Черная книга коммунизма - Стефан Куртуа
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За несколько дней до рождения ЧК правительство не без колебаний приняло решение о роспуске ПВРК. Временная оперативная структура, созданная накануне вооруженного восстания для руководства боевыми действиями, выполнила поставленные перед ней задачи. ПВРК осуществил захват власти и сумел защитить новый режим до той поры, пока тот не создал свой собственный аппарат. И теперь, чтобы избежать смешения властных функций, неразберихи компетенций, он должен был уступить свои полномочия законному правительству, Совету Народных Комиссаров.
Но как в этот критический, по мнению большевистских вожаков, момент перейти к управлению «вооруженной рукой пролетарской диктатуры»? На своем заседании б декабря правительство поручило «товарищу Дзержинскому составить особую комиссию для выяснения возможностей борьбы с такой забастовкой[13] путем самых энергичных революционных мер, для выяснения способов подавления злостного саботажа». То, что выбор пал на «товарища Дзержинского», не вызвало никаких возражений, этот выбор был для всех очевиден. За несколько дней до заседания Ленин, падкий до параллелей между двумя великими революциями — французской 1789 года и российской 1917, — спрашивал своего секретаря Бонч-Бруевича: «Неужели у нас не найдется своего Фукье-Тенвиля, который привел бы в порядок расходившуюся контрреволюцию?». 6 декабря выбор такого, пользуясь другой формулировкой Ленина, «крепкого пролетарского якобинца» был одобрен единодушно. Феликс Дзержинский, проявивший себя за несколько недель своей работы в ПВРК отличным специалистом по вопросам безопасности, проведший к тому же многие годы в царских застенках и хорошо познакомившийся с методами «охранки» (царской политической полиции), «знал свое дело!».
Перед заседанием правительства 7 (20) декабря Ленин отправил Дзержинскому следующую записку:
«К сегодняшнему Вашему докладу о мерах борьбы с саботажниками и контрреволюционерами.
Нельзя ли двинуть подобный декрет:
О борьбе с контрреволюционерами и саботажниками.
Буржуазия, помещики и все богатые классы напрягают отчаянные усилия для подрыва революции, которая должна обеспечить интересы рабочих, трудящихся и эксплуатируемых масс. Буржуазия идет на злейшие преступления, подкупая отбросы общества и опустившиеся элементы, спаивая их для целей погромов. Сторонники буржуазии, особенно из высших служащих, из банковых чиновников и т. п., саботируют работу, организуют стачки, чтобы подорвать правительство в его мерах, направленных к осуществлению социалистических преобразований. Доходит дело даже до саботажа продовольственной работы, грозящего голодом миллионам людей.
Необходимы экстренные меры борьбы с контрреволюционерами и саботажниками. Исходя из этой необходимости Совет Народных Комиссаров постановляет…».
Вечером 7 (20) декабря Дзержинский представил свой проект Совету Народных Комиссаров. Свое выступление он начал словами об опасностях, грозящих революции на «внутреннем фронте»:
«Мы должны послать на этот фронт — самый опасный и жестокий — решительных, твердых, преданных, на все готовых для защиты завоеваний революции товарищей. Не думайте, тов[арищи], что я ищу форму революционной юстиции: «юстиция» сейчас нам не нужна! Теперь борьба — грудь с грудью, борьба не на жизнь, а на смерть — чья возьмет! Я предлагаю, я требую органа революционной, большевицкой расправы над деятелями контрреволюции!»
Затем Дзержинский перешел к самой сути своего выступления. Чтобы понять, в чем она заключалась, мы приводим выдержки из протокола заседания:
«Задачи комиссии:
1) Пресекать и ликвидировать все контрреволюционные и саботажнические попытки и действия по всей России, со стороны кого бы они ни исходили.
2) Предание суду Революционного Трибунала всех саботажников и контрреволюционеров и выработка мер борьбы с ними.
3) Комиссия ведет только предварительное расследование, поскольку это нужно для пресечения.
Комиссия разделяется на отделы: 1) информационный, 2) организационный отдел, 3) отдел борьбы (…).
Комиссии обратить в первую очередь внимание на печать, саботаж, к-д [конституционных демократов], правых с-р [социал-революционеров], саботажников и стачечников. Меры — конфискация, выдворение, лишение карточек, опубликование списков врагов народа и т. д.
Постановили: назвать комиссию — Всероссийской чрезвычайной комиссией при Совете Народных комиссаров по борьбе с контрреволюцией и саботажем — Опубликовать».
