Кровь дракона - Денис Чекалов

Лицо жены, плачущей в глубоком горе и по сыну, и по мужу, не искажалось, не краснело, как у многих людей. По исхудавшим щекам из прозрачных глаз скатывались слезы, которые Петр любовно утирал. Наконец Аграфена скрепилась, понимая, что муж нуждается в поддержке — его решение неколебимо — и принимая его правильность своим благородным и праведным сердцем.

Зная, что это для него, Граня пыталась стать спокойной. Благодарный ей за это понимание, Петр встал с лавки, вынул из сундука тонкую, почти невесомую кольчугу, как и сундук, сработанную дедом-умельцем. Она перетекала в его пальцах, как вода, посверкивая в отблесках лучины. Петр знал, что и деду, и отцу приходилось надевать ее, сражаясь, однако ни одно колечко не погнулось. Работа была на совесть, с заботой о собственной жизни.

— Любуешься, как дитя игрушкой, а я посмотрю — сразу вспомню, что она для сечи назначенная, — заметила Аграфена.

— Тем более, она должна сердце радовать, коль сработана дельно, — заметил Петр.

Он закрыл сундук, поцеловал жену, сказал, что мастерскую уже закрыл, завтра поутру отправляется в путь. Снова слезы проглянули в глазах Аграфены, но она скрепилась, сказав, что соберет ему в дорогу вещей.

— Потом, — улыбнулся Петр, — иди ко мне, любовь моя, сердечко мое. Первый раз после смерти сына и последний перед разлукой будем любить, как любили раньше, помнишь ли, в первые годы молодости нашей?

— Помню, — прошептала Граня, приподнявшись на носки и крепко обнимая за шею, — все помню, как вчера было. Без тебя мне белый свет не мил, храни тебя Господь. Но если что случится с тобой, не переживу я.

Так, обмениваясь нежными словами, любя друг друга, провели они ночь перед походом. Утром Петр встал рано, но жены уже не было. Умывшись, надел на рубаху кольчугу, которая под верхним платьем и видна не была, вышел к жене. Последний раз обнялись, благословили друг друга и Петр оглянулся, чтобы проститься со Спиридоном, но того не было.

Удивился Петр, что тот проститься не подошел, да вспомнил, что о предполагаемом походе не знал никто. Наверное, парень рано ушел. Ключ от мастерской у него есть, пусть там копается, а Аграфена потом все ему расскажет, подумал Петр. Ему было бы еще тяжелее прощаться и со Спиридоном, неизбежно ставшим бы отговаривать от задуманного.

Глава 17

Долго смотрела Аграфена ему вслед. Далеко на белой снежной дороге выделялась все уменьшающаяся фигура мужа, затем он скрылся, повернув за деревья.

Вернувшись в дом, Аграфена упала на колени перед образами и долго стояла так, не молясь, со странной пустотой в мыслях, мешавшей на чем-то сосредоточиться. То образ сына мелькал перед ней, не мертвого, а смеющегося маленького мальчика, то мужа видела, идущего по длинному пути, конец которого скрыт судьбой, то появилось лицо матери, благословляющей ее перед свадьбой. Собравшись с силами, помолилась Господу, Пресвятой Богородице, прося заступничества к обоим дорогим людям — мертвому и живому.

В то же время Петр, укрепившись в правоте своих целей, чуть отошедший от горечи разлуки, постепенно стал обращать внимание на дорогу. Шла она мимо деревянных домов, многие из которых были покрыты потемневшей соломой, вдоль покрытых снегом полей, с проглядывающей кое-где землей, теперь только начавшей пробуждаться к жизни, а летом покрытой золотыми хлебными колосьями.

Часто встречались нищие, обычно не поодиночке, а целыми ватагами, плачущими голосами взывали о милости к своей сирости и убогости. Среди них были слепые, увечные, покрытые язвами, демонстрируемыми в основание попрошайничества. Отдельно, маленькими группками, шли слепые с гуслями, готовые по первой просьбе показать любому желающему свое искусство, тянулись купеческие обозы.

Вся эта пестрота, шум отвлекали внимание и странным образом поддерживали, создавая некое объединение дорогой. По мере приближения к Кремлю, все чаще встречались бояре, богато одетые в парчовую одежду, украшенную жемчугами, сопровождаемые ратниками и холопями. На них Петр смотрел особо, пытаясь определить, кто перед ним — честные царевы слуги или нечисть, подобная Воротынскому. Однако ничто в их виде не вызывало опасений, и Петр с надеждой подумал, что сможет с Божьей помощью найти себе помощь в царском дворце.

