Грозный. Буденновск. Цхинвал. Донбасс - Александр Сладков

Молчание. Ротный хлопает по коленке рукой, встает. Я поднимаюсь следом. А дальше все, как на замедленной пленке. Впереди спина Ротного, стянутая разгрузкой. Идем, скрипим колючками по камуфляжу. Делаем шагов, может, десять… Ротный не кричит, а скорее громко подает сигнал:

– Грузины!

И тут же начинает стрелять. Слышу, как клацает затвор его автомата. Он поливает свинцом все впереди. Я вижу две каски в кустах. Метрах в двух. Прям перед нами, чуть ниже, сидят или стоят на коленях. Тоже стреляют. Ротный в них, прикрывая меня своим корпусом, они в него. Дуэль. Ой! Нога моя дергается и неестественно выворачивается… Как будто к щиколотке привязали один конец веревки, а к «КамАЗу» другой, и тот газанул изо всех сил. Делаю в воздухе оборот назад. Падаю на спину, переворачиваюсь на грудь. Челюсть моя трясется. То ли от страха, то ли от дикого напряжения. Ползу обратно к своим. Ползу, срезая кусты плечами, головой. Стрельба резко стихает. Кто-то из наших бросает гранату. Взрыватель щелкает над головой, взрыв ухает метрах в десяти, в кустах. Ротный не возвращается. Как звать-то его? Даже окликнуть не могу. Ранен? Убит? А грузины? Тоже? Сколько их еще там, в зарослях? Быстро, как ящерица, переползаю по трупам час назад убиенных врагов. Кювет мне кажется теперь уютной квартиркой. Ложусь на грудь. Переглядываемся с Уклейном. Пожимаю плечами, он кривит губы в ответ. Ноге становится тесно в кроссовке. Что-то там жжет и хлюпает. Как будто в лужу ступил или в арык с водой провалился. Нас обстреливают с новой силой. Пули щелкают об забор у нас за спиной. Теперь командующий, как и Леня, бесполезное тело. «Трехсотый». Лежит на спине поперек кювета. Тяжело дышит. Уклейн рядом:

– Товарищ командующий, может, действительно, сделать укол?

– Промедол? Нет, не надо. Где командир полка?

– Да нет его здесь. Может вперед ушел, к головной роте.

Вдруг раздается лязг гусениц. Со стороны тыла, от остановки с подбитыми танками в нашу сторону летит БМП. Чья? Грузинская? Даже подбить ее нечем. БМП со скрежетом тормозит рядом. Напротив Леонсио и Хрулева. Разворачивается к нам носом. И начинает долбить из пушки и из пулемета куда-то за наши спины. За серый забор. Уклейн и я, как матросы-сигнальщики на корабле, крутим руками, делаем экипажу знаки: мол, давай, родной! Давай, милый! Развернись к нам кормой! Пули щелкают по корпусу, как крупный град. Но чудо! БМП поворачивается. Не прекращая стрельбы. Сначала кормой, потом разворачивается в обратную сторону, гусеницами вычерчивая на асфальте круг.

Мы с Уклейном кидаем в броню камни. Булыжники. Да кто там услышит! Пули отлетают от БМП в стороны, визжат. У меня мелькает мысль. Я ж старший! Как там? «Командир»! А раз так, должен принять решение. И не обязательно мне самому его выполнять. Смотрю на Уклейна. Кричу:

– Надо открыть задние двери!

Подумаешь… Всего-то. Выскочить на густо простреливаемую дорогу и отворить люки в десантный отсек. Это можно сделать. Если раньше тебя не убьют. Уклейн внимательно глядит мне в глаза. Поднимает вверх свой указательный палец. Качает им из стороны в сторону. Мне стыдно. Я посылаю друга… Так нельзя. Выдыхаю, как перед полным стаканом водки. Вскакиваю. Один прыжок – и я повисаю на ручке правой дверцы. Отворяю. Десантный отсек пустой. Слева от меня кто-то вскрывает левую дверцу. Базаев! Он не обращает на меня внимания. Уже стреляет куда-то вперед. Как и прежде, не прячась, не пригибаясь, игнорируя противника всем своим видом. Уклейн выволакивает на дорогу Леню. Заталкиваем его в левый отсек. Я сбегаю в кювет, хватаю камеру. Возвращаюсь к машине. Кидаю ее, как болванку, вглубь другого отсека. Уклейн и авианаводчик под руки выводят командующего. Тот пыхтит, старается идти сам. В отсек!

Ныряю следом. Базаев машет нам на прощание. Закрывает за нами люки, сам спрыгивает в кювет. Рывок – и мы у остановки, у подбитых танков. Механик, выглядывая из люка, что-то кому-то докладывает. Я слышу:

– В госпиталь!

БМП летит вверх. Подтянувшись на скобе, я смотрю в триплекс. Так, едем по тому самому серпантину, по которому спускались сюда пару часов назад. Сгоревший танк. Тот, который поджег Ротный. Ротный… Я должен был его вытащить! Хотя бы мертвого. А я его там оставил. Оставил. А может, он и не погиб вовсе? Откуда тогда за нами БМП пришла? Откуда они там, сзади, узнали, что нас надо эвакуировать? Да нет, живой, конечно живой. Живой!

Я лежу головой к корме. Хрулев – «валетом», головой вперед. Его раненая нога у меня на груди. Я уже весь в генеральской крови. Механик-водитель и наводчик впереди за стальной переборкой. Выскакиваем на поле. Уклейн стоит, высунувшись по пояс наружу. Кричу ему:

– Правильно едем?

