У Земли на макушке - Санин Владимир Маркович

Придя в домик, я переоделся и с грехом пополам вполз на верхние нары с твёрдой уверенностью, что никакая сила в мире не поднимет меня до утра. Но не тут-то было! Минут пять неземного блаженства — и вдруг телефонный звонок. Трубку снял доктор Лукачев.

— Вас требуют к начальнику, — сообщил он. — Что сказать?

Я слабо простонал.

— Не реагирует, — весело доложил трубке доктор. — Нет, с виду живой, сейчас проверим… Будет исполнено! — Доктор положил трубку.

— Ведено доставить на носилках, — ухмыльнулся он. — Приказ!

Кое-как я доковылял до резиденции Панова — самого захудалого на станции домишка без тамбура. За столом сидели начальник экспедиции «Север-19» Николай Иванович Тябин, Туюров, Булатов и Панов. Впервые я увидел Владимира Васильевича столь разговорчивым и весёлым — может, я ошибся и не он только что искупался в Ледовитом океане? Мы выпили за мужество и самообладание Панова, за удачу и, как принято в таких случаях, стали наперебой приводить примеры из личной практики. Николай Иванович рассказал о том, как в Антарктике выбирался из сорокаметровой пропасти, а Туюров поведал историю о ночной осенней рыбалке, когда они с приятелем перевернули лодку на середине большого озера и лишь благодаря случайному рыбаку отделалась бронхитами.

В заключение отмечу, что Панов всего несколько дней вынужден был прибегать к помощи носового платка. Хорошая штука — кросс, да ещё бутылка коньяка, поставившая на происшествии закономерную и приятную точку.

ОДНА МИНУТА НА ЭКРАНЕ

Люди всегда любили заглядывать в прошлое — особенно тогда, когда хотели переделать настоящее. Правда, сведения, которые мы черпаем из истории, бывают несколько противоречивы из-за скудости материала: одно дело восстановить по челюсти облик ископаемого животного, как это сделал Кювье, и совсем другое — по хребту вождя воссоздать историю его народа. Поэтому история, особенно до нового времени, похожа на весьма жидкий бульон, где вместо воды — воображение учёного, а одинокие блёстки жира — крупицы довольно-таки сомнительного фактического материала. Мы до сих пор даже не знаем, жил ли в действительности человек, ставший прототипом образа Христа, несмотря на несомненные свидетельства четырех апостолов и одной тысячи монастырей, раздобывших тонну гвоздей со святого креста на Голгофе. Последнее доказательство подлинности Христа, предъявленное в романе Булгакова, очень убеждает, хотя кое-кого смущает тот факт, что единственный оставшийся в живых свидетель, господин Воланд, — лицо с подмоченной репутацией.

Другое дело — если бы в те времена было кино. Сколько спорных вопросов разрешилось бы в одну минуту, сколько бы развеялось легенд! Быть может, оказалось бы, что в битве при Каннах римское войско растоптали не Ганнибаловы слоны, а стадо взбешённых коров; что Цезарь скончался не от ножевых ран, а от слишком плотного ужина и что Понтий Пилат не кривил душой, когда во время долгой беседы об Иудее на вопрос друга, не помнит ли он такого проповедника — Иисуса из Назареи, надолго задумался и чистосердечно признался: «Иисус из Назареи? Нет, не помню» (свидетельство Анатоля Франса).

Нашим потомкам будет проще: воссоздавая историю двадцатого века, они просмотрят киноленты. Наверное, они улыбнутся, увидев первобытные автомобили с бензиновыми двигателями, замрут от восторга, когда по экрану пробежит давно исчезнувшее животное (дворняжка), и будут долго спорить, зачем эти странные предки резали, давили и сжигали друг друга, в то время как их же великий поэт утверждал, что «под небом место есть для всех»?

Но хотя потомкам будет проще, посочувствуем им: многого они не увидят. Например, как на станции «Северный полюс-15» снимались эпизоды, занявшие одну минуту на экране.

Как человек, тесно связанный с кинематографом (я хожу в кино тридцать лет и за эти годы вложил в него уйму денег), я не уставал восхищаться стойкостью съёмочной группы, её железной выдержкой и нечеловеческой трудоспособностью.

