Золотые мили - Катарина Причард

Он не преминул заявить это сменному мастеру, когда тот вернулся в забой вместе со штейгером, чтобы осмотреть вызывавший опасение пласт и потолковать насчет креплений. Усердно сгребая руду под взорами начальства, Том пришел к выводу, что сам он, как видно, не вполне отдавал себе отчет в том, какая опасность грозит им в этом забое. А Тед знал это, но знал также и то, что крепить все равно не станут, пока отпалка не даст хорошей руды. Не станут тратиться на крепежку выработки, которую, возможно, придется бросить. Жизнь рабочих — его и Теда — имела меньшую ценность, чем добываемая ими руда. Вот теперь, когда руда стала побогаче, можно было позаботиться и о сохранении выработки.

Для него, поскольку он работает на ставке, это ничего не изменит, думал Том. Хоть надорвись, ворочая проклятую руду, это в лучшем случае даст тебе несколько лишних шиллингов, которые подкинет Тед за нагрузку вагонеток.

Недаром говорят, что в навальщики идут те, кому «мозги отшибло». Удел навальщика — непосильный труд до гробовой доски, если не удастся пробиться в бурильщики. К этому и стремился Том — перейти в разряд бурильщиков и самому работать с перфоратором на пару с таким квалифицированным забойщиком, как Тед. Правда, он еще молод и опыта у него маловато, но, может, Тед не откажется испробовать, на что он годен, если руда и дальше будет улучшаться и он захочет взять себе в помощь еще одного бурильщика. Для разработки такого пласта могла потребоваться бригада из четырех рабочих — двух бурильщиков и двух навальщиков.

Том решил переговорить об этом с Тедом в обеденный перерыв. В самом деле, и двоим здесь только в пору управиться; шутка ли — закладывать запалы в таком забое. Теду приходилось здорово спешить, чтобы успеть поджечь последний запал, пока первый еще не взорвался. В этих случаях всегда существует опасность преждевременного взрыва от «бегучего» запала. Тед говорил, что слышал о таких запалах, но самому видеть их ему не доводилось.

— Вряд ли бы ты мог нам об этом рассказать, если бы с ними повстречался, — заметил Энди Спарк.

— Да уж это как пить дать, — подтвердили рудокопы. Все горняки постарше боялись «бегучих» запалов, у которых фитиль сгорал слишком быстро и вызывал взрыв прежде, чем рабочий успевал выбраться из забоя. Впрочем, сырых запалов, которые тлеют медленно и долго и вызывают запоздалый взрыв, опасались на рудниках еще больше.

Тед не открывал своей сумки с едой, пока не пересчитал всех взрывов у себя в забое, после чего он с довольным видом опустился на доски. Отхлебнув холодного чая из котелка и покончив с изрядным количеством бутербродов и куском пирога, которые жена сунула ему в сумку, он уже был не прочь принять участие в общей беседе и пошутить с товарищами.

— Что ато с Эйблом? Какая муха его укусила? — спросил Джо Хэлидей. — Он что-то от тебя сегодня ни на шаг, Тед.

— Почем я знаю, — отвечал Тед. — Боится, верно, как бы что не уплыло у него из-под носа. А мне даже на руку, что он тут торчит. Я выклянчил у него несколько стояков для своего забоя.

Смех рудокопов гулко раскатился под сводами и замер.

— Эйбл не такой уж скверный малый, — снисходительно заметил Мак-Рей Весельчак. — Лучше многих этих американцев, которых понабрали теперь в сменные мастера. Те лезут вниз с первой клетью и глаз не спускают с ребят; даже в обеденный перерыв никому от них покою нет. Чук Дин рассказывал мне, что у них в Лейк-Вью тоже завелся новый мастер. Так это большой специалист по «ррасторропности».

— Расторопности! — фыркнул Лэнни Лоу. — Это что же значит. Весельчак?

— Он это как раз здорово им разъяснил, — сказал Весельчак и, отвернувшись от Лэнни и его напарника, подмигнул товарищам. — Как-то к концу смены подходит он к откатчикам, — а те катили к бункерам эти здоровенные вагонетки нового типа — и говорит:

«Присядьте, ребята. Давайте покурим». Ну, достает он свою трубку, а ребята присаживаются на корточки, чертыхаясь в душе на эту проволочку. «Мы с вами, — говорит он, — я знаю, поладим. Где бы я ни работал мастером, всегда люблю потолковать с рабочими по душам. Ррасторропность, ребятки, — вот все, что нам нужно. Ррасторропность — это великая вещь! Помогла мне кой-чего добиться, сами видите. Как? А вот как. Если вы, к примеру, откатываете по двенадцати вагонеток, нужно приналечь, чтобы стало тринадцать».