Вместо ответа Игорь Васильевич лупит своим кулачищем по задраенному люку водителя. Бум-бум! Бум-бум! Да куда там! Разве слышно в таком грохоте? Осматриваюсь. На внутренней части корпуса, от меня справа, закреплена часть банника[30]. На нем жгут. Разматываю. Накладываю на ногу командующего.

Через минуту он стонет:

– Саня! Больно! Размотай к такой-то матери!

– Так кровью истечете, товарищ генерал!

– Больно!

Шарю вокруг. Нахожу смотанную портупею. Она шире, чем жгут. Снова перетягиваю хрулевскую ногу. Он стонет. Из соседнего отсека выглядывает Уклейн.

– Саня! У меня промедол. Ты как?

Мне больно. Нога увеличилась в два раза. А ступни я уже не чувствую. Боль пульсирует где-то в колене.

– А командующий?

– Да он вроде это… Я предлагал. Он не хочет…

– Товарищ генерал! Промедольчику!

– Нет. Я же сказал, нет.

– Игорь, я тогда тоже не буду.

Тут Леня закуривает сигарету и капризным тоном интересуется:

– Ну, мы скоро приедем?

Никто не отвечает. Я тоже. Боюсь обматерить. Ослик, блин, из мультика «Шрек»: «Скоро приедем? Скоро приедем?» А мы вообще куда? Что-то ландшафты кругом незнакомые.

– Так мы правильно едем или нет?

Хрулев со стоном подтягивается на руках, приподнимается на одной ноге и высовывается наружу.

– Не туда! Игорь, давай экипаж!

Уклейн опять стучит по люку рукой. Бесполезно, матросы задраились, «подлодка на дне». Так можно и в Тбилиси прискакать. Вот там будут рады. Сам командующий пожаловал. Нда… Отстегиваю часть банника и протягиваю ее Уклейну. Тот молотит деревяшкой по люку. Скрежет. Появляется механ.

– Ты куда едешь?

– Да хрен его знает! Вроде правильно!

– А кто с тобой еще?

– Наводчик. Двое нас.

Хрулев крутится в люке уже на все триста шестьдесят градусов.

– Левее давай, вот в этот овраг. Где кладбище? Стой! Назад! Выруливай опять на дорогу.

Уклейн участвует в прокладке маршрута:

– Товарищ генерал, не туда. Мы вот здесь спускались.

– Я говорю тебе, разворачиваемся.

Опять выезжаем на поле. Наблюдаем движущийся в нашу сторону танк.

– Танк, товарищ командующий, танк!

Мама родная! Все. Танк. Да для него километр расстояния – это ближе, чем сто метров для снайпера. Один выстрел – и мы перед вратами рая. На приеме у Святого Петра. А может, нам сразу в ад? Хрулев кряхтит от боли, но присутствия духа не теряет. Он скачет по дну десантного отсека на одной ноге, поджав раненую, как девчонки это делают на асфальте, во время игры в «классики». Генерала даже охватывает азарт.

– Так. Стой. Туда. Ага, вот оно, кладбище. Вот сюда!

Грузины не отстают. Мы – жертва, танкисты – охотники. БМП, ломая заборы, вылетает прямо к крутому подъему. Знакомая местность! Ехали мы тут, ехали!

Уклейн вдруг начинает колотить банником «механа» по шлемофону. Хрулев вскидывается:

– Игорь, ты что!

Звукооператор не обращает внимания. Командует экипажем.

– Движок не глуши! Как тебя? Павлов? Горючее есть? Есть… Ты с автоматом? Автомат есть, спрашиваю? Есть… Давай Павлов, спрыгивай, и десять метров вперед. Занимай позицию! А ты, наводчик, вниз на десять метров. По моей команде сбор!

Хрулев молча наблюдает за этим маневром. Уклейн кивает в сторону верхушки горы:

– Подъем резкий. Движок перегреем. Надо остыть…

Командующий усмехается:

– Ну давай, командуй…

Сердце отсчитывает время. Тук-тук, Тук-тук… Я лежу в десантном отсеке, уткнувшись взглядом в стальную стенку. Перед глазами пробегают картинки. Вижу начало просеки. Солнце ярко светит, зажатое по обе стороны дороги деревьями. Вдруг его заслоняет грузинский танк. Он взбирается по крутому подъему вслед за нами. И на мгновение замирает. Перед выстрелом… Меня передергивает. Тук-тук, Тук-тук… Отвлекаюсь. Минуты тянутся, как кисель. Я вижу себя в военном училище, в наряде по кухне. Зачерпываю этот кисель из огромной выварки половником и пытаюсь налить в солдатскую кружку с зеленой эмалью. А он стылый. Я трясу половником, буро-красный кисель не отлепляется. Кусками падает мимо кружки…

Время толчком выбрасывает меня обратно, в Южную Осетию. А если БМП не заползет на эту гору? Я мысленно представляю, как мы волочем Хрулева под руки по бурелому. Стараемся оторваться от преследующего нас противника. А вдруг мины? А вдруг мы по ошибке возьмем да и сами выползем на грузин? Что там впереди? Остались наши или свернулись? Наконец Уклейн морщит лоб и машет рукой: «Время! Вперед!». Пролетаем просеку, как будто в корме у БМП срабатывает пороховой заряд. Выскакиваем наверх и снова ныряем вниз! Мчимся теперь по обратному склону. Газовая труба, мы здесь ехали. Труба белеет параллельно свежей траншее. Просека расходится в стороны, расширяется. Выруливаем в сторону Дзарского перевала. Нам навстречу, в сторону города уже прет техника! Наши! На серпантине толпа. Нас останавливают, какие-то российские военные окружают БМП, предлагают пересесть в «таблетку». Но санитарная машина забита ранеными под завязку. Двигаем дальше. На Гуфтинском мосту опять остановка. Командующий матерится.