Литовско-Русское государство в XIII—XVI вв. - Александр Пресняков

А реальное, житейское последствие этого принципа — обязанность господаря подтвердить и хранить все местные права и привилеи, блюсти старину, на что не могли бы претендовать те, кто не «сами добровольне под панованье ся поддали, а мечом, либо кгвалтом до того притеснены».

Как бы то ни было, но жмудские старосты XV в. мало похожи на «представителей областных интересов» в господарской раде. Переход большего, чем было ранее, круга местных дел из рук великого князя к этому «земскому избраннику» отнюдь не встречал сочувствия во влиятельных элементах местного населения.

Возьмем хоть пример, извлеченный из книг литовской метрики Любавским. Он относится уже к XVI в., к 1522 г., но речь идет о том же старосте жмудском Станиславе Яновиче, помянутом в числе вельможных панов, которые «при том были» в конце привилея 1492 г. Королю Сигизмунду пришлось разбирать с панами-радою спор между ним и панами, тиунами и боярами земли Жмудской. Кстати, дело это дает ценный комментарий к следующему параграфу помянутого привилея: «теж жадных инших воевод и тивунов не мамы им давати,. одно тых, которых бы они собе обрали, альбо хотели обрати с своих поветов, або которых бы у нас просили». Челобитчики жалуются на то, что тиунства в земле Жмудской раздает не король, как бы следовало по привилеям Казимира, Александра и самого Сигизмунда, а пан староста.

Пан же староста Станислав доказывал, что те тиунства, кроме четырех дворов и одной волости, издавна находились «у подаваньи» старост, причем такая практика никогда жалоб не вызывала, и пан Станислав выиграл дело. Только после его смерти король взял «у свою моц и подаванье» еще 17 волостей, очевидно, не вопреки, а согласно желанию местного панско-боярского класса{91}.

Отношения между местным населением, с одной стороны, и местной администрацией, старостами и тиунами, с другой стороны, хорошо характеризуются уставной грамотой того же Сигизмунда 1529 г. О тиунах этих, ведавших суд и управление по волостям (поветам) Жмудской земли там, где не было наместников-державцев, еще больше прямого основания, чем относительно старост, говорить, как о должности выборной. Но и то требует внимания своеобразная терминология привилея 1492 г., поминающая тиунов, «которых они собе обрали, альбо хотели обрати с своих поветов, або которых был у нас просили».

Это, конечно, не две или три разные категории, но одна, и притом такая, что ее надо согласовать с помянутым «подаваньем» тиунств великим князем либо старостой. Речь явно идет не об избрании на должность с утверждением господаря, а о практике, близкой к тому, но иного типа: об обычае считаться при назначении с просьбой общества за излюбленного кандидата и с «обмовлением», жалобой или требованием смены тиуна, ставшего в тягость.

Уставную грамоту 1529 г. великий князь дает «бачучи великое утисненье и обтяжливость подданных наших от старост жомоитских и от тиунов земли Жомоитское, которую они обтяжливость им чинили многими и тяжкими роботами и неизмерными подачки и въезды своими, чинячи собе на них поседи: для чего ж тая земля Жомоитская, подданные наши, велико собе стоскнули и многие люди с местец своих прочь ся разошли и земли многие опустели». Охранить население от таких притеснений Сигизмунд и думает двумя мерами: 1) тем, что, выделив часть волостей «в моць и подаванье» новому старосте, остальные 14 (17) волостей берет в свое «подаванье» и 2) дает особые уставные грамоты на порядок управления и размеры повинностей в тех и других{92}.

Все приведенные данные должны рассматриваться вместе, в совокупности, для правильного освещения административного строя земель Литовско-Русского государства, а они совершенно устраняют возможность видеть в старостах и тиунах чуть ли не органы местного самоуправления и представительства местных интересов перед центральной властью.

В предыдущем я останавливался преимущественно на Жмудской земле. Однако она отличается от других земель своими особенностями. Так, тут находим тиунов в таком значении, как нигде, в течение всего и XV и XVI вв. В русских землях им соответствуют бояре, держащие волости по годам. И это явление, по крайней мере для южнорусских земель, выросло на основе еще долитовских отношений.

