Вакансия - Сергей Малицкий

– Не оставляй дома. Если припозднился, утром все одно на работу тащи. Фима мне передал ее. Она не должна попадать в чужие руки. Пальчики еще не зудели?

– Да нет вроде. – Дорожкин старался не смотреть на Маргариту, так, не глядя, и папку из ее рук принял. – А Фим Фимыч, значит, не чужой?

– Не чужой, – отрезала Маргарита. – Несколько лет назад был инспектором. На твоем месте, кстати. Так что он твою папку не откроет. Зачем ему на свою голову заботы кликать? Кто открыл, того и забота.

– Когда я к Шепелевой ходил, ее Кашин открывал, – напомнил Дорожкин.

– Кашин вообще пустое место, – фыркнула Маргарита, и Дорожкин в секунду поверил ей, Кашин и вправду пустое место. Узнать бы еще почему? Или пустота в глазах отражала действительное положение дел?

– А кто последним до меня был? – спросил он, глянув на Маргариту искоса, и замер. Она смотрела на него и в самом деле искала его взгляда.

– Зачем тебе? – холодно спросила начальница, продолжая сверлить его глазами.

– Кто знает? – Дорожкин выпрямился и, чувствуя, как грудь вновь начинает жечь колючее и больное, посмотрел на Маргариту в упор. – Может, захочет опытом со мной поделиться?

– Не переживешь ты такой опыт, – почти прошипела, прошелестела, пропела Маргарита и заполнила вдруг собой все. И белый стерильный коридор, и всю больницу, и весь Кузьминск, и всю землю от Полярной звезды и до горизонта, до самых дальних закоулков и улочек, до чащ и пустынь, степей и морей. Заполнила, наклонилась и посмотрела огромными глазищами на маленького, крохотного человечка Дорожкина Евгения двадцати восьми лет, как посмотрел бы оживший сфинкс на сантиметровую пластиковую поделку самого себя. И огромные, жадные губы, которые могли бы высосать из Дорожкина жизнь одним только дыханием, приблизившись, отчетливо различимым беззвучием обожгли младшего инспектора. – Побереги себя, парень. Не то обидно, что в огне мотылек сгорит, а то, что сгорит, до огня не долетев.

– Я, Маргарита Евстратовна, – пролепетал пересохшими губами Дорожкин, вновь оказавшись в больничном коридоре, – мог бы, конечно, обойтись без знакомства с моим предшественником, но не спросить еще кое о чем не могу. Вы на самом деле просто одиноки или разведены? А то, может, с вашим темпераментом… Он жив хоть, муж ваш бывший, или тоже… как мотылек?

Секунду еще Маргарита сверлила Дорожкина взглядом, наверное находя забавным наблюдать, как смешивается в маленьком человеке едва переносимое влечение, которое словно зыбкая плотина на бурной речке, и ужас перед все той же бурностью. Потом рассмеялась и пошла по коридору, бросив через плечо:

– Ну-ну, Дорожкин. Стойкий оловянный солдатик. Имей в виду, олово легко плавится. Будь у меня муж, тут земля бы под его ногами прогибалась. Такого не прикончишь, а другого мне и не надо. А уж что было, да как, да где те косточки, что я выбросила, когда обсосала их, если обсасывала, конечно, не твоего ума дело, Дорожкин. Спишь без кошмаров, радуйся. Ты папку-то не тереби зря. Повторяю: не зудят пальцы – не трогай, а то замучаешься всякую ерунду разгребать, для этого у нас Ромашкин есть. Оттого и папку он с собой таскает. А сейчас у нас дело с тобой помимо папки. Ты сейчас с доктором Дубровской будешь говорить, а я смотреть буду и слушать.

– Экзаменовать меня собираетесь? – спросил Дорожкин.

– Экзаменовать, – кивнула Маргарита. – Но не тебя.

Все-таки больница пустой не была, хотя сомнений у Дорожкина не осталось, что горожане либо не болеют вовсе, либо лечатся у знахарок и ведуний, которых, судя по некоторым соображениям, должно было хватать и в той же деревне. Больных действительно встретить не удалось, но санитарок и даже санитаров или медсестер и медбратов и прочей медродни в больнице обнаружилось изрядное количество. Люди в белых и бледно-голубых костюмах, шурша бахилами, беспрерывно, хотя и медленно, натирали линолеумные полы, замывали крашенные масляной краской стены, двери, полировали стекла и шпингалеты на окнах. И вот это молчаливое и почти бесшумное движение казалось Дорожкину еще более ужасным, чем полное отсутствие в здании больницы пациентов.

– Адольфыч пропагандирует здоровый образ жизни, – бросила через плечо Маргарита. – Стадион, бассейн, все его стараниями. Летом на плотине работает секция гребли. Все условия. Больных в городе мало.

– А стариков нет разве? – удивился Дорожкин.

