Россия в глобальном конфликте XVIII века. Семилетняя война (1756−1763) и российское общество - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В реляции от 31 декабря 1745 г. (11 января 1746 г.) дипломат уточнил, каким образом может быть реализована идея союза. Поскольку император не имел права заключать договоры от имени империи, он мог или так называемым комиссариальным декретом предложить рейхстагу заключить союз с Россией, или подписать с ней договор от собственного имени, а потом пригласить империю к нему присоединиться, как неоднократно поступал Карл VI и обещал поступить Карл VII в вопросе о российском императорском титуле. Франц I вполне мог бы заключить такой союз, особенно если к нему обратится с просьбой об этом Коллегия курфюрстов, а курфюрст Майнца вроде бы собирался сделать это в самое ближайшее время. По мнению Кейзерлинга, союзный договор мог быть составлен лишь в самых общих выражениях, поскольку стороны должны были взять на себя обязательства на вечные времена, а «вносить подробности» в такой договор «неприлично»[236].
Дипломат считал, что успех всего дела целиком зависит от императора Франца I, особенно в свете новых интриг Фридриха II. В начале 1746 г. прусский король неожиданно заявил о возможных претензиях Священной Римской империи на Лифляндию, завоеванную Россией у Швеции, под предлогом того, что эта территория когда-то принадлежала Тевтонскому ордену и до 1561 г. находилась в составе империи. Кейзерлинг, подкованный в истории, развеял все опасения российского двора, показав юридическую необоснованность подобных претензий. Прежде чем стать российской, Лифляндия была в составе Великого княжества Литовского, затем Речи Посполитой, а с 1660 г. – Швеции, и никогда Священная Римская империя, потерявшая эту провинцию в 1561 г., не пыталась предъявлять на нее права. Но чтобы препятствовать интригам прусского короля в этом вопросе, необходимо было заручиться поддержкой императора, «ибо без согласия и соспособствования оного, империя ничего решить ниже в действо произвесть не может», в том числе заключить союз с Россией. В случае реализации идеи союза право собственности России на Лифляндию будет признано всей империей через взаимную гарантию владений[237]. Отметим здесь, что титул Елизаветы Петровны как княгини Лифляндской был внесен и Коллегией курфюрстов, и рейхстагом в рекредитивные грамоты Кейзерлинга без всяких обсуждений.
Время шло, а никаких конкретных предложений о союзе от имперских штатов не поступало, поэтому в мае 1746 г. перед отъездом из Франкфурта в Регенсбург Кейзерлинг решил посетить майнцского курфюрста, чтобы заручиться его поддержкой в деле признания титула на рейхстаге и еще раз обсудить возможность заключения союза. Курфюрст заверил дипломата, что во всех вопросах ему будет помогать представитель Майнца на рейхстаге[238]. В это же время в Петербурге завершились переговоры между Россией и Австрией о заключении союзного договора. Он был подписан 22 мая (3 июня) 1746 г. и направлен против Пруссии. По договору Елизавета Петровна признавала Дрезденский мир 1745 г., но с условием, что он будет считаться недействительным, если Фридрих II опять нападет на Австрию, а также на Польшу или Россию. Мария Терезия в специальном сепаратном артикуле обязалась «уговорить» своего супруга императора присоединиться к договору[239]. 14 (25) августа 1746 г. Кейзерлинг сообщил из Регенсбурга, что в частных беседах представители некоторых (неназванных) имперских штатов на рейхстаге дали ему понять, что ожидают от этого союза «много добра в разсуждении своей безопасности и тишины», а также желают, «дабы сие основанием к тесному союзу [России] с империею быть могло»[240]. Однако сама Коллегия курфюрстов обсуждение этой темы на рейхстаге не инициировала, а у дипломата было много других хлопот – и по вопросу о титуле, и о включении Гольштейн-Готторпа в число имперских штатов, имевших индивидуальный голос в светской курии Коллегии имперских князей (Reichsfürstenrat) на рейхстаге. Последнего он добиться не успел, поскольку по приказу из Петербурга торопился ехать к новому месту службы – в Берлин.
Признание российского императорского титула стало большим дипломатическим успехом России и личной заслугой Кейзерлинга, что по достоинству оценили и Елизавета Петровна, и канцлер Бестужев-Рюмин. Дипломат понимал, что в новых обстоятельствах может выговорить себе особые условия службы. Жалуясь канцлеру из Франкфурта на старость и слабое здоровье (ему было тогда около 50 лет), он просил обеспечить ему спокойный и, главное, постоянный пост, где он мог бы пробыть до конца своих дней, поскольку переезды требовали издержек на экипаж, заведение нового дома и плохо сказывались на самочувствии. Кейзерлинг был готов остаться при рейхстаге в Регенсбурге или отправиться куда-то еще, лишь бы быть на одном месте, заметив между прочим, что чем долее министр при каком-нибудь дворе пребывает, тем больше знаний он приобретает «о сентиментах и склонностях оного двора» и, таким образом, лучше исправляет порученные ему комиссии[241].
В ответ на эту просьбу рескриптом от 11 мая 1746 г. Кейзерлинг был произведен в действительные тайные советники и назначен полномочным министром к прусскому двору[242]. Дипломат не позволил себе комментировать новое назначение, но, скорее всего, был им разочарован, ведь в реляции от 4 (15) апреля он писал, что с первых дней правления Фридриху II были тесны границы его наследственных земель и все его предприятия направлены на то, чтобы сделать свою державу одной из первых и сильнейших в Европе, обладающей весом в мире. Король прекрасно понимал, что его цели не соответствуют российским интересам, и потому пытался склонять всех кого можно против России, чтобы она не препятствовала его замыслам[243].
Фридрих II, напротив, не скрывал досады по поводу назначения Кейзерлинга, но поскольку не мог ничего изменить, то решил переманить его на свою сторону. В письме военному и государственному министру графу Генриху фон Подевильсу (Heinrich von Podewils, 1696–1760) от 31 августа 1746 г. король отметил: «Эти люди знают, что я не люблю Кейзерлинга, и они правы, но вы должны их обмануть, сказав, что [это назначение] доставило мне большое удовольствие и что я расценил его как особый знак внимания со стороны императрицы, приславшей ко мне человека из семьи, члена которой я так любил и который недавно умер. И нужно говорить в таком тоне на публике»[244]. Фридрих II имел в виду своего ближайшего друга юности – троюродного брата российского дипломата барона Дитриха фон Кейзерлинга по прозвищу Цезарион, скончавшегося 2 (13) августа 1745 г.[245] Однако уже в октябре 1746 г.
