Катенька - Валерий Гаркалин

Наконец, Катеньку положили в больницу. Появилась хоть какая-то надежда, что её начнут лечить. Повторяю, я по-прежнему не понимал, что положение совершенно безнадёжно. Хотя, конечно, говорить о безнадёжности можно только зная, что потом произошло. Но скорее всего, к тому моменту всё уже так и было. Катенька стала совсем плохо дышать. Врачи сказали, что у неё в легких образуется жидкость, которую необходимо откачать. Процедуру проделали крайне неудачно, ей проткнули лёгкое, Катенька потеряла сознание. И оно к ней уже не вернулось. Её перевели в реанимацию, куда нас не пускали. Я никак не могу взять в толк, почему так устроено в наших больницах, что родным не дают побыть со своими больными? Тем более — с умирающими? Почему им нельзя провести с близкими последние часы!? Я объездил весь мир и доподлинно знаю: чем лучше налажена медицина в стране, чем больший спектр медицинских услуг получают граждане, чем дольше продолжительность и выше качество их жизни, тем больше дают больным общаться с семьёй и друзьями. Ведь медицина должна лечить не только тело, но и душу. И зачастую эта её функция даже важнее, в этом у неё (медицины) почти всегда существует шанс преуспеть. Как правило, последняя близость, последнее сочувствие, последняя возможность что-то сказать друг другу необходимы и уходящим, а ещё больше — остающимся. Но, боюсь, это не единственная и даже не главная проблема российского здравоохранения. Многие смогут рассказать тут гораздо больше и лучше меня. И я не собираюсь искать правых или виноватых, я только рассказываю об огромном несчастье, случившемся со мной. Ведь Катенька была для меня всем и, как вскоре мне пришлось убедиться, не только для меня.

Смерть

Катенька скончалась 15 февраля 2009 года. Тот февраль не был особенно студен, но очень уж сер и снежен. Низкие облака не давали выглянуть зимнему солнцу ни на минуту, и почти все дни «мело, мело по всей земле во все пределы». В такую погоду предстояло хоронить Катеньку. Но сначала мне надо было исполнить самую трудную, самую страшную миссию в жизни: оповестить о трагедии Катенькиных родителей.

До сих пор не понимаю, зачем я взвалил на себя эту тяжесть. Лучше бы им сказал о случившейся беде кто-нибудь другой. Я и теперь, когда подхожу к их дому у метро «Аэропорт», испытываю те же чувства, что и в тот ужасный зимний день. Хотя отдаю себе отчёт, что это обычная слабость. Кто рассказал, как рассказал — всё это столь вторично по отношению к подлинной трагедии Катенькиного ухода! И рядом со мной опять оказался Саша Феклистов. Он прекрасно понимал моё состояние, не оставил меня один на один с необходимостью сообщить о случившемся родителям Катеньки и пошёл к ним вместе со мной.

Дни между Катенькиной кончиной и похоронами прошли в каком-то чаду. Друзья, мои бывшие ученики, артисты театра Саунддрама, где продюсерствует дочка Ника, не оставляли меня ни на минуту. Прилетели из Израиля попрощаться с Катенькой Ганна с Борей. Народ всё шёл, шёл и шёл, и я понимал, что дело тут не в сочувствии ко мне или Нике, не в желании просто выразить соболезнование — это было их подлинное горе.

Я даже близко не предполагал, сколько людей любили мою Катеньку. Осознал я это уже на похоронах. Необходимо было решать массу организационных проблем, к которым я, естественно, совсем не был готов. Всё было сделано без меня дочерью, друзьями, Театром Образцова, где Катенька проработала больше тридцати лет. Михаил Ефимович Швыдкой пробил место захоронения на Миусском кладбище, где когда-то была похоронена Катенькина бабушка Софа. Оно в получасе ходьбы от нашего дома. Я не вожу машину и по понятным причинам не слишком люблю пользоваться общественным транспортом, а с моей загрузкой при московских пробках на любое дальнее кладбище смог бы попадать крайне редко. И этого я бы уж точно не пережил. А так я спокойно могу несколько раз в неделю приходить пешком к моей Катеньке, разговаривать с ней, советоваться, делиться радостями и горестями. В общем так, как было всегда, все наши три десятка лет совместной жизни. Мне это помогает.

А вот Никуся не может ходить на кладбище так часто. Самый родной мой человек, а переживает всё иначе. Она человек гораздо более закрытый, чем я. Как это понять, кто поможет в этом разобраться? И что в жизни существует более важное, чем это понимание? И если мы не можем до конца понять самых близких людей, свою плоть и кровь, то как нам разобраться в других, незнакомых, да ещё и говорящих на непонятных нам языках, обладающих принципиально иным миропониманием и чуждым нам жизненным опытом? А ведь необходимо их не только понять, но и найти способ достойного сосуществования с ними на едином географическом пространстве. А нам, артистам, ещё и попытаться рассказать им нечто такое, чтобы они поверили и в нас, и в наши ценности…

Но я отвлёкся…

Похороны

Прощание и гражданская панихида по Катеньке проходили в Театре Образцова. Гроб был установлен на сцене. На всю процедуру было отведено несколько часов, дабы успеть коротким зимним днём провести и обряд похорон. Я был уверен, что соберутся несколько десятков человек — наших друзей и сотрудников театра, тем более что с утра опять была метель, холод и общая февральская метеорологическая гадость. Мы, Катенькины родные, сидели там же, на сцене, чуть сбоку от гроба. Мне потом говорили, что болезнь очень изменила Катенькино лицо, на котором проявились признаки страдания. Я всего этого не видел, для меня она оставалась такой же прекрасной, как и всегда.

