ЛИМОН - Кадзии Мотодзиро

Шагая по дороге, Такаси показалось, что он будто точный нивелир. Он почувствовал, что еле переводит дыхание. Обернувшись, впервые заметил, что дорога незаметно поднимается в гору. Он остановился отдышаться. Прежде, чем тяжело сдавит грудь, нужно было каким-то образом восстановить дыхание. Когда он вновь стал нормально дышать, зашагал дальше.

Что звало его за собой? Это было солнце, заходящее за далёкий горизонт.

Он не может больше выносить это зимнее солнце, гаснущее каждый день за крышей серого деревянного европейского здания на краю долины. В час, когда картина за окном стала растворяться в бледных сумерках, это были уже не солнечные, а предзакатные тени, и от этого сердце наполнилось непонятным раздражением.

«Хочу увидеть большое заходящее солнце».

Выйдя из дома, он отправился на поиски места, откуда бы открывалась дальняя панорама. Конец года, где-то готовят моти,[72] раздаются звуки колотушек. Перед цветочным магазином выставлены горшки со сливой и адонисом. И по мере того, как он всё меньше понимал, где находится, и как вернуться домой, такие бытовые картинки казались ему всё красивее. По этой дороге ему не приходилось ходить ещё ни разу. — Его внимание привлекла женщина, промывавшая рис, дети, затеявшие драку. А вокруг силуэты огромных крыш, верхушки деревьев в предзакатном небе. И в эту минуту скрытый образ заходящего за далёкий горизонт солнца осветил его печальную душу.

Воздух, пропитанный солнечным светом, полностью слился с землёй. Он думал о своей несбыточной мечте — увидеть человека, который, забравшись высоко на крышу, протягивает руки в небо. Кончиками пальцев он держится за воздух. — А ещё он представил мыльные пузыри, наполненные водородом, которые поднимают бледные улицы и людей в небо, и там переливаются всеми цветами радуги.

В синем прозрачном небе одно за другим загорались плывущие облака. А затем этот огонь перекинулся на тлеющие угли в душе Такаси.

«Почему подобная красота исчезает так быстро?»

Никогда ему не приходилось ощущать такую пустоту, как в этот момент. Пылающие облака одно за другим стали обращаться в пепел. Он больше не мог сделать и шага.

«В каком месте на земле будут видны эти тени, что заполняют теперь небо? Если не дойти до этих облаков, сегодня солнца больше не увидеть».

Невыносимая усталость внезапно одолела его. Незнакомый квартал, незнакомый угол улицы больше не радовал его сердце.

ГОРНАЯ ЛАЗУРЬ

Однажды поздней весной я загорал после обеда, сидя на дамбе, расположенной вдоль проселочной дороги. В небе неподвижно зависло большое облако. На обращенной к земле стороне облака лежала темно-лиловая тень. То ли его огромные размеры, то ли эта темно-лиловая тень придавали облаку смутную печаль. Я сидел на краю равнины, самой широкой в округе. Местность представляла собой горы да равнины — куда бы я ни смотрел, одни лишь спуски да подъемы. Весь пейзаж подчинялся закону тяготения. А смена света и тени вызывала у людей, живущих здесь, чувство постоянного беспокойства. В деревушках, подобных этой, вид равнины, над которой весь день высоко стоит солнце, не успокаивает душу. Эта картина, залитая солнцем целыми днями, казалась мне печальной, и даже ностальгической. Рождались ассоциации со страной «поедателей лотосов»,[73] в которой стоял вечный полдень. Облако лежало на поросшей лесом горе, на противоположном от меня краю равнины. В лесу не смолкали кукушки. У подножия горы блестела водяная мельница; никакого движения, заметного глазом, а в полях и горах, залитых ясным весенним солнцем, рождалась безмятежная лень. Казалось, что и облако грустит от такой праздной неподвижности. Я опустил взгляд на горные реки у моих ног. Две реки, спускавшиеся с горной гряды в центре полуострова, сливались воедино. Между горой, воткнувшейся между них, словно клин, и горой, словно ширма запирающей в узкий проход другую, складки горной породы набегали друг на друга, словно двенадцатислойное кимоно,[74] покрывая верховье одной из рек. На самой вершине одной из гор торчало огромное сухое дерево, отчего гора казалась более высокой. Каждый день солнце, минуя обе речные долины, скрывалось за этой горой, но теперь, вскоре после полудня, солнце пересекло всего лишь одну долину, и от этого еще отчетливее была видна та сторона горы между рек, которая отдыхала в мертвой тени. В середине марта я часто наблюдал, как над криптомериями, усеявшими гору, поднимается дым, словно от лесного пожара. Это была пыльца, которую сбрасывают все криптомерии разом в солнечные и ветреные дни, когда и влажность, и температура тому благоприятствуют. Однако сейчас криптомерии уже были опылены и покрыты спокойной коричневатой листвой. Даже дзельквы и дубы, которые курились молодой порослью, словно дымом, обрели спокойствие раннего лета. Молодая листва уже отбрасывала тени, и больше не возникало дымных миражей. Лишь в речных долинах густо разросшиеся деревья литокарпуса покрывались желтой пыльцой, чтобы уже в который раз дать молодую поросль.

