Не изменяя присяге - Александр Лоза

Прекрасно образованный офицер, он имел большой опыт общения с людьми, имеющими различное положение в обществе и живущими на разных его ступенях. Поэтому он слышал порой кардинально противоположные мнения и суждения о положении в стране и на фронте, но флотская служба не оставляла времени для глубокого анализа происходящего, да и увлечение политикой никогда не поощрялось на флоте и никогда не входило в число его любимых занятий.

Единственное, чего никогда не позволял себе мичман Садовинский, — это заигрывания с подчиненными матросами, ни при каких обстоятельствах. Это он усвоил на всю жизнь!

Офицер, идущий на поводу у нижних чинов, — не офицер, а тряпка. И дело не в личных амбициях или дворянской гордости, не в требованиях корабельного устава, хотя и в них тоже, дело — в понимании, что без дисциплины сложнейший организм корабля, дивизии, бригады, флота существовать не может. И пока идет война с Германией, представить себе что-то подобное — невозможно, а потакать этому — преступно! Мичман Садовинский не успокаивал себя этим, он просто решил для себя, что иначе служить он не будет.

В кают-компанию вошел командир — старший лейтенант А. И. Балас. Мичман быстро поднялся и поприветствовал командира.

— Чаю, Александр Иванович? — назвав командира по имени и отчеству, спросил мичман.

Командир в ответ коротко кивнул и сел на скрипучий и пыльный диван.

— Что с ремонтом трубок котлов носового котельного отделения, Бруно Адольфович? — спросил командир. — Как можем ускорить замену потекших трубок?

— Мы говорили с механиком Гуляевым, он предлагает послать человека в Петроград, на Франко-Русский завод, и на месте решить вопрос с котельными трубками, — ответил мичман Садовинский, налив из чайника крепкий дымящийся чай в стакан и придвигая его командиру. Командир устало потянулся и поднес стакан к губам.

— Чертовски холодная зима нынче, — проговорил он, и облачко пара возникло у него перед лицом.

Мичман Садовинский перелистывал «Ведомость незаконченных работ на э/м “Расторопный” на февраль 1917 г.». Ведомость состояла из нескольких листов убористого текста:

«По корпусу», «По механической части», «По вооружению», «По штурманской части» и так далее.

— Александр Иванович, задерживаются поставки штурманского оборудования, — доложил мичман, откладывая ведомость. — О чем думают под «Шпицем»? — добавил Садовинский, доливая чай в свой стакан. — Все это попахивает саботажем, если не сказать больше.

— Да, — без особых эмоций и как-то устало отозвался на высказывание мичмана командир и продолжил:

— С человеком на Франко-Русский завод — решим. Так. Теперь, Бруно Адольфович, о главном: дисциплина расшатывается на глазах. Надо не упустить экипаж. Мне докладывали, что в казармах появляются какие-то личности в форме, но явно не матросы; ведут агитацию; среди мастеровых на заводе много антивоенных разговоров; так недалеко и до срыва сроков ремонта миноносца. Прошу вас усилить контроль над нижними чинами. Механик постоянно в машине, ему головы не поднять. Вся ответственность на вас.

— Есть, Александр Иванович! — произнес Садовинский.

— Да, я запросил командование Минной дивизии о присылке к нам в экипаж еще одного офицера, — закончил командир, поднимаясь.

Экипажи миноносцев, по сравнению с боевой службой в период плаваний, в базе были загружены меньше, дисциплина падала, и поддерживать ее офицерам становилось все сложнее.

Постоянное общение матросов с мастеровыми в ходе ремонтов миноносцев, шквал листовок и газет различного политического толка: от черносотенных листков и «Народной нивы» — социалистов-революционеров до «Прибоя» — левых эсеров, обрушивавшиеся на матросские головы, только вносили раздрай и сумятицу в матросские умы и никак не повышали дисциплины. Матросы говорили о войне, о политике и снова о войне и политике. Город наполняли слухи из Петрограда о положении на фронте, в царской Ставке, в тылу. Слухи, слухи, слухи…

Как вспоминал об этом времени офицер Российского Императорского флота мичман А. А. Завьялов в своих «Воспоминаниях 1910–1917 гг.», хранящихся в РГАВМФ: «В январе (1917) политическое настроение в Петрограде становилось все более и более напряженным. Происходили забастовки и др. волнения. Все и всюду говорили о том, что так продолжаться дальше не может. Все чего-то ждали, но чего именно, как-то никто не знал. Никто не представлял себе, что такое революция и как она будет происходить, если она случится».

