Проделки на Кавказе - Е. Хамар-Дабанов

— Делай, как знаешь! Но разве ты не боишься, что муж тебя ко мне приревнует и побьет?

— Наши казаки вас чтут, словно отца: ничего для вас не пожалеют.

— Очень рад этому; только не думаю, чтобы они захо­тели меня в свояки.

— Э, ваше благородие! У казаков одна пословица: «па­ши хоть сохой, хоть плугом, урожай все-таки наш!» Ну, где казаку думать о жене? Он всегда или на посту, или в походе; лишь бы дома было, что поесть да выпить, когда отпустят; остальное все равно!

— Спасибо, Марковна! Когда выздоровлю, припомню те­бе эти слова; что-то скажет армяшка?—сказал, улыбаясь, раненый.

— Право, напрасно, ваше благородие! Дай господь вам скорее оправиться! Прощения просим, ваше благородие!

— Прощай, Марковна! Когда исполнишь мое приказа­ние, тогда принеси к человеку моему десяток яиц и вели по­дать их мне, а я вышлю деньги за них, только чур никому не болтать, иначе я точно рассержусь, пожалуюсь мужу твоему да научу его порядком тебя поколотить: уж прошу не прогневаться!

— Слушаю, ваше благородие! Никому ни слова не ска­жу, а бумага нынче же будет в ларце у армянина.

Казачка вышла. Пшемаф, поймав ее на дворе, стал с нею заигрывать, но Марковна вырвалась и убежала.

Александр, чувствуя себя легче, не хотел долго лежать, он встал с постели и играл даже в преферанс. Маленькая Айщат сидела у него на коленях и держала карты.

Привязанность к нему двух пленных детей удивляла присутствующих. Отец Иов, любуясь попечениями Алек­сандра Петровича о сиротах, спросил его, почему он не ок­рестит их?

— Когда они достигнут полного возраста,— отвечал Пустогородов,— и захотят сами принять христианскую веру,— прекрасно! Но принуждать их к этому, по моему мнению, не должно. Надобно по собственному убеждению быть хри­стианином, а они в таких еще летах, что никакого сужде­ния иметь не могут; притом я не желаю впослёдствии за­служить от них укора в том, что заставил покинуть веру отцов и прадедов.

На следующее утро Николаша еще спал, Александр хо­дил по двору с Айшатою и Дыду, когда казачка принесла яиц.

— Здорово, Марковна! Исполнила ли мое поручение?

— Здравствуйте, ваше благородие! Как же, исполнила; бумага лежит в ларце. Лавочник с ума сходит, от запреще­ния вашего бабам ходить к нему, хочет идти жаловдться полковнику.

— Пускай его идет.

Александр приказал заплатить за яйца и тотчас послал за Пшемафом. Когда последний пришел, Пустогородов про­сил его идти в лавку армянина, будто бы для поверки сво­их расходов, а сам послал туда же своего слугу с одиннад­цатью рублями, следующими по счету, с требованием, чтобы получение этих денег было немедленно отмечено.

Пшемаф сидел в лавке, когда слуга принес одиннадцать рублей от капитана Пустогородова. Армянин удивился и спросил, что это за деньги. «Долг барина,— отвечал слу­га,—отметь-ка, что получил». Тщетно клялся армянин, что счет находился у Александра Петровича, слуга не отста­вал от него. Пшемаф, свидетель спора, наконец, обратился к лавочнику и сказал:

— Да посмотри в своих бумагах!

Армянин открыл свой ларец.

— Извольте,— сказал он,—сам смотри, ваш благоро­дие!—И развертывая сверху лежащую бумажку, подал ее кабардинцу.

— Ну вот —это оно самое и должно быть! Внизу отме­чено капитаном, что им вчера тебе все заплачено, исключая одиннадцати рублей.

Лавочник открыл изумленные глаза.

