Неразгаданная - Ирина Потанина

— Ну, хоть не посадят и то хорошо. Странно, в семнадцать лет некоторые бабы уже детей рожают… Слушай, ты хоть улыбнись. А то сидишь перепуганная, так… слушай, я буду называть тебя мышкой, ты такая же серая и забавная.

Он смеется собственной находчивости, я молчу.

— Ну-ка я сейчас хоть товар посмотрю…

И он нагло расстегивает две пуговицы моего плаща, отодвигает шарф, подымает свитер и больно сжимает грудь, не отвлекаясь при этом от ведения машины. Я чувствую себя коровой, которую доят. Нелепой, огромной, тупой коровой у порога мясокомбината… Резко бью его по руке.

— Не смейте, я вам не животное… Что, с женщиной никогда не были?

Он опять смеется.

— Да уж… Мыша показывает зубки, — но руку не убирает, я чувствую, что он намного сильнее меня, и сопротивление бесполезно, — слушай, а ведь есть там кое-что, очень даже, мне нравится. Мы с тобой подружимся…

Мне таки удается убрать его руку. Он останавливается возле таксистов, опускает стекло окна, кидает таксисту “езжай за мной” и мы едем ставить машину в гараж. Возле гаража пересаживаемся в такси и опять куда-то едем. На улице очень холодно. Холодно и мерзко, мне хочется плакать… Но я не должна, я не мышка, на самом-то деле. В конце концов, я делаю то, что мне нужно. Мне так хочется. Улыбаюсь как можно вульгарней и начинаю что-то говорить. Мы выходим возле киоска. При свете фонарей я замечаю, что моему спутнику ну никак не меньше сорока пяти. Мне как-то противно становится.

— Так, нам бутылку ликера, да? — он вопросительно смотрит на меня, — пачку каких-нибудь женских сигарет, и презервативчики…

Он так и сказал, громко отчетливо, и теперь киоскерша неодобрительно смотрит на меня, явно поняв все. Я краснею, он смеется и шлепает меня по заднице.

— А ты что думала? Всё у нас будет чин-чином…

Молча иду с ним. Захожу в дом. Таких роскошных квартир я не видела никогда в жизни… Вот оно, явное разделение человечества на классы. Те кто сумел, пожалуйста, и огромная квартира с шикарным ремонтом, и машина, и проституток можем снимать… А те, кто не у дел, — коммуналочка и раскладушки, и тараканы, прыгающие по кухне… Почему так? Мы идем в ванную, он этого хочет. Ванная похожа на маленький бассейн. Я неловко раздеваюсь.

— Господи!!! А белье ты себе сама такое покупала? — он не пугается, он просто смеется. А я стою в обычных хебешных трусиках, зеленых, с белой тесемочкой и плотном черном лифчике. И мне стыдно. Не из-за того, что стою тут возле чьей-то ванны-бассейна голая, а оттого, что бельё ему не понравилось.

— Ну, раздевайся, мыша, — он уже сидит в ванной, я стараюсь не смотреть на него. Старый с одрябшей коричневой кожей… Мне страшно…

— О, мне так не нравится, — он морщится, глядя на меня, — Хорошие девушки должны следить за собой. Надо побрить здесь, совсем побрить, так будет красивее.

— Не хочу.

— Что значит, не хочу? Надо есть надо, — и он смеется этим своим “надо” напоминая мне мужа моей матери…

— Имя-то у тебя хоть есть?

— Мыша, — отвечаю я, и залажу в ванну рядом с ним, — а вы?

— Я Стас. Знаешь, у тебя шикарная фигура, — он пристально разглядывает меня, как когда-то я разглядывала на базаре кожаные куртки, пытаясь отличить настоящую кожу от подделки.

— Ладно, раз ты такая, то я ухожу. Жду тебя в спальне. Побреешь писочку, — боже я не вынесу подобной речи, обращенной ко мне, — оденешь вот этот халат и приходи. Только волосы не мочи, ненавижу мокрое, ненавижу…

Он долго и тщательно вытирается я тупо смотрю в потолок, чтоб не видеть его висящего (интересно, я что вообще не возбуждаю?) и слегка болтающегося члена. Не хочу выходить из ванной. Представляю вдруг, как сейчас наглухо закрою защелку, и как где-то через час он начнёт ломиться в дверь, а я не открою, а он сорвёт дверь с петель и ворвётся, но обнаружит, что меня уже нет, потому, что я стала рыбкой — маленькой такой, золотистой — и уплыла в канализацию сквозь вот эту дырочку в ванной, так же, как сейчас уплывают сбриваемые мною коротенькие черные волосики. Я смотрю на себя в зеркало. Для шестнадцати лет у меня довольно неплохая фигура, он прав. А может и вправду телом можно торговать? Замахиваюсь и бью себя по щеке со всей силы, чтоб не лезли в голову такие мысли. Тщательно вытираюсь, подражая хозяину, и выхожу. Он уже ждет, лежит на огромной кровати перед телевизором и смотрит какую-то порнуху.

— Любишь такое? — он кивает на телевизор.

— Нет.

— А зря, это многому учит. У меня одна знакомая проститутка всему училась из порнушек, теперь шикарно трахается! Да еще и берет с молоденьких девочек деньги за обучение. Не хочешь поучиться?

— Нет.