Так, например, в земле Витебской удельного князя заменил наместник, только с 1511 г. переименованный в воеводу. Вне круга его личного управления, осуществлявшегося чрез от него назначаемых наместников, стояли уряды (конюшое, городничое, ключничество, ловчое) и волости, которые великим князем раздавались в держанье по годам. Встречаем упоминание о «наместниках» панов державцев, как, например, в «волости Глазомической пана Бодоеда» и т. п. Вне личного заведывания воеводы стояли и особые наместники-державцы (вроде старосты города Орши) и некоторые крупные княжата-землевладельцы.

По поводу назначения воеводы находим указание в грамоте, которую великий князь Александр выдал в 1503 г. взамен пропавшей грамоты Казимира: «Також им нам давати воеводу по старому по их воли, и который им будет нелюб воевода, а обмовят его перед нами, ино нам воеводу им иного дати, по их воли; а приехавши воеводе нашему к Витебску, первого дня целовати ему крест к витебляном на том, штож без права их не казнити по вадам ни в чем». Пример такой смены воеводы (Ивана Богдановича Сапеги) из времен Сигизмунда я уже приводил{93}.

Ту же статью читаем и в полоцком привилее 1511 г., вообще весьма близком к витебскому. В привилеях других земель этого нет. «Добросовестные» историки склонны заключать отсюда, что так называемое «участие населения» в назначении воевод проявлялось только в некоторых землях. Но не значит ли это преувеличивать полноту ратификации местных прав в привилеях? Ведь право бояр «держать» волости упомянуто лишь в смоленском и киевском привилеях, но практика эта знакома нам и в Витебской и в Полоцкой землях, как существовала она в Галичине еще в долитовский период.

Если уже при Витовте остальные земли-аннексы поставлены были в определенную связь с центральной великокняжеской властью через наместников (воевод), то положение по отношению к виленскому центру Волыни и Подолии оставалось весьма сложным и спорным. До 1382 г. (приблизительный год смерти Любарта Гедиминовича) Волынь — особое «великое княжение», которое нет основания мыслить в составе «Литовско-Русского государства». Через 10 лет, в 1392 г., Витовт выгнал с Волыни Федора Любартовича, получив Луцк и Владимир-Волынский в личное пожизненное владение от Ягайла.

«Витовт, — так формулирует это отношение профессор Леонтович, — владел Волынью в зависимости от короля на таких же основаниях, как и всей Литвой, основаниях, формулированных Городельской унией»{94}.

На таких же основаниях, но возникших особо, независимо от передачи Витовту великого княжества, Витовт такой же «великий князь Волынский», каким был Любарт. С 1393 г. таково же положение его на Подолии, сперва восточной, так как западную Ягайло отдал Спытку, воеводе краковскому. Потом Витовт эти владения свои держал через наместников и старост. И это его владение южнорусскими землями позволило бы игнорировать формальное отличие — ив порядке и во времени — приобретения им власти на Волыни и на Подолии, если бы особое положение этих земель не было сильно подчеркнуто событиями второй половины XV в. и не сознавалось до такой степени людьми того времени, что, например, летописец называет подчинение Сигизмунду Кейстутовичу Полоцка и Витебска вокняжением его «на великом княжении на Литовском и Русском», несмотря на то, что Волынь и Подолия оставались вне его власти.

Чтобы несколько разобраться в этом вопросе, мне и необходимо обратиться к помянутым событиям второй половины XV в., сильно потрясшим все Литовско-Русское государство. Потрясение это довело дело до полного распада сложившейся при Витовте концентрации власти, поставило ребром вопрос о политическом единстве земель Литовско-Русского государства и исходом своим положило новое основание государственному его единству в создании общего литовско-русского сейма.

Описание административного строя Литовско-Русского государства, изложенное выше, не замыкалось в пределы времен Витовтовых. Оно отражает положение, выросшее на заложенных Витовтом основаниях после кризиса, в конце XV и начале XVI в. Но теперь своевременно будет обратиться к основным явлениям этого кризиса, чтобы яснее понять характер устоев, на которых опиралась литовско-русская государственность.

Из данных, уже изложенных, видно, до какой степени уцелела замкнутая в себе организация отдельных земель Литовско-Русского государства после подчинения их власти великого князя виленского. Можно сказать, что все эти земли остаются отдельными землями-княжениями и после того, как князем для каждой из них оказывается великий князь, сидящий в Вильне и Троках.