У ворот Кремля путь кожевеннику преградила охрана во главе с воеводой — высоким, дородным человеком средних лет, лицо которого выражало открытую честность, неприятие всякого лукавства и изворотливости. Однако наряду с этим были в ратнике и некоторая ограниченность, тугодумство. Это особо проглядывало в той важности, с которой он держался, исполненный чувства «приобщенности» к царю, а также в особой сосредоточенной задумчивости, что предшествовала каждому его указанию и ответу на различные вопросы, за разрешением которых подъезжали стражники.

Петр снял шапку, поклонившись воеводе, и заявил о настоятельной необходимости увидеть царя по делу спешному и касающемуся всего государства. Воевода, с подозрением оглядывая его с высоты коня, на котором возвышался монументом, пожелал узнать существо столь важного дела.

Петр увидел перед собой цель своего путешествия. Хотел он как можно скорее рассказать все царю и предотвратить зло, которое, по его твердому убеждению, с каждой минутой промедления распространялось, приобретая силу новую. Забыл о том, с каким трудом сам поверил в служение Воротынских бояр злу, а потому не задумываясь, скоро, громким голосом стал рассказывать воеводе про бесов, мельника-упыря, с которым знались бояре, об исчезновении мельницы, об убийстве нечистой силой своего сына и жены Потапа.

По мере рассказа лицо воеводы менялось. Вначале просто подозрительное при виде незнакомца, оно затем становилось все более ошеломленным. Серые, в красных прожилках глаза воеводы все больше выкатывались, придавая ему сходство с раздувшейся жабой, ошеломление перешло в гнев. Ратник решил, что простой кожевенник возле царского двора смеется над ним, воеводой, самим царем поставленным этот двор охранять — а через него и над царем глумится.

— Ты что, забыл, возле чьего двора речь ведешь, холоп смердящий, — заревел воевода, дергая коня за поводья так, чтобы тот широкой грудью толкнул Петра.

Тот покачнулся и вынужден был отступить на несколько шагов.

— Ты дитям своим сказки рассказывай про мельника-упыря. Да и не сказки это, а навет мерзостный на боярина честного. Да кто не знает князя Воротынского, на которого царь во всяком деле полагается, верного царю сердцем и мечом, служащего ему без кривды и оглядки! Пошел вон, пока не выпороли тебя, да в яму не бросили!

Петр был человек прямой, уверткам хитрым в достижении цели не обученный. Несмотря на происхождение простое, имел он чувство собственного достоинства, подкрепленное уважением людей, знающих его. Сначала Петр был просто удивлен таким к себе отношением и несколько мгновений стоял, взирая на окружающих. Однако поняв, что цель — встреча с царем — ускользает от него, а с нею и возможность покарать злодеев, Петр, обычно человек спокойный и рассудительный, с плеча рубить не любящий, забыл о своей осмотрительности и одним мощным ударом сбил с коня воеводу. Тот никак не ожидал столь дерзостного поступка и не был готов к нему.

Воевода грянулся на землю, да так, в силу тяжести доспехов и собственной тучности, что земля загудела, а сам он на некоторое время остался недвижим. После мгновенного замешательства, охрана набросилась на Петра. Невольные усмешки, вызванные падением воеводы, в иное время столь заботливого о своей значительной важности, и нередко в своей мелочной скрупулезности доставлявшего неприятности, пробудили если не симпатию к Петру, то нежелание причинить ему серьезные увечья.

Однако за вольное поведение следовало наказать примерно, и охранники мяли Петра с душой. Особенно старался здоровенный парень, чуть не вдвое шире Петра и на полторы головы выше, с руками, похожими вверху на бычью ляжку, а в ладонях по размеру напоминающие добрый каравай. Петр, и сам не слабый, пытался сопротивляться, поддерживаемый гневом и осознанием своей правоты. Однако скоро оказался на земле, что не остановило охрану от продолжения урока.

В это время поднялся воевода, с сизым лицом и сбившимся набок шлемом. Показались темные с сединой волосы, слипшиеся от пота, вызванного падением как физическим, так и с вопросами престижа связанным — столь ревностно им поддерживаемого. Пережитое унижение затуманило голову воеводы, и в обычное время не слишком сильную по части проницательности. Он уже просто не мог, в силу своей натуры, дать себе труд более внимательно выслушать Петра, о чем тот призывал его из-под груды навалившихся тел.

— Поднять нечестивца, — зарычал воевода. — Скрутить и сей же час бросить в темницу. Пусть там паукам свои бредни говорит.