С.С.С.М. - Мария Чепурина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как там дела у Джордана? – спросила неожиданно пролетарка.
Игривое настроение Краслена сразу же улетучилось. Он вылез из-под рогожи, сел рядом с Джессикой, мрачно поглядел на нее – так мрачно, как только можно смотреть на счастливую голую девушку, – и сообщил:
– Его уволили.
– Уволили?! – ужаснулась негритянка. – Боже мой, я так и знала! Опять что-то натворил?!
– Нет, просто его хозяин нашел какую-то женщину на его место. Женщинам ведь можно платить меньше, чем мужчинам.
– Мерзавка! Такие, как она, способствуют снижению зарплат и вредят всему рабочему классу! Бьюсь об заклад, она недолго там продержится!
– Можешь не биться. Уволили Джордана вчера, а сегодня на место этой особы уже приняли девчонку лет десяти. Детям ведь можно платить еще меньше, чем женщинам…
– Ужасные нравы! – вздохнула Джессика.
Краслен был у нее в гостях уже третий раз. Последние дни его все меньше тянуло думать о классовой борьбе, о возвращении на Родину, о Джонсоне, о гадкой ситуации, в которой оказался по милости Буерова… Ему вообще не хотелось думать о чем-либо. Весь сегодняшний день и половину вчерашнего Кирпичников провел в ожидании ночи, когда можно будет пробраться в самую убогую комнатку заветного особняка. Иногда – совсем редко, – когда в голову приходили мысли об опасности, о поруганном теле Вождя, о возможном рабочем суде над «предателем», Краслену казалось, что все как-то уладится само.
– Коммунисты не пытались арестовать тебя? – спросила негритянка. Похоже, она тоже больше не была настроена на любовные игры.
– Нет, – сказал Краслен.
Сначала он срывал листовки со своим фото и надписью «Компартия разыскивает». Потом перестал: боялся привлечь к себе внимание. До сих пор Краслену везло. Правда, вчера им с Джорданом пришлось со всех ног удирать от каких-то мистеров, одетых в белые колпаки, размахивающих топорами и выкрикивающих проклятия в адрес черных и тех, кто с ними дружит… Но введенные в заблуждение ангеликанские коммунисты пока что не добрались до Кирпичникова, хотя призывные листки с его физиономией плодились по городу, как инфузории-туфельки в пробирке.
– Тебе надо быть осторожнее. Обещаешь? Послезавтра я буду выходная и первым делом отправлюсь в наш штаб, чтобы все объяснить товарищам насчет тебя. Эх, чертова работа! Шесть дней нельзя отлучиться ни на секунду! Хозяева могут позвонить даже ночью… Завтра лучше не ходи сюда. Опасно.
– Хорошо, – сказал Краслен.
Вчера Джессика тоже велела больше не приходить, но когда он появился – бросилась на шею.
– Послезавтра я схожу в штаб, – повторила негритянка. – Расскажу им все, что мы узнали о теле Вождя и фирме Памперса, а они уж что-нибудь предпримут, не сомневайся!
– Все наладится, все будет отлично, – сказал Кирпичников не столько девушке, сколько себе.
Потом они обнялись, замолчали и несколько минут, сидя в тишине, слушали дыхание друг друга.
– А там, в Краснострании, у тебя не было возлюбленной? – спросила неожиданно негритянка.
– Твоя грудь похожа на большую шоколадную конфету, – ответил Краслен и принялся ласкать означенную часть тела.
Из особняка он, как и в прежние два посещения, вышел, когда уже рассветало. Старый привратник Питер клевал носом возле своей сторожки, сжимая в руке свисток. Джессика наобещала старому негру с три короба, так что красностранца он теперь пропускал беспрепятственно, даже, можно сказать, находился с ним в приятельских отношениях.
– Что не спишь, дружище? – весело бросил ему Краслен.
– А? – Привратник встрепенулся, покраснел и зачем-то сунул свой свисток в карман.
– Ступай поспи!
– Да мне не хочется…
Краслен пожал плечами.
Причину странного поведения Питера он понял спустя минуту, когда, выйдя за ворота, услышал пронзительный свист и в то же мгновение, не успев ничего понять, был схвачен невесть откуда появившейся четверкой крепких парней.
17
«У меня есть одна штучка, одна маленькая такая штучка. Но о ней знает только Джимми, один только мой Джимми…»
Эти слова были первыми, которые, несмотря на шум в ушах, проникли в сознание Краслена после того, как он обнаружил, что все еще жив. Через секунду к звукам пошлой песенки добавился шум воды. Еще через полсекунды Кирпичников различил звон посуды и понял, что уже в силах открыть глаза.
