Комиссар (СИ) - Каляева Яна

— О каких методиках вы говорите?

— Я всегда живо интересовалась религиозными практиками. Знаете ли вы, что монастыри издревле были не только местом молитвы, но и тюрьмами для особо опасных или важных преступников? Иногда в них ссылали постылых жен и неудобных наследников. Иногда — убийц и насильников, людей необыкновенной жестокости и силы. Иногда — еретиков и мятежников, тех, чьи слова оказывались разрушительнее пушечных ядер. И часто эти преступники были людьми непростыми — для простых всегда существовала каторга. Они происходили из влиятельных семей либо к ним было приковано много внимания. Их необходимо было сохранить живыми и в добром здравии. Заключение в каменном мешке этому не способствует. Более свободные условия содержания могут привести к побегам или мятежам. В монастырях умеют работать с людьми так, что в скором времени они становятся смирными и безобидными.

— Неужели такие чудеса достигаются постом и молитвой?

— Постом и молитвой, в частности. В действительности там несколько более сложный комплекс воздействий. Суть его состоит в чередовании жестокости и ласки. Побои, голод, измождение и участие, доброта, принятие сменяют друг друга хаотично, без понятной объекту закономерности. Кроме того, обряды — отчитка, сугубая молитва… По существу эти техники весьма похожи на те, что практикуются сейчас гипнотизерами в месмерических салонах. Иногда применяются опиаты и другие алкалоиды. В итоге человек утрачивает собственную способность к выстраиванию логических связей и целеполаганию. Даже отчаянные бунтари становятся тише воды ниже травы.

Лицемер и манипулятор Ванька-Каин не мог более скрывать изумление. Щербатов не раз наблюдал этот эффект: отвлеченные красотой Веры мужчины не ожидают обнаружить в ней острый ум и прагматичность, граничащую с цинизмом.

— Неужели вы полагаете, — спросил наконец Михайлов, подобрав челюсть, — что Церковь согласится помогать Новому порядку в деле… как бы это назвать… умиротворения населения?

— О, вы, полагаю, даже не представляете себе, каким ценным союзником может стать для Нового порядка Русская Православная Церковь. Революционные потрясения принесли много горя и зла, однако в то же время открыли новые пути и возможности. Освободившаяся от назойливого контроля Святейшего Синода Церковь может раскрыть свой потенциал. Знаете, ведь многие, даже и внутри Церкви, согласны с мнением графа Толстого о том, что в Российской империи церковная деятельность не отвечала реальным потребностям общества. Возможно, пришло время, когда любовь должна из слов претвориться в действие.

Блестел сидр в бокале Веры, блестел лазурит в ее ушах, блестели ее глаза.

— Любовь — это очень возвышенно, — сказал Ванька-Каин. — Не хотел бы показаться вульгарным, но я ведь работаю с финансами… То, о чем вы говорите, будет дорого стоить. Пуля или веревка намного дешевле. Хотя, учитывая масштабы страны, и эта статья расходов окажется существенной. А когда времена станут гуманнее, можно будет заставить заключенных в тюрьмах или лагерях отрабатывать свой хлеб.

— Разумеется, — ответила Вера. — Одних только большевиков в России сейчас более двухсот тысяч, не говоря уже о врагах Нового порядка в других партиях, да и просто уголовных преступниках. Пока речь не идет о том, что эта методика в обозримом будущем сможет стать массовой. Хотя, возможно, развитие медицины сделает возможным достижение подобного эффекта с помощью простой и дешевой операции. Наука, разумеется, требует вложений. На этом историческом этапе мы не сможем умиротворить страну без массового террора, это очевидно. Но чем раньше мы исследуем принципиальную возможность заставить любого человека занять отведенное ему место, хочет он того или нет, тем скорее мы сможем от хирургических методов лечения общества перейти к терапевтическим.

— Однако же вы говорите о вещах, которые многие сочтут жестокими, — заметил Михайлов.

— Любовь не знает жалости, — ответила Вера Щербатова.

Глава 15

Глава 15

Полковой комиссар Александра Гинзбург

Декабрь 1918 года

Газетный заголовок гласил: “Кровавый палач Глеб Бокий сжег себя заживо в управлении ПетроЧК. Попытка уничтожить следы большевистских преступлений или сатанинская магия?”