Я сижу в халате на краюшке кровати и смотрю за окно. Из-за тюля мне уличу видно, а ей меня — нет. Улица не знает, где я. Никто не знает. Никто не может ворваться сюда, надавать мне по морде за такое поведение и забрать, главное, забрать меня отсюда… Не вставая с постели, он разливает в большие фужеры ликер. Я закуриваю и пью. Пью много, мне так важно сейчас напиться.

— А пепельницы нет?

— Надо спрашивать разрешения закурить.

— Можно?

— Да.

Пепельница лежит в шкафу возле бара. Открываю шкаф и опрокидываю этот дурацкий бокал с ликером (какого у меня так дрожат руки-то, а?). И темная густая жидкость льется прямо на белый махровый халат и на ковер на полу и на…

— Оставь, не вытирай, у меня есть, кому прибирать. Сними-ка халат и иди сюда.

— Сейчас, я докурю, — вот и наступает момент…

— Иди, здесь докуришь.

Я медленно приближаюсь к кровати. Какая-то женщина дико орет в телевизоре.

— Стас, ты знаешь, я передумала, я верну тебе деньги и уйду, ладно?

Он не отвечает, лишь манит меня пальцем к себе.

— Иди, иди ко мне, — его шепот и дыхание раздражают, но я подхожу.

— Теперь разденься, красиво, в танце.

Я медленно снимаю халат, он резко дергает меня на себя, кричит, охает, тяжело дышит, без предисловий и ласк начав бороться за проникновение во внутрь меня. Мне дико больно, я сжимаю зубы и кулаки.

— Вошел!!! — победно шепчет он. Я не шевелюсь, лежу на спине с плотно сжатыми зубами. Он извивается, механически, словно маятник на часах раскачивается вверх, вниз, вверх, вниз. Мне больно ногтями одной руки впиваюсь в собственную ладонь, до крови. Другой рукой вывожу в такт раскачиваниям моего партнера ногтем у себя на согнутой коленке “Мама” и снова “Мама”. Почему так? Не знаю, бессознательно как-то получается: “Мама”, “Мама”…

Когда он уснул, я, встав, тихо иду в ванную, одеваюсь и на цыпочках, тихонько, тихонько бреду к двери.

— Ты уходишь? А вдруг мне понадобится твоя п…да утречком, а? За такие деньги я в праве рассчитывать на всю ночь!!! — он голый стоит в дверях спальни. Резко открываю дверь и бегу. У меня преимущество — я одета, значит, погони не будет. Бегу до первого этажа пешком. Останавливаюсь, чтоб отдышаться. Мне плохо, очень, очень плохо… С трудом выхожу на улицу. Черт, здесь в центре ни одной лавочки, сажусь прямо под каким-то домом на корточки, опираясь стеной о железобетонную стену и плачу. Как собачка бездомная поскуливаю, боже, как плохо мне…

«Утром все было уже нормально. Та сумасшедшая, которая позволила себе быть проституткой, которая решила подарить “свежатинки” престарелому ублюдку… она умерла, выполнив свое предназначение и выревевшись вдоволь. А я совсем другая. Я гордая, чистая, сильная. Я отдала уже все долги. Теперь начинается новая жизнь. Новая, значит прекрасная. Я больше никогда не полезу в грязь. Я теперь другая!!!”

Рита наконец нашла работу. В газете было объявление “телекомпания ищет на конкурсной основе работников: ведущие, менеджеры, режиссеры. Образование значения не имеет.” Рита прошла по конкурсу. Куча взрослых дядь и теть не прошли, а Рита прошла. Это было так здорово. Новый мир, новая жизнь. Девочка была почти счастлива.

“Это что-то удивительное. Я чувствую себя нормальным, честным человеком… Сегодня было первое занятие на курсах по обучению для новой работы. Нас десять человек. Трое отсеются в процессе обучения. Почему-то я уверена, что в эту троицу не попаду… Конкурс проходил так: сначала собеседование, потом пробные съемки… Было так: все трясутся, как бы их не выгнали, все гораздо старше меня, я заражаюсь общим настроением и тоже начинаю трястись. Как это здорово, бояться не пули в висок, не передозировки, не милиции, а неуспеваемости на курсах… Кажется, я становлюсь нормальным человеком…

Вышли все вместе покурить после занятий. Так дружно смеемся, говорим все, что вздумается. Мне в напарники по передаче “Все для дома и офиса” дали молоденького паренька, лет двадцати трех. Смешной такой, веселый, в очках. Он рассказывает о своей красавице-жене, о их жутко потешном маленьком сыне… Странно, вместо зависти я чувствую радость за него. Раньше завидовала тем, кто не одиночки. Сейчас знаю, что и сама могу стать такой же. Мне нравится, нравится! Нравятся эти курсы, нравятся эти люди… Может, я слишком привязчива? Может, нельзя так воспринимать совершенно незнакомых людей — как родных, как семью. Но Владимир, это наш преподаватель — очень классный, какой-то совсем родной — говорит “Мы все теперь одна команда.” Где-то в глубине, та я, которая плохая, возразила (в мыслях, конечно), “Мы, мол, просто зарабатываем вместе деньги, причём каждый для себя, а вам просто выгодно раздувать идиллию для поддержания духа” Но другая я, та которая теперь сверху, которая хорошая, взяла и растоптала плохую, загнала ее глубоко, глубоко и та заткнулась. И как я раньше не понимала, что надо отдавать себя коллективу… Кажется, я становлюсь коммунисткой!!!