Этот текст, учреждающий политическую полицию Советов, сразу же вызывает вопрос. Как объяснить несоответствие между жесткой, агрессивной речью Дзержинского и относительно скромными полномочиями, дарованными ЧК? Дело в том, что большевики готовились к заключению коалиции с левыми эсерами (шесть членов этой партии вошли 12 декабря в состав правительства), чтобы выйти из политической изоляции в тот момент, когда приближался созыв Учредительного собрания, где большевики были в явном меньшинстве. Надо было принять более приличный вид. Вопреки резолюции, принятой на заседании правительства 7 (20) декабря, декрет об организации ЧК и круге ее компетенции опубликован не был.
Чрезвычайная Комиссия — ЧК — расширяла свою деятельность без всякой законной базы. Дзержинский, желавший, как и Ленин, иметь свободные руки, произнес примечательную фразу: «Сама жизнь подсказывает путь, по которому идет ЧК», — жизнь, т. е. «революционный террор масс», уличное насилие. которое большевики явно поощряли, моментально забыв о своем недавнем недоверии к «революционной самодеятельности» народа.
Обращаясь 1 (14) декабря к членам Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, будущий военный министр большевиков Лев Троцкий говорил:
«Не позже как через месяц, террор примет, подобно тому, что произошло во время Великой французской революции, весьма жестокую форму. Речь тогда будет идти не о тюрьмах, а о гильотине, этом прекрасном изобретении Великой французской революции, обладающим общепризнанным преимуществом — укорачивать человека на голову».
Через несколько недель в речи на собрании рабочих Ленин в который раз взывал к террору, этой «революционной юстиции класса»:
«Петроградские рабочие и солдаты должны понять, что им никто не поможет, кроме их самих… Если не поднять массы на самодеятельность, ничего не выйдет… Пока мы не применим террора — расстрел на месте — к спекулянтам, ничего не выйдет…».
Эти призывы к террору провоцировали жестокость и насилие, хотя, конечно, этим силам не надо было ждать прихода большевиков к власти, чтобы обрушиться на общество. Осенью 1917 года тысячи крупных помещичьих хозяйств подверглись грабежу, а сотни их владельцев были убиты. С лета 1917 года насилие в России стало превращаться во всемогущее средство. Жестокость и грубая сила не были новостью для России, но события 1917 года позволили вырваться на поверхность многим формам насилия, дремавшим до поры до времени в глубинах общественного сознания: озлобленность рабочих как реакция на беззастенчивый гнет капиталистов; традиционная крестьянская озлобленность; «современная» страсть к насилию, рожденная Первой мировой войной с ее обесцениванием человеческой жизни и общим «озверением и одичанием». Эти три формы, перемешавшись друг с другом, создали взрывчатую смесь, эффект которой мог быть воистину опустошительным в условиях революционной России, где на фоне краха традиционных институтов власти наблюдался огромный рост всех накопившихся за долгие годы разрушительных импульсов. Между горожанами и сельскими жителями росло взаимное недоверие; для крестьян город более чем когда-либо представлялся средоточием власти и эксплуатации. Для городской элиты, для профессиональных революционеров, в подавляющем большинстве выходцев из интеллигенции, крестьяне оставались такими, как их описывал Горький, — «массой полудиких людей», чей «жестокий собственнический инстинкт» должен быть подавлен «организованным разумом города». В то же время политики и партийные интеллигенты отчетливо сознавали тот факт, что именно поток бунтующих крестьян, выбивший почву из-под ног Временного правительства, позволил большевистскому меньшинству овладеть властью.
Конец 1917 — начало 1918 года ознаменованы отсутствием какого-либо серьезного противодействия новому режиму. Через месяц после переворота большевики контролировали территорию не только севера и центра России вплоть до среднего течения Волги, но также и большие города на Кавказе (Баку) и в Средней Азии (Ташкент). Конечно, Украина и Финляндия отделились от России, но ничем не проявляли своего враждебного отношения к большевистской власти. Единственной организованной антибольшевистской силой была крошечная Добровольческая армия на юге России, насчитывавшая около трех тысяч штыков и сабель, эмбрион будущей Белой армии. Ее создатели, генералы Алексеев и Корнилов, возлагали свои надежды на казаков Дона и Кубани. Казаки резко отличались от других крестьян России: это было привилегированное военное сословие, которое в обмен на обязанность нести военную службу до тридцатишестилетнего возраста наделялось земельными участками в размере 30 десятин на каждого казака. Они не нуждались в новых землях, им надо было сохранить то, чем они владели. Желая прежде всего защитить свой статус и свою независимость, обеспокоенные большевистскими декларациями, клеймящими кулаков, казаки весной 1918 года присоединились к антибольшевистским силам.