Песнь о Трое - Колин Маккалоу

— Который не явится по первому зову, — добавил Нестор.

— Спасибо за предупреждение, уж это-то мне точно известно, — отрезал я.

— Спокойнее, мой господин, — сказал старик. — Пелей немолод. И он не давал клятвы. Он не обязан помогать нам, и он помощи не предлагал. Но подумай, Агамемнон, только подумай! Что могли бы мы сделать, если бы мирмидоняне присоединились к нашему войску?

Его голос зазвучал тверже, когда он произнес это волшебное слово; в комнате повисла тяжелая тишина, которую он сам же и нарушил:

— Если бы речь шла о том, кому прикрывать меня с тыла, то я предпочел бы одного мирмидонянина полсотне других воинов.

— Тогда, — сказал я, решив, что кому-то из собравшихся здесь придется пострадать, — ты, Одиссей, бери Нестора с Аяксом, и отправляйтесь в Иолк просить царя Пелея послать с нами Ахилла и мирмидонских воинов.

Глава девятая,

рассказанная Ахиллом

Я был совсем близко — так близко, что мог чувствовать запах его огромной туши и его ярость. Твердо держа в руке копье, я пополз в его направлении, по-прежнему прячась в зарослях. Вот он фыркает, вот с шумом роет копытом землю. И тут я его увидел. Размером с небольшого быка, туловище посажено на короткие, сильные ноги, черная шерсть дыбом, длинные губы растянуты в свирепом оскале кривых пожелтевших клыков. Глаза его принадлежали тому, кому был предначертан Тартар;[12] он уже видел перед собой призраки фурий, и его переполняла слепая ярость животного, обделенного разумом. Матерого человекоубийцы.

Я громко вскрикнул, чтобы заявить ему о своем присутствии. Сначала он не двинулся с места, потом медленно повернул свою массивную голову, чтобы посмотреть на меня. Поднимая копытом пыль, он нагнул рыло и поднял клыками ком земли, собираясь с силой для нападения. Я вышел на прогалину и ждал со Старым Пелионом в правой руке и другим копьем в левой, бросая ему вызов. Вид человека, открыто бросающего ему вызов, был для него в новинку; какое-то мгновение он словно размышлял. И бросился в мою сторону неуклюжей гулкой рысью, которая тут же перешла в стремительный галоп. Удивительно, что такая огромная тварь могла так быстро бегать.

Я прикинул, на каком уровне он ударит, и не двинулся с места, схватив Старый Пелион обеими руками, острием слегка вверх. Уже близко. Благодаря весу мышц, наросших на его костях, он мог с легкостью протаранить дерево. Увидев красные вспышки в его глазах, я пригнулся, потом шагнул вперед и погрузил Старый Пелион ему в грудь. Он навалился на меня, и я наклонился к земле; меня захлестнул дымящийся поток его вытекающей жизни. Но я устоял на ногах и изо всех сил уперся ему в голову, отражая его натиск, — руки обхватили древко копья, ноги скользили в крови. Так он и сдох, изумленный, что повстречал более могучего противника. Я вытащил Старый Пелион из его груди, отрубил клыки — это был редкий трофей, который украсит любой боевой шлем, — и оставил его гнить.

Неподалеку я отыскал укромную бухточку и спустился по вьющейся змейкой тропинке к ее дальнему краю, где изгибался бегущий навстречу морю ручей. Не обращая внимания на призывно сверкавшие струи, я побрел по песку к кромке набегающих волн. И, лениво поплавав, улегся на солнце рядом со своими пожитками.

Возможно, я ненадолго уснул. Или, может, меня уже тогда поразил морок. Помню только, что у меня помутилось в голове. Когда сознание вернулось, солнце уже скользило к верхушкам деревьев и в воздухе стояла легкая прохлада. Пора идти. Патрокл будет волноваться.

Я встал, чтобы собрать свои вещи, и это действие было последним, которое я совершил в здравом рассудке. Как объяснить необъяснимое? С тех пор для меня это стало мороком, промежутком времени, когда я был отрезан от всего сущего, сохраняя при этом связь с каким-то отдельным его воплощением. Мне в ноздри ударило зловоние, бывшее для меня признаком смерти, пляж сжался до ничтожно малых размеров, а храм, который притулился наверху у края обрыва, вырос настолько, что мне показалось, будто он вот-вот опрокинется и рухнет мне на голову. Все, что я видел вокруг себя, было основано на противоречиях: маленькое — выросло, а большое — уменьшилось.

Со струйками соленой слюны, вытекающими из уголков рта, я упал на колени, сломленный страхом, одинокий, в слезах, полный чувства утраты; вся моя молодость и сила были бессильны помочь мне изгнать охвативший меня смертельный ужас. Моя левая рука задрожала, левая половина лица искривилась, спина напряглась и выгнулась дугой. И все же я цеплялся за край сознания, твердо намереваясь не позволить этим ужасным конвульсиям захватить меня еще больше. Солнце уже село, окрасив небосвод в розовый цвет. Неподвижный воздух наполнился птичьим пением.

