Клеймо дьявола - Вольф Серно
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я… я забыл.
— Ага, забыли. Тогда другой вопрос: могильщик Кротт отвез тело на кладбище на собственной телеге. То есть повозка Фреи Зеклер оставалась на площади. Где она теперь?
— Ну… э… я не знаю. Наверное, кто-то ее забрал.
— Да уж, такое объяснение лежит на поверхности. Вот что я хочу вам сказать, Крабиль: вы не знаете ничего, и даже меньше, чем ничего, и тем не менее преспокойно рассиживаете здесь над своей миской супа. И то, что вы так ничтожно мало знаете, делает вас подозрительным. И почему это вы так заинтересованы свалить убийство на Зеклер?
Лапидиус тут же пожалел о сказанном. Если начальник стражи на самом деле — а исключать этого нельзя — причастен к убийству, то теперь он предупрежден.
Крабиль побелел как полотно. Он несколько раз хватал воздух, пока наконец не смог выдавить из себя звук.
— Это… это неслыханно! Я представитель городской власти, вы не смеете со мной так говорить!
— Я только задавал вопросы, но вы не могли на них ответить. И я позволил себе сделать из этого выводы.
Лапидиус проглотил последнюю ложку супа. Разговор не слишком продвинул его в расследовании. Но иногда бывает полезно просто назвать вещи своими именами. Как и многие господа при власти, начальник стражи принадлежал к тому типу людей, что напускают на себя важный вид, вместо того чтобы делать свое дело.
Лапидиус и не рассчитывал получить на свои вопросы ответы, по-настоящему его интересовало только местонахождение повозки Фреи.
Могло оказаться важным пройти по следу фургончика. Правда, возможность его найти была ничтожно мала. Кирхроде — большой город, со множеством портов, складов и постоялых дворов. Повозка Фреи могла стоять где угодно, в том случае, если она вообще еще в городе.
— Был бы вам обязан, Крабиль, если вы в будущем будете держать ухо востро, на тот случай, если что-то услышите о повозке Зеклер.
— Само собой. Я свой долг знаю.
Лапидиус оставил это без ответа. Он бросил на стол пару монет, поднял свою корзину и, больше не говоря ни слова, покинул трактир.
Начальник стражи злобно смотрел ему вслед.
Чем ближе был его дом, тем больше Лапидиус радовался предстоящему уединению за экспериментами.
Но, едва переступив порог, он почувствовал что-то неладное. Слышался голос Марты, возмущенный и требовательный, а с ним другой, который Лапидиус не сразу признал. А потом понял: Горм, подручный Тауфлиба. Голоса раздавались сверху, с чердака, где находилась Фрея. Что им там надо? Лапидиус поставил корзину и поспешил вверх по ступеням. Примчавшись, он обнаружил, что Горм уже почти открыл дверцу в жаровую камеру. В одной руке он держал отвертку, с помощью которой удалял винты из петель засова.
— Стоп! — рыкнул Лапидиус. — Что все это значит?
Марта бросилась ему навстречу:
— Хозяин, о, хозяин, почем мне знать, велели вы али нет, а Горм говорит, так надось и что мастер то же говорит.
— Что? Как?
Лапидиус непонимающе переводил взгляд с Горма на Марту. У Горма — он заметил это только теперь — во всю щеку красовалась царапина.
— Что все это значит? — повторил он.
Горм поднялся с колен и глупо заулыбался:
— Винты надо поменять. Горму надо поменять винты.
— Зачем это?
— Не больно длинные, надо длиннее.
— Кто сказал?
— Я… ой. Надо длиннее, мастер сказал. — Подмастерье сунул ему вынутый винт под нос. И ни с того ни с сего глупо засмеялся.
Лапидиус отступил на шаг. С Гормом шутки плохи. У парня медвежья силища, а мозги воробьиные. На грани слабоумия. И пока он говорил, все время косился на окошечко в дверце.
Лапидиус понял. Наверное, Горм хотел бросить оттуда взгляд на Фрею, а она вцепилась ему ногтями в лицо.
— Покажи мне другие винты, которые длиннее.
Горм открыл рот, потом захлопнул его, снова открыл.
— Ой… я…
Лапидиус сориентировался в ситуации.
— А ну-ка, закрепи засов снова! — приказал он голосом, не терпящим возражения. Подмастерье тут же послушался. Работу он проделал с удивительной легкостью, что не редкость среди простофиль.
Марта заломила руки:
— О Боже, Боже, так я и знала, неча его пущать! Ой, хозяин!
— Ладно, Марта. Иди вниз.
Лапидиусу внезапно пришла в голову мысль: если Горм так докучливо хотел видеть Фрею, что ж, пусть получит желаемое. Разумеется, только голову, да и ту ненадолго. Посмотрим на реакцию подручного Тауфлиба! Вынув из кармана ключ, он отпер дверцу.
— Фрея, — позвал он, — думаю, у Горма есть причина попросить у тебя прощения.
Она молча взглянула на него. В ее глазах была пустота. «Боже! — подумал он. — Что сталось с этой женщиной! Ее лицо похоже на печеное яблоко. Кожа все больше сжимается. Она на глазах увядает. А тот, по чьей вине она страдает, это я. Но по-другому нельзя. Если бы имелся лучший способ вылечиться, я бы первый применил его».
Горм присел перед щелкой на корточки. Рот открыт, по подбородку стекает слюна, а глаза выдают самые противоречивые чувства. В них стояло удивление, оно сменилось недоумением, а потом перешло в чистое отчаяние. Лапидиус размышлял, способен ли вообще такой недотепа на чувства, как вдруг испытал ощутимый удар. Подмастерье вскинул руки, при этом нечаянно отшвырнув его в сторону, подпрыгнув, издал утробный звук и кубарем скатился по лестнице. Мгновением позже с треском захлопнулась входная дверь.
Лапидиус поднялся. Все произошло как в дурном сне.
— Я расцарапала ему морду, — прошептала Фрея.
— И по заслугам.
Лапидиус вдруг почувствовал себя неуверенно. Надо будет поговорить с Мартой. Она не должна в его отсутствие впускать в дом никаких чужаков. Но Фрее это знать незачем, ее это только растревожит.
— Думаю, Горм вспомнил, как… какая ты хорошенькая, и по простоте душевной выдумал какую-то работу, чтобы еще раз увидеть тебя.
— Я больше не хорошенькая.
— Зато будешь. После лечения.
Он проверил ее пульс и слой ртутной мази. Потом провел эксперимент. Зажал кусочек кожи на спине между большим и указательным пальцами, приподнял и снова отпустил. Потребовалось время, чтобы складка разгладилась — явный признак обезвоживания. Фрее нужна вода.
— Марта давала тебе пить?
— Да.
— Я дам тебе еще. Иначе ты совсем высохнешь. Что-нибудь болит?
Она закрыла глаза.
— Что-нибудь болит?
— Да.
— Терпеть можешь?
— Д-да.
По ее односложному ответу ему стало ясно: мера ее терпения на пределе. Он знал это состояние. Когда мучения накапливаются в теле, когда они собираются отовсюду: от головы, тела, от всех суставов — и складываются в одну-единственную непереносимую боль.
Лапидиус больше
