Екатерина I - Николай Павленко

Резкие высказывания новгородского архиерея в адрес светской власти начали звучать еще при Петре Великом: «Отнял Бог милость свою от этого государства, потому что духовные пастыри сильно порабощены и пасомые овцы над пастырями власть взяли». В 1724 году Феодосий даже осмелился высказать свое недовольство Петру, чем вызвал раздражение царя. В ожидании кары Феодосий обратился с просьбой о заступничестве к Екатерине: «Вчерашнего числа [30 апреля 1724 года] в Покровском селе безумием моим, не выразумев благопотребной воли всемилостивейшего государя, прогневал я, окаянный, его императорское величество так много, как никто больше; того ради пребываю в великом страхе и отчаянии». Владыка просил «разрешения лично покаяться в моей великой вине».

«Предстательством» Екатерины дело было улажено, но Феодосий отплатил своей заступнице черной неблагодарностью. После ее коронации он так высказался по поводу необходимости упоминать ее имя в ектениях: «Какова та молитва будет, что по указу молиться?»

После смерти Петра Великого Феодосий посчитал, что ему все дозволено. Он стал вести себя вызывающе, совершал один за другим выпады против императрицы и вельмож. 12 апреля 1725 года владыка подъехал в карете к мосту перед дворцом императрицы и, будучи остановлен караульным, вышел из кареты и, гневно размахивая тростью, закричал: «Я сам лучше светлейшего князя!»

Через несколько дней, когда в Петропавловском соборе должна была совершаться панихида по покойному императору, Феодосий вступил в пререкание с камер-юнкером, по поручению императрицы пригласившим его на церемонию. Когда же обер-гофмейстер Олсуфьев передал Феодосию повеление быть на обеде, он заявил: «Мне быть в доме ее величества не можно, понеже я обесчещен. Разве изволит прислать нарочного, чтоб проводили». «Нарочного», разумеется, не прислали, и Феодосий на обеде не присутствовал.

Подобную дерзость двор запомнил. Но Феодосий не угомонился и начал осуждать церковную реформу. В недоброжелателях Феодосий недостатка не испытывал, и архимандриты вскоре донесли о его недостаточно благонадежных рассуждениях: «Никто духовным недоброжелательны, все уклонишася вкупе, какого тут благословения Божия ожидать? Воистину скоро гнев Божий снидет на Россию». Далее Феодосий продолжал: «Государь старался ниспровергнуть это духовное правительство и для того нас утеснял штатом и недачею жалованья, а теперь смотрите: мы все живы, а он умер, его нет».

Когда Феодосий, наряду с другими членами Синода, получил повеление императрицы участвовать на панихиде по почившему Петру, он, поднявши глаза к небу, воскликнул: «Боже милостивый, какое тиранство! Чего церковь дождалась? Мирская власть повелевает духовной молиться, это слову Божию весьма противно».

В последующее время уже ничто не удерживало владыку от резких слов в адрес Петра и его церковной реформы: «Доколе будет тиранство над церковию, дотоле добра надеяться невозможно и суеверие не искоренить, понеже пастыри ни в чем не могут иметь воли, а в церкви монархии нет и никакой не бывало…» Феодосий клеймил Петра не только за духовную реформу, но и за светские дела: «За воинские дела не для чего его хвалить: воевал он от младенческой своей охоты и из тщеславия, а не для государственной пользы… Был государь великой амбиции, глубоких и беспокойных замыслов: новые одни за другими дела заводил, сегодня задумал великое дело, завтра еще большее затеет…»

В поведении Феодосия нетрудно разглядеть непостоянство: то он осуждал светскую власть, то подавал Екатерине челобитную, в которой клялся в верности ей; он прежде всех учинил присягу «и подписал то и содержать ту мою присягу до кончины жизни моей тщуся непременно».

Феодосий позволял себе не только произносить «предерзостные и непристойные слова», но и обдирать с икон серебряные оклады, отбирать церковную серебряную утварь, колокола — духовному пастырю были не чужды пороки светских людей.

11 мая 1725 года указом императрицы Феодосий был отрешен от синодского правления и Новгородской епархии и сослан в Карельский монастырь, расположенный в устье Двины, где его надлежало содержать «под караулом неисходно»[90].