Дрожа, как в лихорадке, я поднялся на ноги; во рту стоял привкус гнили. Мне даже не пришло в голову поднять вещи или вспомнить про Старый Пелион. Все, чего я хотел, это вернуться к нашему биваку и умереть на руках у Патрокла.

Он был на месте, услышал мои шаги, подбежал ко мне, потрясенный моим видом, и уложил меня у костра на ложе из теплых шкур. Стоило мне глотнуть вина, и я почувствовал, как привычное ощущение жизни возвращается в мое тело; я стряхнул с себя остатки бессознательной паники и сел, с безграничной благодарностью прислушиваясь к глухому стуку собственного сердца.

— Что случилось? — спросил Патрокл.

— Проклятье, — ответил я охрипшим голосом. — Морок.

— Вепрь тебя ранил? Ты упал?

— Нет, с вепрем я легко справился. Потом спустился к морю, чтобы смыть его кровь. И там меня ждал морок.

С глазами, расширенными от удивления, он присел на корточки.

— Что за морок, Ахилл?

— Словно ко мне пришла смерть. Я чувствовал ее запах и вкус. Бухта сжалась, храм вырос до гигантских размеров — ойкумена искривилась, сменив облик, подобно Протею. Патрокл, мне казалось, я умираю! Я никогда не чувствовал себя так одиноко! И я был беспомощен, как старик, меня охватил малодушный страх. Так что же со мной случилось? Прогневал ли я кого-нибудь из богов? Может, я оскорбил чем-нибудь владыку небес и владыку морей?

На его лицо легла тень озабоченности и сочувствия; потом он сказал мне, что я выглядел так, словно и правда получил поцелуй смерти, ибо в лице у меня не было ни кровинки, я дрожал, как осина на ветру, и нагота моя была прикрыта лишь порезами и царапинами.

— Приляг, Ахилл, дай я накрою тебя от холода. Это мог быть и не морок, а просто сон.

— Скорее уж ночной кошмар.

— Поешь немного и выпей еще вина. За убийство вепря крестьяне принесли нам четыре шкуры самой лучшей выделки.

Я прикоснулся к его руке:

— Если бы я не нашел тебя, Патрокл, я бы сошел с ума. Мне невыносима мысль о том, чтобы умереть в одиночестве.

Он взял мои руки в ладони и поцеловал.

— Я намного больше, чем просто твой двоюродный брат, я — твой друг. Я всегда буду с тобой.

Мягко и совсем нестрашно навалилась дремота. Патрокл проснулся раньше меня; потрескивал костер, над языками пламени на вертеле крутился кролик, которому суждено было стать нашим завтраком. Хлеб тоже был, принесенный женщинами из деревни в благодарность за убийство вепря.

— Выглядишь как обычно, — широко улыбнулся Патрокл, протягивая мне жареного кролика на хлебной лепешке.

— Да, — сказал я, принимая еду.

— Ты помнишь все так же ясно, как и вчера вечером?

Меня бросило в дрожь, но хлеб с кроликом отогнали страшные воспоминания.

— И да и нет. Морок, Патрокл. Кто-то из богов говорил со мной, а я не понял, что он хотел мне сказать.

— Время все прояснит.

Патрокл суетился, занимаясь мелкими делами, которые он взял на себя, чтобы я всегда был устроен как можно удобнее; как я ни старался, мне не удалось отучить его от привычки прислуживать.

Он был на пять лет старше меня. Когда отец Патрокла, Менетий, умер от болезни на Скиросе, царь Скироса, Ликомед, усыновил его и сделал своим наследником. Как давно это было… Нас соединяло родство — Менетий был незаконнорожденным сыном моего деда Эака; мы оба остро чувствовали нашу кровную связь еще и потому, что оба были единственными сыновьями и ни у одного из нас не было сестер. Ликомед был о нем очень высокого мнения, что вовсе не удивительно. Патрокл относился к редкому типу истинно достойных мужей.

Завтрак был съеден, бивак свернут, я надел набедренную повязку и сандалии, заткнул за пояс бронзовый кинжал и взял другое копье.

— Жди меня здесь. Я скоро вернусь. Моя одежда и трофеи все еще на берегу. И Старый Пелион тоже.

— Можно пойти с тобой? — быстро спросил Патрокл с испуганным видом.

— Нет. Это дело между богом и мной.

Его глаза опустились.

— Как скажешь, — кивнул он.

В этот раз найти путь было легче, и я шел по нему так быстро, как мог бы идти лев. Когда я спустился к морю собрать одежду, взять клыки и Старый Пелион, бухта выглядела вполне невинно. Нет, источник морока был в другом месте. И в этот момент мой взгляд, странствуя по вершине утеса, упал на святилище. Мое сердце гулко забилось. Где-то на этой стороне острова добровольно служила Нерею моя мать — так это ее владения? Я забрел по ошибке в ее святилище, оскорбил ненароком кого-то из старых богов и был за это повержен?