Я, пожалуй, ещё не видел своими глазами, чтобы люди вкладывали столь огромное количество труда, заранее зная, как невелика будет отдача. Подвижники и великомученики, упрямые фанатики и стоики — какими только эпитетами я мысленно не награждал эту троицу!

Борис Белоусов, астроном из новой смены, рассказывал, что на станции «СП-8» одному кинооператору до зарезу нужен был в кадре медведь. Зверь появился ночью, и разбуженный оператор бросился с камерой из палатки… босиком по снегу, почти раздетый. А другой оператор тоже снимал, но не медведя, а своего полуголого коллегу. Вот это — настоящий кадр!

Будь у меня кинокамера, я заснял бы фильм о том, как снимался фильм. За качество изображения не ручаюсь, но в одном совершенно убеждён: демонстрация моего фильма раза в два бы уменьшила конкурс среди поступающих в институт кинематографии, которые зачастую представляют себе будущую жизнь в виде ковровой дорожки, бегущей от Каннского фестиваля к Венецианскому.

А фильм — точнее, одна его минута — снимался так. Сначала было слово — энергичное слово в адрес кинокамеры, которая замёрзла. Её затащили в домик, разобрали и прочистили ей мозги керосином. Камера заработала.

Потом было второе слово — столь же эмоциональное, но уже в адрес киноплёнки, которая от холода потеряла эластичность и стала трескаться. Кое-как вышли из положения и бодро отправились на полосу — сейчас должна было садиться «Аннушка».

Генералов надел на плечи металлическую упряжь, посадил на неё камеру и направил объектив в небо. «Аннушка» пошла на посадку, но не успел Генералов спустить плёнку с привязи, как подошёл Туюров и с лирической грустью сообщил, что замёрз объектив. Все трое киношников синхронно изложили объективу всё, что они думают о его прошлом, настоящем и будущем, но за гулом мотора я, к сожалению, кое-чего не уловил. Пришлось батареи, штативы и камеры тащить обратно в домик.

Когда в объективе проснулась совесть, мы вновь пошли на полосу снимать, как «Аннушка» отрывается от льдины и нашего коллектива. Кадр был великолепный: от винта нёсся снежный вихрь, Саша Лаптев помахивал из окна рукой. Генералов нажал на спуск, но из камеры вместо привычного стрекотанья вырвалось какое-то старческое покашливанье, которое привело киношников в состояние тихого бешенства.

Снова побежали в домик. Генералов грел камеру у себя на груди, гладил, ласкал, извинялся за разные слова в её адрес и даже трогательно чмокнул губами. Отогрели камеру. Ещё раз проверили объектив. Вновь отправились на полосу — встречать возвращающуюся с подскока «Аннушку». До последней минуты камера грелась под шубой, а объектив Генералов положил себе на грудь — на область сердца. Если бы «Аннушка» появилась одна — быть бы ей на киноплёнке, ей бы просто деваться было некуда. Но она появилась вместе с туманом. Бьюсь об заклад, что ни один туман на земном шаре не был встречен таким взрывом проклятий.

И так — каждый день. Пошли снимать, как аэрологи запускают зонд, но ветер рванул шар в сторону солнца. Специально запустили второй шар, но он лопнул. На третьем — села батарея. Метеоролог сниматься не захотел — не успел побриться, и вообще он, дескать, не Софи Лорен. Панов и Булатов готовы были отсняться, но не сейчас, а как-нибудь потом. «Лучше всего в Ленинграде с семьёй, в воскресный день», — трогательно сказал Панов. Кто-то заявил, что на экране он уже побывал и больше его туда калачом не заманишь: невеста смотрела этот киножурнал и написала, что ей теперь все сочувствуют, потому что её жених похож на разбойника с большой дороги.

И лишь Анатолий Васильев, широкая душа, вошёл в отчаянное положение киношников и предоставил себя в их распоряжение. Я присутствовал при съёмке и получил большое удовольствие.

Крохотная палатка гидролога, о которой я уже рассказывал, превратилась в студию. Нетипичную дырку вверху Анатолий прикрыл простыней, сгрёб с пола окурки и прочий мусор. Затем Анатолий, свежевыбритый, по возможности причёсанный, в элегантных узконосых унтах, приготовил вертушку к спуску в лунку.