наработаются. Враки все это. Верно, сызмальства детей не надо перегружать работой. Надо, чтобы они всякое дело делали играючи. Ты спервоначалу возбуди у ребенка интерес к делу, а как желание у него появится, так уж дай ему наработаться вдоволь. Верно, человек поймет, что к чему, только тогда, когда сам своим нутром и руками к чему прикоснется. Со стороны всегда кажется тебе, что это дело, мол, меня никогда не касается. Особенно нам, людям деревенским. Мы должны уметь и жать, и пахать, и на дуде играть. Коли что я увидела и руки к чему приложила, то у меня скоро не скоро, но получилось. Скажем, вот лапти плести. Однажды я высмотрела у своего отца, как он их плетет, и шутя ему и говорю: «А я, пожалуй, тятя, тоже смогу сплести их». — «Ну попробуй!» — отвечает и сует мне в руки моток бересты. «Ты мне только помоги начать», — прошу. «На, смотри!» — говорит. Он начало сделал, а я потом быстро лапоть и сплела. До задника. Ну тут опять крутила-вертела, задник не выходит. Он опять показал. И готов лапоть. А второй уж я сама сплела без всякой помощи. Потом научилась плести из бересты всякие пузики, лукошки, игрушки.
— Да, игрушки ты плести мастерица, — говорю. — Помню, попросишь тебя зайчика сплести. Смотришь, а он уже и готов.
— Глаза, сынок, только боятся, а руки человечьи все могут. Вот ты взялся как эти ящички строить, так выходят у тебя такие баские. — Мама, поправив на голове платок, бросила взгляд на место бывшей избенки деда Еши. — Не забыть мне еще один случай. Золовка Дарья однажды говорит мне — это было в первый месяц после нашей свадьбы: «Сходи-ка, баба, — так она нас, своих невесток, звала, — намели-ка у деда Еши на жернове муки». Конечно, это дело мне знакомо. Сызмальства приходилось на ручных жерновах молоть и ячмень на крупу, горох на начинку к колобам и калиткам, овес на блины. Для каждого сорта нужна была своя сноровка. И отвечаю: «Где рожь-то?» — «На печи», — отвечает. Я в берестяной пузик наскребла курьим крылом зерно и побежала к деду Еше. «Ну, думаю, здесь-то я покажу свою прыть». Сила у меня была. Попросилась у деда Еши на жернов и без всякой передышки, насыпав