– Старость бывает разной или не бывает вовсе, – остановилась Маргарита у двери, на которой было написано в столбик «Доктор Дубровская Таисия Павловна. Офтальмолог. Отоларинголог. Психиатр. Невропатолог». – Ну Дорожкин, посмотрим, каков ты в ближнем бою. Нас интересует Мигалкин, но нападать советую с флангов.

– Разрешите?

Дорожкин приоткрыл дверь, сунул в светлый кабинет голову и сразу же столкнулся взглядом с изящной женщиной в белом, которая расположилась за широким, перетекающим столешницей из овала в овал столом. Даже кресла в кабинете были белыми, цветом выделялись только темно-рыжие, почти медные, короткие волосы врача и черный воротник тонкой водолазки, что выглядывал из-под халата. Женщина отложила в сторону книжку с дракончиком на корешке[12] и сняла аккуратные круглые очки.

– Вы по какому вопросу?

– Мы по служебному. – Дорожкин посторонился, пропуская вперед Маргариту. – Есть у вас время для разговора?

– Времени у меня сколько угодно, – улыбнулась врач. – С нашей загрузкой только дополнительное образование получать. Еще пару лет, и на дверях моего кабинета появится что-нибудь вроде гомеопата или косметолога. Вы ведь Дорожкин Евгений? Уже на ногах? Когда попали к нам, врачи чуть не в очередь выстраивались, чтобы принять участие в операции, но Владимир Игнатьевич все сам…

– Спасибо ему, кстати, – кивнул Дорожкин и расстегнул куртку, кивнув на спутницу. – Это вот Маргарита Евстратовна, старший инспектор.

– Мы знакомы, – сразу подобралась Таисия Павловна и нажала на клавишу селектора. – Вы не будете против, если я подключу главного врача? Он нам не помешает, но мне бы хотелось, чтобы он был в курсе… обстоятельств разговора.

Дорожкин посмотрел на Маргариту, но та словно оцепенела. Откинулась в кресле, сложив руки на груди, и смотрела и не на врача, и не на Дорожкина, и даже не в окно, а куда-то в сторону, будто дремала с открытыми глазами.

– Так каков же предмет разговора? – обратила на себя внимание Таисия Павловна. – Я так понимаю, вас интересует…

– …многое, – закончил за нее фразу Дорожкин и постарался улыбнуться. – Вы уж простите меня, что использую свое, так сказать, служебное положение. Поговорить есть о чем, но не могли бы вы попутно меня проконсультировать?

– Проконсультировать? – с некоторым облегчением рассмеялась врач, сдвинула волосы с висков, и Дорожкин с удивлением разглядел, что, несмотря на очевидные ее лет сорок или того больше, на коже не было заметно даже и следа морщин. – По какому же поводу я могу вас консультировать, Евгений Константинович? Вот уж, думаю, после золотых рук Владимира Игнатьевича мои консультации где-то даже неуместны.

– Но Владимир Игнатьевич ведь терапевт и хирург? – заметил Дорожкин. – А мне бы понадобился скорее психиатр. Ну на крайний случай офтальмолог.

– Это вы о вопросах из разряда «не дурак ли я»? – сузила взгляд Таисия Павловна. – Или «отчего я не могу читать мелкий шрифт на винных бутылках»?

– Шрифт мне пока поддается, – признался Дорожкин, – но зрение интересует тоже. Правда, не в смысле какого-то врожденного дефекта, а в смысле возможного осложнения в психосоматической форме. Ну я как раз о том самом случае – «а не дурак ли я».

– Вопрос сложный. – Таисия Павловна взяла из вазочки и прокатила по ладони простой карандаш. – Вы же, Евгений Константинович, должны понимать, что в слове «дурак» кроется не только медицинский, но и бытовой смысл?

– Должен, – кивнул Дорожкин и улыбнулся. – Так вот между этими двумя смыслами и колеблюсь. Я, конечно, рассчитываю, что ни к какому из них не склонюсь, но уж больно расхожусь с реальностью во взглядах.

– И чем же вам не угодила реальность? – заинтересовалась Таисия Павловна.

– Она мне кажется концентрированно ирреальной, – заговорщицки прошептал Дорожкин, словно и не дремала в соседнем кресле Маргарита. – Я, конечно, человек в городе новый, перед приездом сюда был проинструктирован о некоторых особенностях своего будущего местопребывания, но действительность определенным образом все эти посулы превзошла. Одно дело телекинез, гадание или там предсказание, и совсем другое – вполне себе реальное существование ведьм, домовых и прочей… даже не знаю, как и классифицировать.

– Нечисти, – подсказала Таисия Павловна. – Чего уж стесняться-то? Есть же вполне себе объединяющее понятие – нечисть. Или еще одно – нелюдь. Последнее, правда, несколько неточно, потому как противоречит главному свойству тех существ, классификация которых вызывает у вас затруднения. Основа-то все-таки человек. Именно человек. Не что-то, принявшее облик человека, а человек, обретший ряд новых способностей, свойств, черт, да чего угодно. Или утративший их. Поэтому, скорее, нечисть.