В Российском государственном архиве ВМФ документальных свидетельств о служебной деятельности мичмана Б. А. Садовинского в течение 1917 года в Гельсингфорсе мне обнаружить не удалось. Это и понятно, в сумятице революционных бурь не все документировалось. События 1917 года не способствовали аккуратному подшиванию канцелярских бумаг и ведению делопроизводства, и многие документы за прошедшие годы оказались просто утерянными. Но сохранились документы Штаба начальника Минной дивизии Балтийского моря за 1917 год: приказы, распоряжения, донесения, отчеты, служебные письма. По ним, как по пунктиру, можно с определенной долей уверенности предположить решения и действия мичмана Бруно Адольфовича Садовинского в бурном море событий, бушевавших в главной базе Балтийского флота, Гельсингфорсе, в течение 1917 года.

Документально известно, что миноносец «Расторопный» находился в ремонте на заводе «Сокол» в начале 1917 год. Но летом, в июне 1918 года, мичман Б. Садовинский находился уже в Петрограде. Об этом свидетельствует хранящаяся в РГАВМФ личная расписка Садовинского в том, что 25 июня 1918 года он забрал из строевой части Морского корпуса, к тому времени корпус был уже упразднен, свои документы (свидетельство о дворянстве, метрическое и медицинское свидетельства). В ноябре 1918 года мичман Б. Садовинский уже на Севере — в Архангельске. В РГАВМФ сохранился приказ Вр. Командующего флотилией Северного Ледовитого океана, за № 365 от 16 ноября 1918 года, которым Б. Садовинский был назначен в роту миноносцев (формируемых морских команд) субалтерн-офицером.

Это значит, что, пережив предательство интересов России, развал флота, боль и горечь потерь друзей и близких, мичман Бруно-Станислав Адольфович Садовинский не принял октябрьский переворот 1917 года и вступил в белую борьбу с большевиками на Севере России. Именно это его решение становится для нас мерилом всех его мыслей и действий в 1917 году.

Середина февраля 1917 года выдалась по всей стране очень холодной. В Центральной России ударили морозы до минус 40 градусов. Вышли из строя сотни паровозов, возникли перебои с подвозом хлеба и другого продовольствия в крупные города. Война продолжалась.

22 февраля 1917 года газеты сообщили, что государь император Николай II отбыл из Петрограда для управления войсками в свою Ставку в Могилев.

23 февраля улицы Петрограда заполнили тысячи «голодных» бастующих, в основном женщин, с лозунгами «Хлеба!» и «Долой войну!». Описанные очевидцами тех лет, эти события достаточно известны по исторической литературе и очень напоминают описания начала цветных революций — «оранжевых», «розовых», «революций гвоздик», происходивших после развала СССР на постсоветском пространстве в конце ХХ века. Все, как и тогда, начиналось с женских «голодных» маршей «пустых кастрюль», демонстраций с лозунгами и знаменами, затем забастовки и, как результат, свержения легитимных правительств. Кто это все оплачивал — теперь нам хорошо известно. «Голодные» бастующие в то время, когда шла война, почему-то останавливали и дезорганизовывали работу исключительно военных заводов.

Вот краткая хроника событий конца февраля 1917 года в цифрах и датах:

24 февраля, по данным полицейских сводок, бастовало около 197 тысяч человек.

25 февраля, по сведениям правительства, бастовало до 240 тысяч человек.

26 февраля в Петрограде начали стрелять. Из толпы, из-за угла провокаторы стреляли в солдат, вызванных для разгона демонстраций. Те отвечали огнем по толпе. В столице пролилась первая кровь.

В ночь на 27 февраля в Государственной думе был объявлен царский указ о роспуске Думы.

Утром 27 февраля в Петрограде произошел военный бунт. Взбунтовался Волынский полк.

28 февраля оппозиционеры в распущенной, но не разошедшейся Думе создают параллельно два органа, пытающихся претендовать на власть в стране еще при законном монархе.

Думские деятели создают Временный комитет Думы под председательством Родзянко в составе: Милюков, Гучков, Львов, Керенский.

Левые партии думцев создают Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов во главе с Временным исполнительным комитетом. Председателем исполкома выбирается Чхеидзе, в составе исполкома: Скобелев, Стеклов-Нахамкес, Керенский.

Именно эти две организации заложили мину замедленного действия под основание России в виде двоевластия еще за два дня до отречения и свержения законного монарха Николая II.