Плеть темной богини - Екатерина Лесина

Оправдывается и взгляд отводит. Холодно-ледяной, каштановый, а у Юленьки глаза голубые, правильные, подходящие фарфоровой кукле.

Ну конечно, он не про нее, не про Юленьку говорит! Он не может, вот так и…

– Ну под конец присоветовал ей ее мамашу проблемой нагрузить. Так она и сделала. Нет, это я уже потом узнал, что сделала, а тогда плевать было…

– Стефания сама вас нашла?

– Да. Та еще штучка, видно, в кого дочурка кровью пошла. Приперлась в офис и с порога заявила, что я о дочери позаботиться должен. Что, видите ли, ей недолго осталось, а девочка одна…

– Я привыкла, – тихо-тихо сказала Юленька, мысленно обращаясь к блондинке Ольге. Пусть бы пришла скорее и остановила эту пытку. Но Ольга не шла, Павел Ильич замолкать не собирался, и оставалось лишь слушать да прислушиваться к ровному дыханию Ильи за спиной.

Хорошо, что он есть. Хорошо, что он рядом.

– Фото принесла. Ну… да, похожа на моих. Только что с этого-то? Что?

А ничего, наверное. Юленьке не нужны родители, точнее, были у нее, те, которые по праздникам и на Новый год, с подарками и шумом, исчезающие быстро, а после якобы в катастрофе погибшие.

Хорошо бы, чтоб на самом деле у них все было хорошо.

– Я женат. Двадцать лет почти как женат. У меня трое девочек…

– Четверо, – поправил Илья.

– Трое! Я не собираюсь их травмировать! Как и жену свою, она – замечательная женщина…

– Пойдем, Юль, – Илья подал руку, помогая выбраться из мягкого, но такого неустойчивого кресла.

– И мы со Стефой ясно договорились, что она не лезет в мою жизнь, а я не мешаю жить ей. По-моему, справедливо… и да, она настояла на анализе, я не стал перечить. Ты моя дочь. Что-нибудь изменилось?

Ничего, ровным счетом ничего, кроме вспыхнувшей и погасшей обиды: ему ведь на самом деле все равно, и никакой анализ не сделает Юленьку ближе, роднее.

– Чего хотела Стефания? – Юленька задала вопрос, не надеясь на ответ, более того, ей мучительно хотелось убраться отсюда, из стерильного пространства, в котором кондиционированный воздух был вычищен от ароматов.

– Хотела, чтобы я тебя признал. Хотела, чтобы я за тобой присмотрел. Я согласился стать одним из попечителей фонда.

– Даже так? – это уже Илья, человек-рыба, не позволяющий упасть и пропасть, надежный и спокойный. Может, и вправду замуж за него пойти? Дашка обрадовалась бы… или не обрадовалась? Теперь-то Дашка, наверное, раскаивается, что познакомила с братом, ведь из-за Юленьки у него неприятности.

– Даже так. И мне не нужны ее деньги, у меня своих хватает. А ей не нужна нянька.

Больше говорить было не о чем, а предлог, чтобы уйти и не появляться, и тогда Юленька спросила то, о чем не должна была:

– А бабушка не говорила про Плеть?

– Плеть? Нет, – слишком быстрый ответ, и быстрое же прикосновение пальцев к уху, а потом к губам, словно Павел Ильич пытался запереть готовые вырваться слова.

– Говорила, – его ложь придала Юленьке злости. – Что именно она сказала?

– Господи, только не надо делать вид, что тебе интересен этот бред! Да ничего она…

– Что?

– Что если я осмелюсь воспользоваться ситуацией… Плеть Гекаты может и ожечь, а может…

– И хребет переломить.

– Вот именно, – он поднялся и, в два шага дойдя до двери, распахнул. – Только сказки все это. Бредни старухины… И не она говорила, Ксюха грозилась. Ксюха всем про Плеть рассказывала, что с помощью ее любого подчинить можно. Но ее не существует! Не может существовать! Да и деньги твои мне без надобности. Не такая уж я сволочь. Пойми, детка, все ошибаются! Все!

– До свидания. И… звони, если вдруг… – Юленька выскользнула в дверь и, стараясь не бежать, хотя очень и очень хотелось, дошла до двери. А за нею – солнце и пыльные шины, ограждающие бархатцы от ветра. Черный кот под лавкой и старая ива с искривленным стволом да тонкими ветвями до самой земли. И за крайним окном по-прежнему пышно цветет белая герань.

– Извини, – Илья заговорил первым. – Мне не следовало было тащить тебя сюда.

Нужно, пусть и больно, но нужно.

– Знаешь, а я на него не похожа, правда?

– Правда. Совсем не похожа. Кстати, готов поспорить, что, несмотря на всю любовь к жене, он с этой Ольгой спит…

– Зачем ты это сказал? – Юленька заглянула в глаза, в очередной раз поразившись, что могут быть такие, светлые-светлые, почти прозрачные, разве что с тонкой синей каемкой по радужке. – Думаешь, легче будет?

