Гоголь. Воспоминания. Письма. Дневники - Василий Гиппиус

…Но прощай. Напиши, в каком состоянии у вас весна. Жажду, жажду весны! Чувствуешь ли ты свое счастие? знаешь ли ты его? Ты, свидетель её рождения, впиваешь ее, дышишь ею – и после этого ты еще смеешь говорить, что не с кем тебе перевести душу… Да дай мне ее одну, одну, и никого больше я не желаю видеть, по крайней мере на всё продолжение ее, ни даже любовницы, что, казалось бы, потребнее всего весною. Но прощай. Желаю тебе больше упиваться ею, а с нею и спокойствием и ясностью жизни, потому что для прекрасной души нет мрака в жизни.

Твой Гоголь.

«Письма», I, стр. 339–340.

Н. В. Станкевич – Я. М. Неверову

[Ник. Влад. Станкевич (1813–1840) – глава литературно-философского кружка 30-х гг. Януарий Мих. Неверов – его друг.]

Москва, 28 марта 1835 г.

…«Новик», [ «Последний Новик» – исторический роман Ив. Ив. Лажечникова (р. 1792 г., ум. 1869 г.) вышел одновременно с гоголевским «Миргородом» в 1835 г.] не будучи так жив, как «Милославский», [ «Юрий Милославский» – ист. роман Загоскина, вышедший в 1829 г.] далеко выше его по характерам человеческим. У Загоскина – куклы, здесь – люди. Как хорош Паткуль и последние дни его! Прочел одну повесть из Гоголева «Миргорода» – это прелесть! («Старомодные помещики» – так кажется она названа). Прочти! Как здесь схвачено прекрасное чувство человеческое в пустой ничтожной жизни!..

Н. В. Станкевич, стр. 317–318.

Из воспоминаний И. И. Панаева

[Ив. Ив. Панаев (1812–1862) – беллетрист, впоследствии один из издателей «Современника». Новейшее издание его воспоминаний (1928 г.) – под редакцией и с примеч. Иванова-Разумника.]

…Из находившихся в ту минуту в Петербурге литераторов я не был знаком только с Гоголем, который с первого своего шага стал почти впереди всех и потому обратил на себя всеобщее внимание. Мне очень захотелось взглянуть на автора «Старосветских помещиков» и «Тараса Бульбы», с которыми я носился и перечитывал всем моим знакомым, начиная с Кречетова. [Вас. Ив. Кречетов – учитель словесности (из семинаристов) в петербургском «Благородном пансионе».]

Кречетова поразил, или, вернее сказать, ошеломил «Бульба». Он во время моего чтения беспрестанно вскакивал с своего места и восклицал:

– Да это chef d'oeuvre… это сила… это мощь… это… это… это…

– Ах, да не перебивайте, Василий Иваныч, – кричали ему другие слушатели…

Но Кречетов не выдерживал и перебивал чтение беспрестанно, засовывал свои пальцы в волосы и раздирал свои волоски с каким-то ожесточением.

Когда чтение кончилось, он схватил себя за голову и произнес:

– Это, батюшка, такое явление, это, это, это… сам старик Вальтер Скотт подписал бы охотно под этим Бульбою свое имя… У-у-у – это уж талант из ряду вон… Какая полновесность, сочность в каждом слове… Этот Гоголь… да это черт знает что такое – так и брызжет умом и талантом.

Кречетов долго после этого чтения не мог успокоиться.

Панаев, «Литературные воспоминания», стр. 197.

А. И. Герцен – Н. А. Захарьиной

Вятка, март 1835 г. [Герцен был в это время в Вятке – в ссылке. Нат. Алдр. Захарьина – его родственница, впоследствии жена.]

Я вообще стал как-то ярче чувствовать с тех пор, как выброшен из общества людей. И потому нынче провел так скучно, как нельзя более. Теперь я писал к Эм. Мих.; [Эмилия Михайловна Аксберг – гувернантка Н. А. Захарьиной.] второй час, а всё еще спать не ложусь; тут попалась мне повесть Гоголя (Арабески, ч. II) «Невский проспект»; во всякое другое время я бы расхохотался над нею, но тут она свернула меня вдосталь. Поэт-живописец влюбился в публичную женщину; ты не знаешь, что такое эти твари, продающие любовь: не может быть более насмешки над всем чистым, как они, я знаю их очень. Поверишь ли, что повесть эта меня тронула, несмотря что она писана смешно. Я вспомнил подобный пример, бывший при моих глазах. Как можно их любить любовью?.. Власть красоты, красота земная есть отблеск бога…

Сочинения Герцена, под ред. Лемке, т. I, стр. 169.

Из дневника В. К. Кюхельбеккера

[Вильг. Карл. Кюхельбеккер (1797–1846) – поэт, товарищ Пушкина по лицею. К крепости приговорен по делу декабристов.]

Свеаборгская крепость, 26 марта 1835 г.

…Об Арабесках Гоголя «Библиотека» также судит по-своему: отрывок, который приводит рецензент, вовсе не так дурен; [В «Библ. для чтения» были высмеяны исторические статьи «Арабесок» и снисходительно одобрены «страницы в шуточном роде». Отрывок приведен из статьи «О средних веках».] он, напротив, возбудил во мне желание прочесть когда-нибудь эти Арабески, которые написал, как видно по всему, человек мыслящий.

«Русск. Старина», 1884 г., № 2 и «Дневник» Кюхельбеккера, изд. «Прибой», 1929 г.

Из воспоминаний Н. И. Иваницкого

[Ник. Ив. Иваницкий род. в 1816 г., окончил Пб. университет в 1838 г., был учителем русского языка во Пскове, Вологде и Петербурге, а в 1853–1858 гг. – директором псковской гимназии. Помещал записи песен, переводы и статьи в разных журналах 40-х гг.]

Гоголь читал историю средних веков – для студентов 2-го курса филологического отделения. Начал он в сентябре 1834 г., а кончил в конце 1835 года. На первую лекцию он явился в сопровождении инспектора студентов. Это было в 2 часа. Гоголь вошел в аудиторию, раскланялся с нами и, в ожидании ректора, начал о чем-то говорить с инспектором, стоя у окна. Заметно было, что он находился в тревожном состоянии духа: вертел в руках шляпу, мял перчатку и как-то недоверчиво посматривал на нас. Наконец подошел к кафедре и, обратясь к нам, начал объяснять, о чем намерен он читать сегодня лекцию. В продолжение этой коротенькой речи, он постепенно всходил по ступеням кафедры: сперва встал на первую ступеньку, потом – на вторую, потом – на третью. Ясно, что он не доверял сам себе и хотел сначала попробовать, как-то он будет читать. Мне кажется, однако ж, что волнение его происходило не от недостатка присутствия духа, а просто от слабости нервов, потому что в то время как лицо его неприятно бледнело и принимало болезненное выражение, мысль, высказываемая им, развивалась совершенно логически и в самых блестящих формах. К концу речи Гоголь стоял уже на самой верхней ступеньке кафедры и заметно одушевился. Вот в эту-то минуту ему и начать бы лекцию, но вдруг вошел ректор… Гоголь должен был оставить на минуту свой пост, который занял так ловко, и даже, можно сказать, незаметно для самого себя. Ректор сказал ему несколько приветствий, поздоровался со студентами и занял приготовленное для него кресло. Настала совершенная тишина. Гоголь опять впал в прежнее тревожное состояние: опять лицо его побледнело и приняло болезненное выражение. Но медлить уж было нельзя: он взошел на кафедру и лекция началась…