Жизнь взаймы - Василий Кононюк

Устроившись на базаре, развешали на жерди почти весь свой товар, не выставляли только несколько дорогих сабель и кинжалов, доставшихся нам от ляхов, просто не могли оценить сколько стоят. Решили придержать пока не увидим что-то похожее, или не найдем грамотного оценщика.

Если в наших краях разнообразие монет было нормой, ходили византийские, крымские, ордынские, новгородские, рязанские монеты, то здесь доминировал, как эталон серебряной монеты, пражский грош, монета чуть меньше трех с половиной грамм серебра. Все цены декларировались продавцами в грошах, а потом пересчитывались на деньги покупателя. Двухсотграммовая литовская гривна шла за шестьдесят грошей, золотой талер — за тридцать. Византийский золотой — от десяти до пятнадцати грошей, в зависимости от года выпуска, а серебряные монеты сравнивались, в основном, по весу. Меди практически не было, она не котировалась. Ее функцию выполняли мелкие серебряные монетки, чешуйки и пьянензы, шли по весу, пьянензы — десять за грош, чешуйки — сколько получится. Простая лошадь, типа татарской, стоила от десяти грошей и выше, мешок пшеницы можно было купить за шесть, семь пьяненз. Доспехи, которые у нас были, пять от ляхов, киевский панский, и один полный татарский доспех, оценил местный оружейник от двести пятидесяти, до пятисот грошей каждый, в зависимости от состояния и качества. Мы, на первый раз, докинули еще по сотне, чтоб было что скинуть, когда начнут поторговаться. Как и в Чернигове, по трофейному оружию конкурентов у нас не было, после осенней распутицы походов еще не было, а старые трофеи были давно проданы.

После базара, довольные торговлей, пошли устраиваться на ночь. За два самых дешевых доспеха получили задаток, завтра должны были довести остальное, ушли со скидкой, по двести пятьдесят, оценены были в триста. Двух коней самых знатных продали из польской десятки, по пятьдесят серебряков, три седла с высокими луками, одежды и оружия тоже поубавилось. До постоялого двора пришлось скакать минут двадцать от базара. Те, что были ближе, были либо заняты, либо для знати, и хоть деньги у нас были, Иван запретил туда даже заезжать, справедливо ожидая одних неприятностей от таких соседей. В субботу целый день торговали и узнавали обстановку. Витовта в замке не было, он с какими-то гостями от крестоносцев, и с ближайшими боярами охотились недалече, но по слухам, в воскресенье должны были вернуться в замок. Распорядок дня его тоже был всем известен. В любую погоду, будучи в замке, его день начинался с восходом солнца, тренировками вместе с ближайшей дружиной. Иван был прав, я, почему-то, считал князей более ленивыми. Но это еще было время, когда князь был в первую очередь воин, а потом все остальное.

Распродались мы тоже очень хорошо, четыре доспеха продано, за два получили задаток, правда на каждом пришлось скинуть монет по пятьдесят от оценочной стоимости. Только один из моих, татарский полный доспех, который я на спор выиграл, был как проклятый, никто на него даже не смотрел. Иван с Сулимом полдня изгалялись, рассказывая мне, что доспех попорченный, надо с него порчу снимать, и какие есть надежные методы снятия порчи с неодушевленного предмета.

В конце концов, мне пришлось пообещать им, что завтра пойду в церковь и принесу немного свяченой воды, чтоб обмыть доспех. Коней польских, и всю их упряжь продали, а вместо них докупили себе трех татарских коней, чтоб у каждого была заводная лошадь на обратный путь. Одежда, обувь и оружие тоже, практически, все продалось. Оставались две украшенные дорогие сабли и два кинжала, оцененные, и без особого успеха выставленные на продажу, и всякие золотые перстни с камнями, медальоны с цепочками и остальной золотой хлам, который никто у нас не искал и не спрашивал. На всякий случай мы узнали у здешних аборигенов, что они дадут за наши остатки, но никто больше полцены не давал.

Когда мы вечером, после бани, существенно пополнив потраченные запасы калорий, обсуждали текущие планы за единственной кружкой пива, которую заказал каждому Иван, я предложил несколько видоизменить первоначальный план передачи писем князю. Иван предлагал в понедельник с утра, когда князь гоняет своих дружинников, просто передать письма старшему охраннику стоящему возле ворот замка, а самим, пока суть до дела, уносить ноги. План был хорош, пока князь вчитается, пока сообразит что откуда, нас уже след простыл. Но мог князь и повышенную реакцию проявить, да и погоню послать сразу по горячим следам. Прикинув, что если завтра князь планирует вернуться, то сегодня охота закончилась, народ культурно отдыхает, жарит дичь, пьет вино. Завтра им там делать уже нечего, как проснутся, поправят здоровье, сразу домой в Гродно поедут. Появятся во второй половине дня. Как только видим суету, а нас они не минуют, дорога к воротам через базарную площадь проходит, пакуемся, Давид с Дмитром и заводные потихоньку выезжают из города, и легкой рысью движутся в направлении Новогородка. Мы втроем с Иваном и Сулимом, передаем письма старшему на воротах, даем ему пару монет, чтоб срочно нес это к князю, таинственно шепчем, что нас никто не должен видеть из гостей, и просим передать князю на словах, за ответом, мол, приедем завтра с утра. Ну а потом, на москвиче зеленого цвета, с большой скоростью, движемся в сторону государственной границы. Шутка.

Народ план одобрил, во-первых, ближе к вечеру в погоню никого не отправят, и в суете после приезда, пока князь разберется, что у него в руках, пока погоню наладится отправлять, время пройдет. Во-вторых, нам и легкой форы достаточно, чтоб нас никто не догнал. На стайерских дистанциях, по выносливости, никто с татарскими лошадками сравниться не может, так что, как поется в популярном шлягере из другого времени, нас не догонят.

Все было оговорено, планы сверстаны, но черт меня дернул взглянуть в глаза подростка непонятного пола, одетого в юбку, и подметающего лестницу на второй этаж. Большие черные глаза вобрали в себя, и уже трудно было отвести взгляд, не потому что хотелось смотреть, а потому что они насильно держали тебя, бесцеремонно ковыряясь в твоей душе. Собравшись, и разорвав контакт, увидел кривую усмешку появившуюся на ее лице. Девчонка лет четырнадцати, наклонилась, продолжая подметать деревянную лестницу. Схватив ее за руку, потащил наверх по лестнице в нашу пустую комнату. Я ушел первым из зала, остальные еще допивали пиво, и разговаривали с купцами, сидевшими за соседним столом, о том, как кто живет.

— Отпусти меня, убью, — с ледяным спокойствием, чуть слышно, прошипела девка.

— Не о том думаешь, дура. Слушай меня внимательно, времени у нас мало. Знахарка у нас есть, считай не знахарка, а целая ведьма, ведунья. Жизнь она мне спасла, денег не взяла, службу загадала, ученицу ей найти. Вот и нашел я тебя. Ты сама знаешь, что это твоя судьба, в глазах твоих то написано. Думай добре, один раз в жизни такое выпадает. Согласишься, Богом клянусь, помогу добраться, и пальцем тебя там никто не тронет. А тут пропадешь ни за грош, никто и не вспомнит.