В самом деле идиоты или прикидываются, подумала Саша. Ну какие преступления. Какая, к чертям, магия. Саша вспомнила, как держала в руках личное дело Князева. Там был записан адрес, по которому живет его семья. Имена его детей. На Гороховой хранились тысячи таких папок. Скорее всего, закладывать взрывчатку времени уже не оставалось. И не было никакой уверенности, что промерзшее здание удалось бы подпалить снаружи.

Саша представила, как Глеб Иванович в последний раз входит в унаследованный от Урицкого кабинет. Шагает в своих лакированных штиблетах по лужам керосина. Проводит украшенными перстнями пальцами по корешкам папок. Тысячи страниц — о тех, кто был убит именем революции, о тех, кто сам принял смерть ради революции и о тех, кто еще жив и продолжает сражаться за революцию. Спичка — и их поглощает пламя, одно на всех.

Саша прошептала:

— Я стану много умнее, чем я есть, Глеб Иванович, я обещаю вам. Я не подведу вас, я удержу свой полк в Красной армии, я сделаю все как нужно.

“Петроград очищен от красной плесени,” — хвастался другой заголовок. Статью украшала фотография площади перед Исаакиевским собором, заставленной виселицами. Похоже, виселиц было намного больше, чем поместилось на снимке. Мужчины, женщины… а вот это, кажется, подросток или ребенок. Некоторые в военной форме или в кожанках, но большинство — в гражданской одежде. Саша вглядывалась в скверную бумагу, пытаясь распознать знакомые лица, и не могла. Может быть, ее товарищи остались живы, ушли в подполье, продолжают борьбу…

Саша разжала кулаки и уставилась на ранки на ладонях, по четыре на каждой. Ногти пора обрезать, вот что.

— Вызывали, таарищ комиссар? — Лекса вошел и оперся о косяк.

— Да. Насчет пленных, вчера взятых. Отдели рядовой состав от офицеров. Рядовых пересчитай и сразу дуй на кухню. Пусть им приготовят горячую еду. Да не какую-нибудь. Что мы сегодня будем есть, то же и они. Если кашевар заведет шарманку “ой невозможно”, скажи, я сама приду на кухню и лично на всех приготовлю. Он этого не хочет. Так что пусть как знает выкручивается, но накормит всех, и хорошо накормит. Как пленные поедят, стану с ними говорить. А что до офицерья… — Саша на секунду прикрыла глаза, — отделите тех, кто может знать что-то для нас важное. Хотя нет, не так. Всех офицеров отделите. Сговариваться им не давайте, а то насочиняют сказок. Рассадите по разным комнатам, насколько получится. Из еды выдайте им ту воблу подгнившую, если мы не выкинули ее до сих пор. Ну или еще каких отбросов, соленых обязательно только. А пить не давайте. Совсем. Даже когда будут просить. Запомните только, которые просили. С них и начнем завтра допрос с утра пораньше.

— Понял тебя, комиссар. Буудь сделано, — ответил Лекса.

Саша знала, что он выполнит все в точности.

***

— Не хочу я складывать цифры эти, — Ванька отодвинул тетрадь с примерами. — Я хочу маузер, как у тебя, и убивать этих гадов. Офицерье и прочих буржуев.

Саша всмотрелась в своего найденыша. Лицо и руки его покрывали волдыри, но доктор сказал, ожоги неглубокие, “до свадьбы заживет”. Веки были припухлыми, и Саша не могла понять, это реакция на обработку ран или свежие следы слез. Она завалила его учебниками, чтоб он не сидел, глядя в пустоту. С момента гибели его семьи не прошло и двух дней.

— Понимаю тебя, Иван, — Саша потрепала мальчика по макушке. — Но подумай вот о чем. Много ли гадов ты убьешь из маузера? В обойме десять патронов. Допустим, один патрон — один гад. Что не всегда, прямо скажем, удается. Да и гады будут отстреливаться, знаешь ли. Могут не дать тебе времени расстрелять обойму. Не говоря уж о том, чтоб сменить.