Судьба Лилиан Хорн - Мари Фишер

Допрос продолжался до самого вечера, так и не принеся сенсации.

Вокруг гудели голоса, и Ева что-то оживленно говорила ему, а Михаэль Штурм покидал зал суда молча и с каким-то беспокойством в душе. В нем боролись противоречивые чувства, одновременно он осуждал то чудовищное преступление, которое вменялось в вину подсудимой, но и сочувствовал молодой женщине и жалел ее, наблюдая как ее загоняют в угол и у нее не остается шансов уйти от наказания. У него на процессе складывалось впечатление, которое особо беспокоило его, что присутствующие в зале буквально наслаждались зрелищем травли Лилиан Хорн.

– Забавно, – сказала Ева, когда они уже были на улице, – эта Лилиан Хорн – жуткая особа и, тем не менее, ее так и хочется пожалеть.

Он настолько был поглощен своими собственными мыслями, что до него не сразу дошли ее слова.

– Что ты говоришь? – переспросил он.

– Что мне ее почти жалко! – повторила Ева, чуть ли не выкрикивая слова.

От ее слов у него потеплело на душе, и комок в его груди растаял. Не обращая внимания на то, что они находятся в толпе, он схватил свою невесту в объятия и звонко поцеловал ее.

– Что с тобой? – спросила она довольная, но сбитая с толку.

– Ничего особенного, – ответил он, – до меня вдруг дошло, как я люблю тебя.

И они, взявшись под руку, пошли прочь.

20

Михаэль Штурм колебался – идти завтра в суд или нет. Но потом все-таки решил пойти, выдумав благовидный предлог, что не может пропустить выступление профессора Фабера.

Второй день процесса начался с той же борьбы за места, что и накануне, только сегодня она велась еще более ожесточенно, поскольку желающие попасть в зал точно знали, что попадут туда не все.

Лилиан Хорн появилась в том же белом шелковом костюме, по-видимому, заново выглаженном, поскольку вид у нее был сегодня такой же безупречный и уверенный, как и вчера. Только легкие тени под глазами, которые не смог скрыть никакой умелый макияж, выдавали, что она провела бессонную ночь. Однако перед камерами репортеров она стояла с высоко поднятой головой и все той же насмешливо-презрительной улыбкой.

Через несколько минут после начала заседания суда вызвали профессора Фабера – первого и единственного в этот день – в качестве судебно-медицинского эксперта.

Михаэль Штурм еще успел подумать, что для шефа отлично все устроилось – этот вызов в суд не займет больше часа его драгоценного времени. Однако Михаэль вынужден был признать, что профессор хорошо смотрелся в зале суда и что сам он, вероятно, не сумел бы произвести столь солидное впечатление, подтверждающее правильность его слов.

Профессор Фабер появился в элегантном сером костюме из добротного сукна, с небрежно перекинутым через руку пальто. Его благородная седина, высокий лоб и тонкие чувствительные руки придавали ему благообразный вид, а хорошо поставленный голос звучал так вежливо и спокойно, словно он беседовал у себя в Институте с одним из своих ассистентов, а не выступал в суде присяжных. Он положил пальто на стол, освобождая руки, и открыл папку. Прежде чем зачитать заключение, он сослался на клятву, которую давал, вступая на стезю судебно-медицинского эксперта.

– Высокий суд, – начал он, даже не взглянув на свои записи, которые на всякий случай держал в руке, – изложенное здесь мною заключение основывается: на осмотре места преступления, на результатах вскрытия и на результатах лабораторных исследований. На основании всех данных насильственная смерть Ирены Кайзер наступила, вне всякого сомнения, между девятью и десятью часами вечера, что точно установлено по степени трупного окоченения и образованию трупных пятен на момент первого осмотра на месте преступления, а затем подтверждено при вскрытии констатацией фазы пищеварения, которое прекращается в момент наступления смерти.

– Самоубийство исключается? – спросил Председатель.

– Абсолютно, – заявил профессор уверенно, – отсутствуют соответствующие пробные порезы кожного покрова, характерные для суицида. Преступление совершено нанесением глубокой резаной раны на правой половине шеи с повреждением наружной сонной артерии и гортани. Если хотите взглянуть… – Он вытащил несколько снимков с крупным планом смертельной раны из своей папки и подал их судье.

Председатель внимательно разглядел их и передал двум другим судьям, а те, в свою очередь, присяжным заседателям.

– Кроме того, – продолжил профессор Фабер и продемонстрировал с легкостью фокусника, вытаскивающего из цилиндра живого кролика, еще несколько снимков, – на кашемировой шали, которой была прикрыта шея убитой, виден зигзагообразный разрез ткани, пришедшийся частично на складки, что также полностью опровергает суицид – самоубийцы никогда не режут себя по одежде.

– Существует такое правило? – поинтересовался адвокат ван Борг.

– Да, – ответил профессор Фабер, – если бы речь шла о самоубийце, то она сначала бы сняла шаль.

– Очень интересно. Но ведь мы знаем, что нет правил без исключений.

– Судебной медицине до сих пор такие исключения не известны.

Защитник продолжал упорствовать.

– А что если именно на этот раз мы имеем дело с пресловутым исключением?

– Вы забываете, что у нас есть два достоверных признака, опровергающих версию самоубийства, – терпеливо возразил профессор Фабер, словно разговаривал с непонятливым учеником, – а, кроме того, еще и третий фактор делает невозможным подобную гипотезу: мертвая страдала, как показало вскрытие, прогрессирующим рассеянным склерозом. Она с трудом могла писать карандашом, снимать телефонную трубку, держать в руках чашку, а, следовательно, никак не могла сделать такой сильный и глубокий разрез кожи, подкожной клетчатки, мышц и хрящей гортани.

Он подал Председателю вторую стопку снимков.

– Эти фото, демонстрирующие разрезанную кашемировую шаль, были сделаны, естественно, самыми первыми.

Доктор ван Борг, хорошо знавший, сколько зависело от того, удастся ли ему посеять сомнение в слова врача-эксперта, задал следующий вопрос:

– Вы сами осматривали труп?

Профессор Фабер снисходительно улыбнулся.

– Да. Я лично проводил вскрытие.

– Тогда прошу прощения.

– Не стоит, господин адвокат, – великодушно отозвался профессор. – Ведь вы боретесь за свободу своей подзащитной. Ваш долг не упустить ни малейшей оплошности следствия.

Он опять обратился к судьям и присяжным заседателям.

– Разрез был произведен с помощью лезвия, найденного в крови на груди убитой. И орудие смерти также зафиксировано на снимках, которые, к сожалению, не проясняют дела, так как лезвие было залито кровью и отпечатков пальцев на нем нет. Тем не менее, господа присяжные заседатели, оно тоже указывает на одно важное обстоятельство в ходе расследования этого убийства. Невозможно с силой осуществить лезвием такой глубокий разрез, не поранив собственные пальцы. Именно из этих соображений уголовная полиция направляла к нам на осмотр в Институт судебной медицины предполагаемую преступницу – сегодняшнюю обвиняемую.