Журнал «Если» 2002 № 08 - Кевин АНДЕРСОН

Ее руки были по локоть погружены в воду мойки.

— Ты не можешь отбросить волосы с моего лица? Я заложил прядь ей за ухо. Почти совсем седую.

— Спасибо.

Я отошел. Ее лицо освещалось зеленоватым солнечным светом, отраженным от воды в мойке. Морщинки в уголках ее рта. Она выглядела невыразимо грустной. Мне хотелось ее обнять.

Хуже всего были утра. После ночи в постели с Фрэнком она просыпалась, заряженная им, выпрыгивала из их спальни и сновала по дому, как хлопотливая белка, а Фрэнк выстреливал нежности жутким диснеевским фальцетом, сплошные «сю-сю» и «л» вместо «р».

— Чайку с то-оштиками? Ну просто Чип и Дейл.

— У-у-у! Чайку с то-оштиками!

Возможно, причина была психосоматической или воздействовала тяжелая погода — теплые лихорадочные штормы, налетающие с Атлантики, — но лицо у меня вновь начало болеть, и совсем нестерпимо по вечерам. Единственное облегчение — уйти спать часов в девять. Если мы засиживались за разговорами дольше, веки у меня начинали дергаться, и возникала особая зубная боль, заставлявшая меня ворочаться и метаться всю ночь напролет. Но даже в лучшем случае я спал не больше четырех-пяти часов, а потом меня будило яростное жжение в уголках рта.

Я просыпался около пяти утра и устремлялся вниз в кухню. Жить в этом доме было приятно: точное равновесие чистоты и беспорядка, рождающее ощущение уюта. Дом нравился мне по ночам: читать, или смотреть «мыло», или попивать кофе, или сидеть в гостиной за компьютером. Двигаться тихо-тихо, чтобы никого не побеспокоить — вот что было лучше всего. Правду сказать, приятнее всего было чувствовать себя незваным гостем. Это создавало иллюзию контроля.

Я вновь завел обыкновение смотреть «Зеленые дороги», и мне стало ясно — без обиды и горечи — до чего же редкостный сериал мне пришлось покинуть.

Двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю — какого сценариста хотя бы раз не посещала эта несбыточная мечта? Мечта старая, как сам театр; вообразите драматическое произведение, которое сохраняет классические принципы единства времени, места и действия с помощью простейшего приема — без пауз, без концовок, никогда ни под каким видом не покидая прямого эфира.

Рейчел была первой, кто воплотил мечту в реальность.

Завистники говорят, что осуществление мечты было просто вопросом времени. Что сериалы вроде «Старшего Брата» проложили путь, будучи по-своему более радикальными. Что надо было просто дождаться соответствующего развития техники. Но это умаляет новаторство Рейчел. Драматическое, правдоподобное круглосуточное представление — это ведь не просто вопрос масштаба, оно подчиняется своду совершенно новых правил, которые еще никто не формулировал, пока Рейчел не бросила в лицо всем свою перчатку — «Зеленые дороги».

Детки Колена и Джолиньг как раз обнаружили, что их родители — люди ультрасовременные. Сейчас это вроде бы комедия, но вы чувствуете, что надвигается катастрофа, поскольку эти впечатлительные ангелочки готовятся к своему первому полугодию в Харингей-Хайе — со всеми вытекающими из этого соблазнами.

Грэм из гаража сомневается в своей сексуальности. В очередной раз.

Сара Ласситер, медицинская сестра, и ее муж Роберт уехали в деревню, надеясь, что таким образом помогут своей приемной дочурке, чье сердце разбито, начать новую жизнь.

Поскольку Сара покинула больницу, «Зеленые дороги» пробуют для ночных дежурств очередной букет уповающих. Больничный санитар. Скомпрометированный полицейский (Отчаянно Цепляющийся за Свой Значок). Уборщица, Чей Брак Рушится в Издевательствах и Побоях. Одинокий Карикатурист.

Одинокий Карикатурист?! Категоричная и жуткая недопустимость, вот он кто, И как это сценаристы проморгали? Ярость творчества взахлеб. Ужас! Зрители толпами кинутся врассыпную.

Увольнение Джерома Джойса из Харингей-Хайя (да, этот прохиндей с лукавым блеском в глазах сбежал оттуда в крайне аристократический Гретемский пансион для благородных девиц) предоставило преподавательнице физкультуры Ясмин Грант и изнывающему от любви представителю профсоюза Леонарду Рашби Второй Шанс Обрести Счастье. Они теперь пьют кофе; они переваривают свой Романтический Обед при Свечах. Губы Роберта складываются в его коронную Сухую Усмешку. Ясмин прячет голову на его груди. Роберт сжимает ее грудь…

Я все еще ощущал ее. Ощущал под моей ладонью. Ее грудь. Ее тело. Прихоти сюжета бросали Ясмин к Джерому — ко мне — очень часто. Подозрительно часто. Не требовалось особой проницательности, чтобы обнаружить темные подтасовки совести Рейчел. Ясмин служила Рейчел средством ублажать меня.

Конечно, манипулирование, но тем не менее лестное. Ясмин подо мной… Ночные эпизоды…

Я выключил телевизор. Позыв мастурбировать был сильным и пугающим.

Мой режим «рано ложиться и рано вставать» тревожил Рейчел. Она полагала, что я ее избегаю, что она чем-то меня обидела.

— Доброе утро! — приветствовала меня Рейчел, появляясь на кухне в своем кремовом шелковом халате. Он предназначался для женщины значительно моложе, но она носила его с изяществом: непокорные волосы и прозрачная бледность — творение кого-нибудь из прерафаэлитов.

Я направился к черному ходу и натянул сапоги.

— Куда это ты?

— Хочу немножко побродить по лесу, — сказал я.

— А ты завтракал?

— Немножко хлопьев.

— А! — сказала она тихим голоском. — Ну, хорошо. — Она нашла улыбку и тут же ее потеряла. — Ну, приятной прогулки.

Гораздо чаще Рейчел, спустившись в кухню, обнаруживала, что я уже ушел. В предрассветный час всеобщая росистая свежесть опьяняла, точно воздушная текила для легких.

Поблизости был лесок, через который по дну широкой канавы вела дорога, и рощица, где прежде стреляли фазанов, исчерченная головокружительным лабиринтом тропок. Рейчел одолжила мне свой горный велосипед — по-моему, она никогда на нем не ездила, — и я часами развлекался, падая с этой машины. Как-то раз, когда сильный ветер сшиб с веток все дикие яблоки в графстве, я попытался прокатиться по дороге-канаве. Яблоки у меня под колесами были такими же твердыми, гладкими, скользкими, словно шарики в подшипниках. Я все утро разбивался в кровь и вернулся домой, ухмыляясь, как ненормальный.

Но наступил ноябрь, дождь превратил тропки в такую слякоть, что даже мой детский аппетит к грязи был утолен, и я начал искать не такие крутые развлечения.

К востоку находился старый аэродром времен второй мировой войны. За высоким, по плечо, бурьяном прятались длинные полосы разбитого бетона. При дневном свете — ничего сколько-нибудь интересного, но в голубой предрассветный час его однообразие и масштабы намекали на древнее погребальное сооружение.