— Когда заплатил?— спросил он.—Как эта счет сюда пришла?—и взглянув на бумагу, удостоверился в истине сказанного Пшемафом. Он отправил слугу с деньгами об­ратно к капитану и велел сказать, что придет тотчас сам объясниться. Слуга возвратился и рассказал все Алек­сандру. Вскоре явился и армянин, совершенно расстроенный.

— Ваш благородие! — робко молвил он,— что ваша, мстя хочет совершенно разорить! Возьмите этот счет из жало­сти: вить моя деньги не получал.

— А какая тебе польза, если я возьму твой счет? Ведь ты вынул его из своего ларца при Пшемафе, следственно, не можещь доказать, что не получил денег; только заста­вишь этим своих должников сомневаться в твоей честности. Я тебе объявил вчера, на каких условиях можешь полу­чить свои деньги, стало быть, нечего и толковать. Отправ­ляйся, исполни мое поручение: чем раньше ты его сдела­ешь, тем скорее получишь деньги. Видишь, я мастерски умею держать обещание; так знай же, если ты проболтаешь кому-нибудь, что я тебе вчера сказал, так ожидай мести и тогда пеняй на одного себя! Ступай, мне нечего с тобою более говорить.

Несколько дней спустя Пшемаф получил известие, что черкешенка, его пленившая, назначена владетелю в на­ложницы. Между тем носились слухи, будто владетельный князь намеревается отхлынуть в горы и освободить себя от подданства русскому правительству: такие известия сильно потрясли Пшемафа. Его черкесская, пламенная душа воз­мущалась при стечении стольких препятствий в желаниях; сердце сжималось при мысли о бедствиях, ожидающих его соотечественников, если они бегут. С одной стороны, они будут теснимы племенами, у которых найдут убежище; с другой, над ними повиснет грозною тучею справедливое мщение.

В самом деле, ужасна участь племени, уходящего в го­ры и покидающего родное пепелище! Но какие сильные побудительные причины должны вызвать его на это! Слава богу, что не часто случается.

Кордонный, приезжавший в станицу, поручил сделать выговор Александру за то, что он не представил ему не­приятельских голов после последнего дела и тем лишил сво­его начальника средства получить значительный выкуп, весьма бы кстати случившийся по скудности казенной сум­мы на экстраординарные расходы, и он приказал еще ска­зать капитану Пустогородову, что он раскается, но поздно, в своем трудолюбии.

Александр смеялся этому, тем более, что он ожидал со дня на день перевода на другой фланг. Давно уже ему не нравились несправедливость и низкие расчеты кордонного, который носил с собою запасы приветствий к прикоманди­рованным приезжим, дабы они, превозносили его в России; доставлял им и немногим любимцам своим награды за чу­жие подвиги; между тем как в деле выезжал всегда на ко­ренных кавказцах.

Капитан сидел у себя, когда вошел к нему лавочник-армянин; с улыбкою самодовольства на лице, молча, он по­дал бумагу.

— Полно, то ли привез? Не надуваешь ли ты меня?— спросил его Александр.

— Ей-бог! То, ваше благородие!—отвечал лавочник.

Пустогородов тотчас вынул кошелек и заплатил старый

долг армянину, который следил глазами золото, отсчиты­ваемое капитаном.

— Ваш благородие! Право, моя издержал своих пять­десят рублей достать эта бумага.

— Вот тебе семьдесят пять.

— Покорно благодарю, ваш благородие! Лучше честный человека капитан, ей-бог, моя не знает! Да, ваш благоро­дие, еще одна дела: можно сказать, приказание ваш дал в сотню, теперь уже не надо.

— Черт с тобою! Делай, что хочешь, мне все равно!

— Покорно благодарю, ваш благородие! Право, слав­ный капитан! Дай бог ему скорей здоровья!—пробормотал армянин, выходя.