Комната оказалось большой, лишенной окон, но прекрасно освещенной электричеством. Стены, облицованные белым кафелем, навевали мысли о чем-то зловещем; куски свежего мяса, развешанные по крюкам и лежащие на оцинкованном столе возле окровавленного ножа, а также бурлящее нечто в кастрюльке на жаркой плите тоже почему-то не казались аппетитными. Более-менее безопасной выглядела только брюнетка, которая мыла посуду в эмалированной раковине, пряплясывая под «Маленькую штучку», звуки которой, кажется, доносились из соседнего помещения. Внимания на Краслена она совершенно не обращала. Связанный как эмбрион, с руками, примотанными к бедрам, и заткнутым ртом, он попробовал было приветствовать посудомойку мычанием, но та не ответила. «Штучка» закончилась. «Уж не в „Черной“ ли я „…кошке“?» – подумал Краслен после того, как из за стенки донеслось: «Он видел меня голой, совершенно голой! Ах, какой конфуз!» «Голой, голой, ну просто полностью без одежды! Ух, как же так могло получиться?!» – самозабвенно подпевала безголосая посудомойка, подпрыгивая с жирной тарелкой в руках и не замечая мыльных брызг, летевших на Краслена.
Неожиданно единственная дверь ужасной комнаты открылась, и в проеме возник парень. Тут сомнений не осталась: его форма была именной такой, в какой ходили подавальщики из кабаре, где Кирипичников так и не встретил коммунистического вождя.
– Лола, там хотят седло барашка с ананасами! – сообщил официант.
– Где я его возьму?! – буркнула работница. – У нас сроду не водилось баранины!
– Не говори ерунды, а? От дона Мальдини осталось еще больше трети!
– Ну ладно, сготовлю…
– Давай пошевеливайся! Да не забывай, что бывших донов мы режем на красной доске, а бывших собак и кошек – на синей! – сказал подавальщик. – О, глянь-ка! Наш свежий очнулся!
Краслен постарался не выдать испуга. Посудомойка с любопытством уставилась на него.
– Из каких он? Не знаешь? – спросила девица. – На мафию вроде не тянет. Наверное, чей-то богатенький сын, будут требовать выкупа? Нет, не похоже…
– Не суйся не в свое дело, Лола! – оборвал девушку официант. – Ты что, тоже хочешь оказаться запеченной с ананасами?!
– У нас нет ананасов, – съехидничала та. – Мы уже давно кладем картофель с сахаром!
– Тем более помалкивай!
Дверь хлопнула.
Когда Лола полезла за какой-то надобностью в большой холодильный шкаф, урчание которого тоже было угрожающим, Кирпичников малодушно закрыл глаза, предпочитая не видеть, что будет извлечено оттуда. Целый час он просидел, не открывая глаз и слушая, как стучит о деревянную доску нож, как шипит масло и как непристойная девка на сцене за стенкой поет: «Хочу миллионера! Ай-яй-яй, хочу миллионера!»
Вскоре в зале стало тихо (очевидно, началось раздевание), а кухня, напротив, наполнилась шумом. Открыв глаза, Краслен обнаружил, что здесь крутятся уже не одна, а четыре женщины, все черноглазые, черноволосые, очень похожие друг на друга. Одна была беременна, за юбку второй цеплялся ребенок, еще трое малышей ползали по полу. Мясо жарилось, тесто раскатывалось, с только что отваренных макарон стекала вода, круглый открытый пирог помещался в электродуховке… Поварихи покрикивали друг на друга. Между собой они общались то по-ангеликански с акцентом, то на каком-то другом, не знакомом Краслену наречии. Понял пролетарий из их речи только то, что белых бывших донов следует разделывать ножом с зеленой ручкой, а черных – их и донами-то, в общем, не назвать, так, человечки – с ручкой желтой. Дальше слушать не хотелось. Да и не до женских разговоров стало ушам Кирпичникова, когда два любопытных карапуза, подобравшись поближе, начали дергать за них что есть силы.
Прошло еще некоторое время. Поварихи закончили свою работу и разошлись, выключив свет. Музыка за стенкой умолкла. Потом свет зажегся снова и Кирпичников увидел на кухне голую девицу, поедавшую куски мяса прямо со сковородки. Это была одна из тех, что раздевались на сцене для публики. Краслена она игнорировала напрочь: безо всякого смущения не только показала все, что можно, но и облизала при нем пальцы.
В третий раз свет включился минут через двадцать после ухода танцовщицы. Несколько мужчин – одни в форме официантов, другие в щегольских полосатых костюмах – возвышались над Красленом, с интересом его разглядывая.
– И чем же ты так навредил этим коммунистам? – спросил самый толстый, самый лощеный из них, обменявшись с родственниками (а прочие, несомненно, были его родней, судя по внешнему сходству) несколькими фразами на родном языке.