Трудное время после смерти Петра наступило и для антипода Феодосия — Феофана Прокоповича, блестящего публициста и проповедника, автора двух важнейших трактатов эпохи: регламента Духовной коллегии и «Правды воли монаршей». Петр использовал таланты Прокоповича в проведении церковной реформы, оказывал ему доверие и покровительство. После кончины Петра Феофан лишился защитника и подвергся настолько серьезным нападкам противников церковной реформы, что ему грозили большие неприятности.

Доносители из лагеря противников реформ обвиняли Феофана Прокоповича в лютеранских симпатиях, в пренебрежении к иконам и прочих тяжких преступлениях. Главное обвинение носило политический характер — ему приписывали недоброжелательное отношение к императрице. Все обвинения были ложными, и образованному и опытному полемисту не составило труда их опровергнуть. Более того, его духовная карьера продолжилась, и после низложения Феодосия он стал новгородским архиепископом.

Самые тяжелые времена для Прокоповича наступили уже после смерти Екатерины I, когда доносы, подобно волнам, накатывались один за другим. Теперь покровительством верховной власти, от имени которой действовали Долгорукие, пользовался не Прокопович, а его противники, члены Синода, ряды которого пополнили сторонники восстановления патриаршества. Если бы не ранняя смерть Петра II, Феофан непременно бы закончил жизнь в убогой келье какого-нибудь захолустного монастыря, испытывая унижения от сурового игумена и караульных солдат. Однако он и на этот раз устоял, в 1730 году выступил против попытки верховников ограничить самодержавие и в царствование Анны Иоанновны, благодаря ее покровительству, расправился со своими противниками.

В то время как руководимая Остерманом комиссия о коммерции хотя и работала ни шатко ни валко, но все же подготовила материал для указов об отмене ограничений в торговле через Архангельск, об отмене государственной монополии на возделывание и продажу табака и об отмене монополии на добычу слюды[91], комиссия Голицына оказалась бесплодной. Сохранился единственный указ Верховного тайного совета от 27 сентября 1727 года, которым от Сената, Синода и коллегий требовалось предоставлять необходимые комиссии ведомости.

Между тем дело, порученное комиссии Голицына, имело принципиально важное значение: ей было предложено определить, «впредь с крестьян каким образом удобнее и сходнее с пользою народной с душ (так как ныне или, по примеру других государств, с одних работников, кроме старых и малолетних…) или тот платеж с дворового числа с тягол или с земли положить»[92].

Чтобы обосновать переход к новой системе налогообложения, комиссии Голицына надлежало располагать разнообразными сведениями: определить, сколько числилось из попавших в ревизские сказки платежеспособных лиц, установить число беглых и сроки, в течение которых за них обязаны платить подати крестьяне, оставшиеся на месте, располагать данными о количестве крестьянских дворов и т. д. Однако этих сведений у комиссии не было.

Смерть Екатерины I через полгода после учреждения комиссии Голицына, а также упразднение Кабинета ее императорского величества и должности тайного кабинет-секретаря отнюдь не стимулировали усердия князя в продолжении работы комиссии, хотя к 1730 году все же удалось собрать некоторые сведения о доле в бюджете страны налогов, взимаемых с помещичьих, монастырских, дворцовых и государственных крестьян, а также о сумме налога, поступающего в казну при подворном обложении. Полученные данные не внушали оптимизма: в результате роста смертности среди крестьян, а также увеличения численности беглых значительно уменьшилось число налогоплательщиков. Эти данные надлежало подвергнуть анализу, сопоставить доходы, получаемые казной при подушном и подворном обложении с учетом так называемых запросных денег (экстраординарных сборов), с тем чтобы в конечном счете определить оптимальную для России форму налогообложения. Но эту главную задачу комиссия Голицына как раз и не смогла решить[93].

Из рассмотренных выше акций Верховного тайного совета две имели основополагающее значение, поскольку отражали начало процесса, получившего продолжение. Речь идет о манифесте о разделении Синода на два департамента и указе о временном освобождении дворян от службы в полках и предоставлении им права жить в деревне. Первый обозначил этап в секуляризации владений духовенства, завершившийся в 1764 году при Екатерине II. Тенденция же, обозначенная во втором законодательном акте, завершилась манифестом о вольности дворянской 1762 года.