Держава (том второй) - Валерий Кормилицын

Северьянов тоже вытащил наган и, не целясь, пальнул в подбегающих полицейских, отметив, что один из них зашатался, схватившись рукою за грудь.

— Бейте-е сатрапо–о–в, — заорал Шотман, размахивая револьвером и стреляя в редкую цепочку полицейских, за которыми маячили рабочие: «Попаду в работягу, тоже неплохо будет, — рассудил он, — спишем потом на кровавый царский режим».

Выбежавший из дома адъютант губернатора стал махать платком солдатам, чтоб открывали огонь.

«Чего платком машет, сдаётся что ли?» — раздумывал пожилой батальонный командир, построивший две роты неподалёку от дома горного начальника.

Жандармы благополучно отбили у толпы начальников и повели их в дом.

— Осторожно, ротмистр, мне руку вывихнули, а вы за неё тянете, — бурчал Богданович. — Раненым помогите, да глупых баб с детьми в дом уведите, а то потопчут ненароком…

Обезумевшая толпа уже крушила окна и двери особняка.

Выйдя на балкон, губернатор увидел орущее море неуправляемых людей.

— Николай Модестович, у вас палец кровоточит, — протянул ему платок адъютант.

Поблагодарив кивком головы, Богданович приложил платок к пальцу, а затем вытер вспотевший лоб.

«Вот теперь всё ясно, — обрадовался армейский подполковник, — требуют огонь по бунтовщикам открывать».

— Батальо–о–н! — заорал он, сумев перекричать толпу. — Пли!

Две роты Мокшанского батальона, выведенные с территории завода, заученно подняли винтовки, и грянул залп.

— Отставить! Отставить! Сами угомонятся, — замахал платком Богданович, не поняв ещё, что этим даёт команду стрелять…

«Чего губернатор злится, — испугался армейский офицер, — наверное, из–за плохой стрельбы».

— Батальон, лучше целься-я. Огонь пли! — вновь отдал команду: «Приказ — есть приказ»… — Огонь! — в третий раз закричал он.

Пришедший в себя народ стал разбегаться.

Шотман с Северьяновым, прыгнув в сани, на которых собирались ехать за арестованными, в суете, стрельбе и неразберихе покинули поле боя, направляясь на станцию.

— Господин адъютант, бегите к военным, и от моего имени велите прекратить стрельбу, — дрожащими губами произнёс Богданович. — Видит Бог, не хотел я этого… Следовало казаков взять… Они бы плётками разогнали смутьянов.

Губернатор быстро взял себя в руки, и отдал распоряжение оказать медицинскую помощь раненым, а затем отвезти их в горнозаводскую и земскую больницы.

— Анатолий Александрович, — обратился к Зеленцову, — прикажите рабочим завтра выходить на работу. К утру порядок должен быть восстановлен, и завод должен работать.

Из объявления губернатора жители Златоуста узнали, что «общее число убитых при подавлении беспорядков — 45 человек, раненых — 83 человека».

В пятницу 14 марта завод заработал. В субботу остатки революционной активности бесследно испарились, как и главные зачинщики беспорядков. Зеленцов разрешил на время прекратить работу и прослушать церковную литию на месте расстрела.

Рабочие плакали и крестились, недоумевая, как отважились на свои требования и зачем стали громить дом начальника. В воскресенье состоялись похороны, и всё прошло спокойно, у рабочих даже мысли не возникло обличать начальство и тем более царский режим.

Кровавый итог забастовки начисто устранил революционную активность в Златоусте.

Но не в России…

Либеральные слои бушевали…

В доме Абрама Самуиловича Шамизона собралась известная компания.

Вытирая платком красную лысину, хозяин с удовольствием обличал царских сатрапов:

— Пг–гавительство как всегда… «хотел сказать: «врёт»», — но, подумав, произнёс: — … лжёт. Пго–оизошла настоящая бойня, — кипел он праведным гневом. — Убито — 69 человек… «Следовало число жертв ещё на десяток увеличить, евреев там всё равно нет», — пожалел о своей скромности: — … а ганеных аж 250 и даже намного больше, — чуть подумал он. — Заводчане, как доподлинно известно, в двег–ги особняка не ломились и стёкла не били, а били их…

— Рабочие ограничивали своё негодование по поводу ареста лучших людей из своей среды, негромкими криками, — перебил Шамизона профессор Рубанов.

— Револьверных выстрелов, которыми, якобы, были легко ранены помощник исправника и жандармский унтер–офицер, на самом деле и вовсе не производилось. Откуда у рабочих оружие? — взял слово Муев и нежно поглядел на скромно сидевшую за столом профессорскую дочку.

Поймав этот неосторожный взгляд, Ася Клипович вспыхнула, затмив цветом лица красную лысину Шамизона.