– Нет, не будет. Только все равно ведь спит. И про плеть слышал, и верит в нее… Кем была твоя бабка, Юля?

– Я не знаю! Не знаю я! Не смотри так, я правду говорю, я… я хочу домой.

Домой и запереться, спрятаться, снять, наконец, треклятых кукол и выбросить… Да, именно, она же ненавидела их, а значит… значит, будет такая вот смешная месть игрушкам.

Но отомстить не получилось: на пороге квартиры, перевязанная бечевкой, украшенная нелепым пластиковым бантом, стояла коробка.

– Не нужно ее открывать. Пожалуйста. – Юленька сглотнула комок, который внезапно возник в горле, она уже знала, что там, внутри, под картоном, оберточной бумагой и прозрачным полиэтиленом, не позволяющим содержимому вытечь.

Но человек-рыба, приподняв коробку, решительно внес ее в квартиру. Почему он не слушает? Почему никто никогда не слушает Юленьку?

– Не нужно, Илья… Пожалуйста!

– Выйди, – коротко приказал он, поставив коробку на стол. И нож взял. – Юля, выйди, пожалуйста. Не нужно тебе смотреть на это.

Юленька мотнула головой: она останется, она не истеричка и, если прислали, то для нее. Странно, но возражать и настаивать человек-рыба не стал. Лезвие скользнуло под бечеву, и та беззвучно лопнула. Теперь освободить и поднять крышку… и лезвием же, стараясь не прикасаться к содержимому пакета, его развернуть.

Внутри коробки лежала изрядно подтухшая, грязная, вонючая голова собаки.

– Вот так вот, – в никуда сказал Илья, закрывая коробку крышкой. – Давай, звони своему адвокату…

Спорить Юленька не стала, но номер набрала не Эльдара Викентьевича, а другой, записанный на обрывке бумаги дневным посетителем, тем, который был зол и раздражен, который Юленьке не верил, а Дашки засмущался. Пусть придет, пусть сам посмотрит на этот ужас.

Наверное, он тоже задаст вопрос, кем была Юленькина бабка…

Сволочью! Какой же сволочью нужно быть, чтобы вот взять и снова все разрушить? Она ведь сбежала, у нее получилось: ночь, город, тени по улице, вой в спину, призрачный, но для нее существующий столь же явно, как если бы и вправду по пятам шла стая.

Стигийские псы! Отродья ядовитых вод и мертвых берегов. Дикая охота, пересевшая с черных лошадей на черные джипы, лошадьми расписанные. И вместо труб в руках – мобильные телефоны. Вместо стрел и копий – пистолеты. Обойма за поясом, улыбка на роже, предвкушение…

Когда-то Магде казалось, что она сумела, ушла, обманула. Ошиблась. Потом была вторая попытка и страх. И ожидание. И робкая надежда, что на этот-то раз получилось, что жить безопасно, столько времени прошло… А для них время значения не имеет. Какое время, когда вечность впереди? И позади. И вообще уходит в темноту горячий след, пропахший страхом жертвы.

– Я не боюсь! – Магда уставилась в зеркало и повторила: – Я сумею.

Не убегать надо было, а убивать! Конечное решение, самое верное, но вот не сумела когда-то, то ли жалость помешала, то ли страх, и скорее даже второе, чем первое: убей она Грига, уйти бы не позволили.

Но ведь и так не позволили!

– Нет, это лишь предположение. Ничем не обоснованное предположение. – Магда тронула губы помадой, похлопала пальцами по щекам, пытаясь вызвать хоть какое-то подобие румянца, и, коснувшись салфеткой уголка глаза, сказала: – Ему привиделось.

Пожалуй, будь Магда иного характера или, вернее было бы сказать, иного опыта, она очень быстро успокоилась бы этой в общем-то логичной мыслью. В конце концов, Леха – алкоголик, и не только, ему что угодно могло привидеться, но… Но предупреждение получено и грешно его игнорировать.

А еще кто-то же убил Михаила! Не Юленьку же в самом-то деле винить. С другой стороны, виновата она или нет, но поговорить стоит. И Магда, застегнув круглую скользкую пуговку, что так туго входила в петлю, одернула блузу. Разговор, всего-навсего разговор.

Просто чтобы хоть как-то в этой жизни сориентироваться.

На улице солнце, машины пыль гоняют, и та, забиваясь в горло, дерет, оседает вкусом мыла. Проклятие! Еще немного и… успокоится! Немедленно успокоится! Она уже не та, прошлая, испуганная, она теперь готова обратить свой страх против того, кто осмелился пойти по следу.

Стигийских псов можно приручить. А можно и иначе, плетью переломить! Вряд ли старая карга стала бы врать, да и Данцель существовал на самом деле – Магда проверяла. И на Стефу деньги не с неба падали. Нет, не врала та, которая матерью Магдиной притворялась, был способ.

Но плети не было. Куда ее подевали?

Еще два поворота – и Юленькин дом… может, к черту притворство? Рассказать, как есть, заставить поделиться, в конце концов, у Магды прав не меньше, а то и больше, если подумать.