Александр послал за Пшемафом и отдал ему при отце Иове привезенную лавочником бумагу. Смеясь, он сказал:

— Читайте. Вы желали видеть представление о нашем деле — вот оно.

— Как вы его достали? Ведь оно пишется чрезвычайно секретно. Впрочем, кордонный, потрепав меня по плечу, спросил, какую награду я желаю, р вас обещал полковни­ку представить отлично; наш почтенный старик с живым участием благодарил его.

— Читайте вслух. Пускай отец Иов слышит, как кор­донный славно представляет.

Пшемаф читал. Донесение начиналось так: кордонный начальник, узнав посредством своих лазутчиков о скопище из восьми тысяч человек, намеревавшихся прорваться в на­ши границы, наскоро собрал отряд, состоящий из тысячи ста казаков и двух конных орудий. Удостоверяясь прежде, на каком именно пункте неприятель готовится прорваться, послал с вечера капитана Пустогородова с тремястами ка­заками в такую-то черкесскую мирную деревню, чтобы, во-первых, отрезать хищникам отступление через брод, служа­щий обыкновенно переправою возвращающимся с грабежа черкесам; во-вторых, дабы поспешить на выстрелы и напасть на неприятеля в тыл, если ему вздумается драться с партиею, высланною на его преследование. Еще триста каза­ков отделены были им, дабы занять берега закубанской речки, через которую пролегала дорога для хищников на возвратном пути. Эту команду поручил он... (тут назван был один из его неотлучных любимцев). Третью партию под начальством другого любимца переправил он на ле­вый берег Кубани, чтобы занять другую переправу через небольшую речку, куда неприятель мог кинуться и скрыть­ся в камыши. Сам кордонный начальник с двумястами ка­заков и двумя орудиями ожидал на кубанском броду.

Часа за два до рассвета хищники подъехали к Кубани и начали переправляться по своему обыкновению, т. е. двое верховых остановились посреди реки, держа ружья наизготово, другие два продолжали следовать я, подъехав к нашему берегу, быстро выскочили; в это мгновение залп из казачьих ружей поверг обоих на землю бездыханными, в •ту же минуту выстрелы из обоих орудий положили много горцев, остававшихся на противоположном берегу. Неприя­тель, убедясь, что он открыт, стал отступать; кордонный начальник кинулся со своим отрядом вплавь через Кубань и открыл перестрелку, но неприятель, удаляясь медленно, продолжал упорно защищаться. Наконец, на рассвете, видя малое число казаков, его преследующих, он остановился и окружил наш отряд; однако выгодное место, избранное кордонным начальником, дало войску возможность оборо­няться. Два часа оставался он в таком положении; капи­тан Пустогородов, по трусости или по непростительной мед­ленности, слыша неумолкающую перестрелку и пальбу, ехал тихо, поджидая третью команду, отправленную за Кубань, за которою он своевольно послал. Положение кордонного становилось уже отчаянно, когда офицер, бывший со вто­рою командою на берегу закубанской речки, слышавший упорный бой и предполагая, что его появление даст выгод­ный оборот сражению, понесся со своими людьми к месту, где слышалась пальба, и, ударив неприятелю в тыл, при­вел его в совершенное смятение. В это мгновение кордон­ный начальник бросился в шашки со своими казаками и обратил хищников в бегство; тогда только прибыл капитан Пустогородов, загладив вину свою раною, полученною им гфи преследовании неприятеля. Хищники потеряли до пя­тисот человек, которых тела остались все в наших руках; в числе убитых находятся знатнейшие из предводителей горских народов; сверх того, неприятель покинул множест­во раненых и убитых лошадей; полтораста отбито с сед­лами: из последних — сто кордонный начальник роздал ка­закам, потерявшим своих во время дела, а о пятидесяти остающихся испрашивал разрешение, куда девать. В заклю­чение донесения была поименно свидетельствовано об от­личии, оказанном прикомандированными офицерами, при­бывшими участвовать в экспедиции.