Ребята молчат, будто воды в рот набрали, а он бубнит свое:

«Я ведь тоже был откатчиком когда-то. Вырабатывал больше других — попал в сменные мастера. Так у меня рудокопы работали как черти. Вот что значит Ррасторропность, друзья».

Ребята сидят, вылупив на него глаза, — делают вид, что им страшно интересно, а янки-то и рад:

«Ведь вы тоже, ребятки, небось, не хотите остаться до конца дней своих навальщиками? Проваландаться всю жизнь с этими вагонетками?» Все молчат. «Да хотя бы вы и сменными мастерами заделались — эка невидаль. Подумаешь — сменный мастер! Для честолюбивого парня этого недостаточно. А ведь вы все, я погляжу, парни расторопные и знаете себе цену. Ну вот ты, например, к чему стремишься?»

Это он спрашивает одного из ребят, который сидит к нему поближе, а тот молчит, как глухонемой.

«Ну, ну, ребята, — говорит янки, уже начиная злиться. — У каждого есть право добиваться для себя того, что ему по душе. А для этого нужно что? Ррасторропность. Понятно? Ну вот ты, приятель, чего бы ты хотел?»

На этот раз он прицепился к Блю Райену, а Блю, как известно, за словом в карман не лезет.

«Чего бы я хотел? — так это, не торопясь, переспрашивает тот. — Хотел бы, чтоб меня повесили за изнасилование, когда мне стукнет девяносто девять».

Рассказ Весельчака подзадорил других, но тут устроители тараканьих бегов начали готовиться к очередному состязанию. Весельчак пошел за своим любимчиком, которого он держал в жестяной спичечной коробке.

— Ребята, кто же это сыграл надо мной такую скверную штуку? — раздался его огорченный голос. — Выпустили моего Карабинчика из конюшни! Смотрите — пустая!

Он остановился перед товарищами, с грустью глядя на пустой спичечный коробок у себя в руке.

— Лучший рысистый таракан на Золотой Миле, — сокрушался Весельчак. Товарищи добродушно поддразнивали его.

— Да он у тебя, Весельчак, все равно не годился для бегов.

— Куда там! Жирный такой!

— Красноногий Мика Доэрти бил его, как хотел!

Мик достал из жестяной коробки из-под сигарет своего таракана с лапками, выкрашенными красной краской. Хвастливо выставив его напоказ, он бился об заклад, что Красноногий обставит всех.

Вик Урен взялся объявлять ставки:

— Ставлю три против одного за Красноногого!

— Три против одного за Красноногого и Алебарду Берту!

— Пять шиллингов за Берту? Есть такое дело, Тед.

— А кто ставит на Вонючку?

Со смехом, с шутками рудокопы заключали пари, а владельцы тараканов тем временем уже подогревали полосу жести — беговую дорожку для «скакунов».

— Гляньте — даже дрожит весь, так и рвется в бой, как гончая со сворки! — горделиво заявлял кто-нибудь из собственников.

— А мой-то — уже изготовился, помчится, как молния! — похвалялся другой.

Когда был дан старт и «скакуны» заскользили лапками по горячему железу, поднялось такое волнение я на головы неудачников посыпался такой град насмешек, словно эти неуклюжие насекомые и в самом деле были чистопородными гончими или рысистыми лошадьми. Если тараканы бросались в сторону или поворачивали обратно, это вызывало оглушительный взрыв хохота и веселую брань.

Над тараканьими бегами всегда можно было посмеяться вволю, а заключавшиеся при этом пари подогревали азарт. Чей таракан окажется победителем, не имело особого значения — забава была хороша сама по себе.

Бредя назад по штреку к своим квершлагам и гезенкам, многие еще продолжали посмеиваться, вспоминая, что проделывал Мик Доэрти, когда его Красноногий наддал у финиша, или как маленький черный бесенок, которого Скрю Мак-Интайр вытащил вдруг из своей сумки с харчами, ринулся вперед и запрыгал, словно одержимый, по горячему железу.

Но вот последние рудокопы, покинув рудничный двор, растаяли в полумраке узкого, тускло освещенного туннеля, и казалось, что темные сырые своды штрека сомкнулись за ними. Хлюпанье грубых башмаков по грязи, отрывочные восклицания и хриплый смех поглотила глубокая подземная тишина, мрачная, тяжелая, зловещая.

А потом снова загрохотала руда по скатам, пронзительно зазвенели сигналы с рудничного двора, издалека донесся скрежет буров и лязганье скипов, перегоняемых по узким рельсам или прицепляемых к лебедке, которая должна была спустить их на нижний горизонт, где составленный из них поезд лошади потянут к шахте, а там все скипы один за другим будут подняты наверх, к рудодробилке, И ни единый звук человеческого голоса не прорывался сквозь этот неумолимый, настойчивый железный грохот, сквозь эти глухие стоны камня и машин, раздиравшие темные недра рудника.