Искатели необычайных автографов - Владимир Артурович Левшин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мате фыркнул, слушая эту галиматью. Фило ущипнул его за ногу. Нашел время смеяться! Да и что смешного? Средневековье — время бескультурья, бездорожья и разобщенности. Не удивительно, что здесь процветают самые нелепые слухи. От шепота его у Мате защекотало в ухе, и он снова чуть было не фыркнул…
Вдруг вдали послышалось заунывное пение. Друзья обернулись и увидели, что к крепостной стене движется нечто черное и бесформенное, какая-то стелющаяся по земле поющая туча.
— Смотрите-ка, Фило, да это люди!
Да, то были люди, хотя скорее их можно было принять за призраков. Изнуренные, босые, в черных балахонах с красными, нашитыми на груди крестами, они шли, держа в руках ветки и зажженные свечи. Многие были опоясаны цепями, концами которых наносили себе жестокие удары.
— Мира! Мира! — пела толпа. — Господи, дай нам мира!
— Что за изуверство! — возмутился Мате. — Зачем они калечат себя?
— Наверное, думают, что войны посланы им в наказание за грехи, и хотят замолить свою вину перед небом.
— Бедняги! Видно, крепко их допекло… Смотрите, среди них дети?!
Лицо Мате исказилось от жалости, и Фило впервые подумал, что у этого язвительного человека доброе и ранимое сердце.
Тем временем в крепости тоже заметили бичующихся. На верхнюю площадку стены высыпали солдаты. Холодным сумрачным блеском заиграли на свету металлические каски и нагрудники. Потом на стене появился человек с жестким, словно высеченным из камня, лицом. Он подошел к самому краю и негромко спросил:
— Эй, вы, зачем пожаловали?
Из толпы, которая почти вплотную приблизилась к воротам, вышел старик с безумными глазами.
— Впусти нас в город! — истошно закричал он, простирая руки. — Пусть жители Пизы присоединят свои голоса к нашим. Может быть, тогда господь услышит нас и ниспошлет нам мир.
— Впусти нас, впусти! — завыла толпа.
— Назад! — зычно скомандовал человек на стене. — Поворачивайте, пока я не приказал забросать вас камнями. В Милане для острастки таких, как вы, построили шестьсот виселиц. Мы, пизанцы, милосерднее: мы попросту перебьем вас, как сусликов.
Но не так-то легко напугать людей, доведенных до крайности. Обезумевшая толпа ринулась к воротам, исступленно молотя по ним кулаками, в кровь разбивая лбы о железную обшивку. Самое примечательное, что никто из этих ослепленных отчаянием страдальцев и не подумал воспользоваться открытой дверью караулки. Не то — наши приятели!
— Теперь или никогда! — сказал Фило. — В башне сейчас наверняка никого: гарнизон наверху.
— Уйти, ничего не сделав для этих несчастных? — заколебался Мате.
— Но что мы можем? Позвонить по телефону в двадцатое столетие и вызвать наряд московской милиции?
— Ваша правда, — мрачно согласился Мате.
Они покинули свое укрытие и ползком добрались до двери. Как и предполагал Фило, караулка, напоминавшая внутренность круглого каменного колодца, была пуста. На столе валялись игральные кости, опрокинутые второпях глиняные кружки… А вот и дверь в город!
Фило потянул на себя грубое позеленевшее кольцо. Тяжелая железная створка со скрипом поехала внутрь.
— Добро пожаловать в Пизу, Мате!
Они вышли из башни, и сейчас же по ту сторону стены послышались вопли и стоны вперемешку со звуками, похожими на топот копыт. Это солдаты обстреливали камнями безоружную толпу.
Утренняя прогулка
Они шли по извилистым, отороченным узкими галерейками улочкам, мимо пустынных торговых рядов с запертыми лавками и надменных, обособленных кварталов пизанской знати. Город только еще просыпался, распахивая ставни, скрежеща засовами.
Где-то на втором этаже отворилось забранное узорной решеткой оконце, оттуда выглянула одутловатая физиономия в надвинутом на уши ночном колпаке. Потом физиономия исчезла. Вместо нее в окне появилась деревянная лохань, и на середину улицы хлынули помои.
— Что за свинство! — негодовал Мате. — Не понимаю, куда смотрит санитарная инспекция?
Фило снисходительно пожал плечами. Ничего не поделаешь, средневековье! Жаль, что они не захватили зонтов…
Появились первые прохожие. Пришпоривая богато убранного коня, в туче пыли проскакал нетерпеливый всадник. Перья на его шляпе вскипали, как мыльная пена.
Мате вынужден был признать, что всадник выглядит эффектно. Впрочем, их, вероятно, ждут зрелища более живописные. Выезд императора, например… Фило посмотрел на друга с покровительственной усмешкой. Вряд ли Фридрих Второй находится в Пизе! Скорей всего, блаженствует в своей любезной Сицилии.
— Почему же в Сицилии? — удивился Мате. — Ведь он, кажется, король Германии?
— Германию он унаследовал от отца, Генриха Шестого Гогеншта́уфена, а Сицилию — от матери, принцессы Констанции.
— От той, что была до замужества монахиней?
— Бред, бред и в третий раз бред! Охота вам повторять россказни невежественного солдата. Может, скажете еще, что Фридрих — антихрист?
— Ну нет! — засмеялся Мате. — Это небось измышления папистов? Представляю себе, как он им насолил…
— Так насолил, что через два года его даже отлучат от церкви.
— В таком случае, ваш Фридрих — личность незаурядная.
— Смеетесь? А он, между прочим, и в самом деле человек недюжинный. Император-филоматик. Обладатель замечательной библиотеки. Знаток многих языков. Сочинитель книг об охоте и по уходу за лошадьми. Автор нескольких песен. При дворе его собираются ученые разных вероисповеданий и национальностей, и нет науки, которой бы он не интересовался. А в тысяча двести двадцать четвертом… виноват, в прошлом году он даже основал университет в Неаполе.
— Что?! — изумился Мате. — Фридрих основал университет?! Значит, он непременно пригласил туда Фибоначчи!
— С чего вы взяли?
— Нелепый вопрос. Не мог столь просвещенный монарх обойти такого выдающегося ученого.
— Как знать! У императоров своя логика. А уж Фридрих… Самая противоречивая и самая загадочная фигура средневековья. Выгнал, например, арабов из Сицилии, а сам как ни в чем не бывало переписывается с арабскими философами и предоставляет сарацинам самые высокие должности при сицилийском дворе. Как это понимать?
— Широкая натура.
— А то, что он, отъявленный атеист и враг церкви, преследует еретиков?
— Это уж черт знает что!
— По-нашему — черт знает что, а с точки зрения самого Фридриха — разумный политический ход. Как видите, принципиальностью здесь и не пахнет. И все-таки человек этот обладал такими достоинствами, что их признавали даже враги. Ярый ненавистник Фридриха, средневековый летописец Салимбе́не, уж на что
