Забытые заживо - Вячеслав Денисов

– Это ваша русская логика меня раздражает, – призналась Дженни. – Хотя она и убедительна… Но змеи-то тут должны же быть?

Он промолчал: за змеями могли последовать ядовитые жабы, потом осы – мало ли на что способна фантазия этой черноволосой красавицы. Приглашая кого-нибудь с собой на прогулку, Левша рассчитывал на то, что согласится именно она. Не мог тот поцелуй в воде остаться последним, что ему было обещано. Ее болтливость его не раздражала, наоборот, за ней он видел желание сблизиться.

Однако насчет змей… Теперь, ставя ногу, он сам внимательно осматривал место, куда он ее ставит. В березовой роще средней полосы России и то можно схлопотать энцефалитного клеща на шею, чего уж говорить об островных джунглях, которые человека, верно, видят впервые.

– Хищников здесь нет и быть не должно, – успокаивал себя Левша. – Это вздор. Они все должны были передохнуть…

Дженни шла чуть позади, гладя взглядом статную фигуру русского. Чуть меньше мощи, чем у Макарова, но больше, кажется, гордости…

– Дженни, – сказал он вдруг, – расскажите о себе. Кто вы, откуда?

Она боялась этого вопроса.

Кто она и откуда?.. Она опустилась на землю, сама не желая того.

– Дженни?..

В полусотне ярдов от забытого действительностью полустанка с выгоревшей дотла вывеской, на окруженной чертополохом крошечной лужайке, крошечной, как окружающий ее мир, играла с куклой девочка лет девяти. Мимо нее, почти рядом, равнодушные к детской забаве и уныло вытягивающиеся от понимания собственной бесполезности, сами себя несли в никуда бесконечно ржавые рельсы. И были столь они стары, что, кажется, прерви кто-то эту дряхлую бесконечность, изыми из нее короткий миг, дабы призывать округу к обеду или пожару, выдавить он смог бы только безликий, лишенный эха звук. Девочка сидела на черной шпале, занимаясь важным делом. Она брала куклу, клала ее слева от себя. Потом поднимала, отряхивала ей платьице, выговаривая за неряшливость, и после незамысловатых манипуляций, обозначавших эпизод жизни еще более неразумного, чем она сама, существа, укладывала куклу справа от черной, словно вырубленной из плиты антрацита, шпалы. Позже все повторялось. Маленькие пальчики с въевшейся под ногти грязью перебирали тряпичную игрушку, а подол розового платьица, испачканный землей, колыхался в такт движениям девочки. Головки чертополоха как бессменные часовые наблюдали за этим без протеста и свойственного всему колючему снобизма. Были они, если говорить откровенно, свидетелями и более бестолковых ситуаций.

Детская игра в окружении шипов – событие, исключающее даже самую призрачную связь между прошлым и будущим. Есть только настоящее: игра в розовом платьице в окружении чертополоха на пустыре около забытого полустанка, под небом, обещающим дождь.

И он пошел. Сначала робко – трогающий, сомневающийся, просящий разрешения, словно девственник перед навязанным ему приятелями свиданием. Потом, сообразив, что к нему относятся с тем же смирением, что и к любому клиенту, зачастил навязчиво и пошло. И было что-то скабрезное в этом перестуке о широкие листья и учащающемся скрипе ветвей… Под эти звуки уже насквозь промокшая девочка прижимала к груди куклу и рассказывала ей о перипетиях судьбы, о коллизиях человеческих отношений и чертовски непредсказуемом прогнозе погоды на это лето. Она сидела ссутулившись, сутулила тоненькие плечи, как нелетающая птица поджимает зазря выданные ей господом крылья, и смотрела перед собой, выдавая взглядом ужасную тайну своего бытия. Тайну, хранительницей которой, окажись полустанок чуть более людным, а чертополох немного разговорчивее, вряд ли бы хотела быть: за ней не придут.

«Ты потерпи, Берта, – шептала она кукле, – дождь скоро закончится. Дождь всегда заканчивается. Нужно просто немножко подождать. Все бывает… Все бывает…»

Из леса, шелестом выражавшего свое недовольство, вышел человек лет двадцати с небольшим. С армейской винтовкой за спиной, морщась от неуюта и сбивая сапогами фейерверки брызг с чертополоха, он шагал в сторону полустанка. Он намеревался переждать там непогоду, съесть бутерброд с колбасой, запить его вином и высушить у костра одежду в том маловероятном случае, при котором не оказались бы сырыми спички. Не отрывая от покосившегося здания полустанка взгляд, он шагал, сдувая, как если бы сдувал пух с одуванчиков, стекающую в рот с лица влагу.

Ветер бесновался, и в ответ на такое несерьезное сопротивление бросал потоки воды в разные стороны, он словно встряхивал покрывало, полное блестящей пыли, и покрывало это, стремительно меняя форму, хлопало в воздухе и вышибало суть из самого себя мириадами стремительных капель. Это был не дождь, это была сумасшедшая пляска познавшего первый секс девственника, такого робкого да и одуревшего от осознания собственной мужественности после.

«Проклятье, – в десятый уже, наверное, раз повторил мужчина. И тут же не задержался с одиннадцатым: – Дьявольщина…»

И вдруг он остановился как вкопанный, позабыв и о дожде, и о желании донести сухими спички до здания полустанка.

«Черт побери!..»

Девочка не испугалась, лишь на какое-то мгновение прекратила дрожать плечами. Но потом кукла в руках ее снова затанцевала джигу.

«Как тебя зовут, крошка, и что ты тут делаешь?» – выстрелив фонтаном набежавшей в рот воды, прокричал мужчина.

Она замерзла. Так замерзла, что вокруг ее губ на синем лице появился белый ободок отчаяния.

«Пресвятая Богородица, – пробормотал мужчина, – вразуми идиота, объясни, что здесь делает ребенок!»

Сбросив на землю винтовку, он отстегнул пояс с подсумками. Не было бы нужды раздеваться, да причиной тому была маленькая девочка. Рванув на себе куртку, мужчина сдернул ее с плеч и, пока не растворилось в морозном октябрьском воздухе хранящееся в ней тепло, накрыл девочку. Поднял на руки и побежал к полустанку.

«Маразм какой-то… – хрипел он, бросая в лицо ей брызги воды. – Она ушла, поменяв меня на какого-то майора… С ума сойти. Бежавшая со двора невеста, проклятый дождь и дети на дороге… А теперь я еще и крыши не вижу!»

Через полчаса, когда над головой их повис сооруженный мужчиной навес, когда одежда высохла и колбаса показалась девочке самым вкусным, что она ела за все то время, что помнит себя, оба они оказались предрасположены к беседе. Способствовало тому и вино из фляги, которую он вместе с винтовкой и патронташем принес в кое-как сооруженный не привыкшими к труду руками «домик».

«Как зовут твою подружку?»

«Берта», – еще помня вкус колбасы, улыбнулась и ответила она.

«Не очень-то опрятна Берта, вы не находите, маленькая леди?» – вопрошал он, лежа на боку с флягой в руке.