— На данный момент уже аг–гестованы тг–гицать два активуя, — желчно глянула на любимого, мысленно зарифмовав: «Акти — вуя… муя… — уя, — покраснев от своих рифм ярче рабочего знамени, подумала, — С пролетариатом поведёшься — от него и рифм наберёшься…».

Выкатив увеличенные очками воловьи очи, младший Шамизон вставил: — Лицемер–рно, — раскатисто произнёс «р», высокомерно глянув на окружающих, — … лицемер–рно звучит р-рассказ губер–рнатора о револьвер–рных выстр–релах со стор–р–оны р-рабочих… Лицемер–рно пр–розвучало сообщение инициатор–ра р-растрела губер–рнатор–ра с кр–расивой фамилией Богданович…

Муев согласно покивал головой.

— … что постр–радавшим немедленно оказали медпомощь. Пр–равда, на площадь ср–разу после расстрела пришли жандар–рмы, но не для пер–ревязки, а чтоб вывер–рнуть кар–рманы, и найти р-револьверы, дабы подтвердить рассказ о сопр–ротивлении р-рабочих…

Не дождавшись аплодисментов, но заслужив улыбку дочки профессора Рубанова, радостно брякнулся в кресло.

— Главный злодей–убийца, — вскричал Шпеер, вытаращив глаза, отчего на стол упал монокль, — губегнатог Богданович. Несмотг–гя на фамилию, это не наш человек, — оглядел монокль на вопрос трещин и, не обнаружив оных, довольно вставил в глаз.

Заграничная печать обливала помоями «кровавый царский режим».

Особенно старались английские газеты, как–то запамятовав о пролитой крови буров.

Азеф с Гершуни уже знали, кто станет их целью, и активно готовились к ликвидации уфимского губернатора.

____________________________________________

А вот члены местного комитета Бунда в Кишинёве, покуда ясной цели не имели. Вернее, цель–то была — растоптать свинячий царский режим, но вот как подобрать башмаки?..

Об этом, сидя в отдельном кабинете небольшого ресторанчика и размышляли два бундовских функционера, обильно запивая размышления кошерной водкой, и закусывая гифилте фиш из фаршированной щуки.

— Как славно всё получилось в Златоусте, — облизал пальцы щекастый, сверх меры упитанный, усатый мужчина в прекрасно пошитом костюме. — Хаим, — отвлёкся на вошедшего с подносом официанта в белом фартуке. — Ещё бутылочку этой кошерной слезы. Форшмак и соленья: огурчики, капустку… Сам знаешь… Куриные потрошка принёс? — и на утвердительный кивок официанта радостно почесал щёку, не заметив, как сидящий рядом сутулый, худой и плохо выбритый собеседник, желчно глянул в его сторону. — А ещё? — просительно закатил глаза к потолку, словно делал заказ Богу, — небольшой кусочек, — прилично раздвинул ладони, показав, какой именно, отварной осетринки, — недовольно глянув на ладони, поморщился.

Официант, освободив поднос и взяв его подмышку, собрался уходить, подумав, что последний заказ высокоуважаемый инженер с двойной фамилией — Бобинчик—Рабинович, отменил, но тут же услышал окрик:

— Хаим… Вот такой кусочек, — обернувшись, увидел, что посетитель развёл ладони намного шире.

— Бобинчик, но ведь наш раввин запрещает есть осетрину, — язвительно усмехнулся товарищ.

— Бобинчик—Рабинович, — поправил его инженер. — Вот что я тебе скажу Ицхак… Наш раввин слишком стар и многое понимает превратно, — с аппетитом принялся за куриные потрошка. — Моя мама, — вновь закатил глаза к потолку, — часто готовила отварную осетрину… А как у неё получался хамин, — мечтательно почмокал губами, — мамочка брала филе курочки, помидорчики, хумус в зёрнах… Знай Ицхак, если хочешь, чтоб прошла сутулость, за сутки до приготовления хамина, не забудь замочить зёрна хумуса в воде…

— Учту, — пообещал худой, тоже закатив глаза к потолку. — А теперь давай поговорим не о кошерной пище, а о некошерных, запрещённых папенькой–царём делишках, — развеселил мордастого.

А тут ещё вошёл официант с приличным куском отварной осетрины.

— О-о, Хаим, как я тебя ценю и уважаю, — напыщенно воскликнул жирный Бобинчик.

«Прям с некошерным хряком сижу, — передёрнулся худой. — К тому же его любимая мамочка дальновидно назвала сыночка Гадом, что поросёнок Бобинчик трактует как «счастье», или «сын Яакова»… Сын свиньи», — разозлился сутулый.

— Мистер Бобинчик, и этот, Рабинович… Дворянская, прям, фамилия, — съехидничал худощавый, подумав: «А Гад воспринял за чистую монету, вон как горделиво напыжился, гад». — Умные люди в Златоусте крупное дело провернули… Только газеты поскромничали. Следовало число жертв до тысячи довести…