С самого начала меня поразило количество народа, пришедшего попрощаться с Катенькой. Очередь выстроилась от самого гардероба на первом этаже до зала, находящегося на втором. Люди медленно проходили по сцене, а до меня столь же медленно стало доходить, личностью какого масштаба была Катенька. Ведь она не была актрисой, общественным деятелем, человеком публичным, чьи похороны порой собирают множество людей, никогда в жизни не встречавшихся с покойным, да и просто зевак. На этом прощании не было телекамер и начальников, перед которыми кому-то надо вовремя показаться. Сотни, может быть, тысячи человек, пришедших проститься с моей женой, сделали это по велению сердца. У них, как и у меня, случилось большое горе, которое они пришли разделить с людьми близкой группы крови, поддержать нас.

Люди всё шли, а уже надо было переходить к гражданской панихиде, потому что на кладбище не могли ждать — московский зимний день короток. Панихиду я помню смутно. Всё, что там говорилось, произносилось вполне искренне, но почему это относилось к моей Катеньке? Мой мозг отказывался это понимать. Только врезались в память слова Михаила Ефимовича Швыдкого, открывавшего панихиду: «Прости, Катенька, не уберегли…».

А потом произошло маленькое чудо. Иного слова я не могу подобрать. Я человек, не склонный к мистическому миропониманию, но некоторые события иначе, чем чудом, объяснить не способен. Когда люди вышли из театра, чтобы направиться на кладбище, светило яркое солнце. Было морозно, но абсолютно ясно. Прозрачный зимний воздух как будто звенел, снега не было. Повторяю, это было впервые за несколько недель. Казалось, что небеса сжалились над людьми, которые собирались ближайшие часы провести на улице. А возможно, они, небеса, таким образом принимали к себе Катеньку. Радовались, что идёт хороший человек, и устроили ей приятную встречу.

На кладбище народу тоже было очень много, хотя и меньше, чем в театре. Старое Миусское кладбище, притулившееся на Третьем транспортном кольце среди домов, с Храмом Веры, Надежды, Любви и матери их Софьи посередине, даже летом больше напоминает сельское кладбище, чем нынешние комбинаты смерти. Зимой же узкие дорожки вовсе походили на лесные тропинки. Поэтому прощание, когда люди шли мимо гроба у могилы, длилось долго. Всё это время солнце продолжало ярко светить, а над могилой, что первой заметила Вера Глаголева и показала другим, летала кристально белая голубка, даже скорей горлица. Откуда среди московской зимы возникло это небесное создание? Почему я никогда не видел её после похорон? Как вообще голубь может столько времени находиться в морозном воздухе, почти не двигаясь и не садясь, чтобы отдохнуть? У меня нет ответов на такие вопросы. Но, ведь это — не плод моего больного воображения, не галлюцинация. Это видели десятки людей.

И если это не чудо, не некий знак, который лично я не способен разгадать, то что же это?

Поминки

После похорон мы вернулись в Театр Образцова, который организовал поминки. Все говорили о Катеньке какие-то замечательные слова. Я же окончательно понял вот что. Существовало расхожее мнение, что я звезда, успешный, популярный, востребованный. Однако с моей профессией иначе и быть не может: либо ты звезда, либо тебя просто не существует. Третьего не дано. Понятно, что живут и творят талантливые артисты, не раскрученные для широкой публики. Я не хочу их обидеть. Но для массового зрителя существуют только успешные, узнаваемые, знаменитые. Это издержки нашего ремесла. Но оказалось, что подлинной звездой была моя Катенька, раз так много людей, с которыми она пересекалась по жизни, ощутили боль этой утраты. Какому же огромному числу людей она пришла на помощь, утешила, поддержала, решила их проблемы! Всё происходило рядом со мной, а я не придавал этой части её жизни того значения, которого она заслуживала. Каким же я был слепцом! Прожить жизнь с особенным, штучным человеком, а видеть в ней лишь замечательную жену и мать моей дочки! Непостижимо! Как мы мало размышляем о мире, как плохо знаем даже самых близких нам людей. Всё куда-то спешим, занятые самими собой, своими, порой смешными проблемами, тешим собственное самолюбие и непомерное эго. Как поздно приходит понимание, что совсем не тем и не тогда стоило заниматься в жизни, что важнейшие её этапы пропущены в мирской суете.