Взглядом я блуждал по этому пейзажу, пока не увидел, как бледное облако, сквозь которое просвечивало даже синее небо над горой с криптомериями, разделявшей две реки, непрестанно клокочет, и оказался полностью поглощен им. Бурлящее облако прямо на глазах превратилось в искрящуюся на солнце громадину, которая заволокла небо.

Один край облака непрерывно рос и медленно вращался. А другой клубился и растворялся в синем небе. Ничто не вызывает таких непонятных, глубинных чувств в сердце наблюдателя, как подобные облачные превращения. Взгляд, прикованный к этим превращениям, утонул в неиссякаемой череде рождений и исчезновений, а между тем необычное чувство страха все больше завладевало сердцем. Стало тяжело дышать, тело постепенно утратило равновесие, и, продлись это чуть дольше, в момент кульминации я и сам бы провалился в бездонную пропасть. Но вскоре это чувство, недолговечное, словно бумажная куколка, каких прикрепляют к фейерверкам, утратило свою власть над моим телом.

Мой взгляд проникал внутрь облака, я был заворожен тем, что не ощущал дистанции, отделявшей меня от него. В этот момент я обратил внимание на странное явление: бурлящий край облака завис не над поросшей криптомериями горой, покрытой тенью, а на порядочном расстоянии от нее. Когда он появился там, то был совсем блеклым. Но затем прямо на глазах возникла гигантская фигура.

Я оказался во власти странного ощущения: не является ли это невидимой мною прежде небесной горой. И тут, словно вспышка, появилось воспоминание.

Однажды я оказался в этой деревне глубокой ночью. У меня не было фонаря, я шел по темной дороге. И в этой кромешной тьме я увидел одиноко стоявший у дороги дом, сквозь дверные щели которого просачивался свет, и оттого вокруг дома было светло. Лампа, горевшая в доме, бросала отблески на дорогу. На этом фоне возник силуэт человека. Возможно, это был деревенский житель, который, как и я, брел по дороге без фонаря. Я не видел ничего подозрительного в этой фигуре. Я просто наблюдал за тем, как она растворяется в темноте. Фигура постепенно растеряла весь свет, который несла за спиной, и начала исчезать. Вот она осталась лишь в памяти сетчатки, стала воображаемым образом во тьме, и, наконец, и этот образ исчез внезапно и навсегда. Тогда я почувствовал, что слегка дрожу, окруженный темнотой, не имевшей координат в пространстве. Представляя, что и я точно так же неумолимо исчезну в темноте, я ощутил необъяснимый страх и возбуждение.

— Когда эти воспоминания всколыхнулись в моем сердце, внезапно я прозрел. Облако, бурлившее и исчезавшее в небе, не было невидимой горой или удивительным мысом. Какое заблуждение! Тьма безоблачного дня заполняла все вокруг. Мое зрение словно бы ослабло в одночасье, и я почувствовал себя глубоко несчастным. Сколько бы я ни смотрел тогда в это весеннее небо, в котором клубился темно-синий дым, я чувствовал в нем лишь тьму.

РАССКАЗ О СТОЧНОЙ ТРУБЕ

У меня было две дороги, по которым я обычно гулял. Проселочное шоссе, про ходящее по краю долины, и узкая горная тропинка, бравшая начало на одном из поворотов шоссе и пересекавшая висячий мост. С проселочного шоссе открывался вид на окрестности, однако именно из-за этого его качества мое внимание легко рассеивалось. А горная тропинка была мрачноватой, однако прогулка по ней успокаивала. Выбор дороги зависел от настроения этого дня.

Для своего сегодняшнего рассказа я выбрал тихую горную тропинку.

Пройдя через висячий мост, тропинка уходит в рощу криптомерии. Вершины деревьев заслоняют солнце, поэтому там всегда прохладно и сыро. Явственно начинаешь ощущать, как на тебя опускаются тишина и одиночество, словно бы ты входишь в готический собор. Взгляд случайно упал под ноги. По краю тропинки густо разрослась какая-то трава, папоротники и мох. К такой карликовой природе почему-то испытываешь чувство привязанности. — Словно в сказке они вот-вот начнут переговариваться между собой. Красная глина по краю дороги размыта от дождя, и очень напоминает разрушенные ветрами камни на скалах. На каждой глиняной борозде примостилось по мелкому камню. Нельзя сказать, что солнце сюда совсем не попадает. Солнечные лучи, которые просочились между верхушками деревьев, создавали слабое свечение на дороге и на стволах криптомерии, не ярче свечи. Я шел по дороге, и тень от моей головы и плеч то исчезала, то вновь появлялась. Порой лучи совсем бледным цветом окрашивали даже траву, и мне оставалось только удивляться, как они могли проникнуть так глубоко. Я попробовал приподнять палку, на ее тени можно было разглядеть даже заусенцы.