Псмит в Сити - Пелам Вудхаус

Псмит посмотрел на него с ясной улыбкой.

— Вас запротоколировали дословно, — сказал он. — И заслуженно. Мне редко доводилось читать более впечатляющие речи. Мне нравится та часть, в которой вы определяете королевскую семью, как «кровососов». Очевидно даже тогда вы умели выражать свои мысли красноречиво и доходчиво.

Мистер Бикерсдайк приподнялся и сел. Стрелки часов вновь закрутились обратно, и он вернулся в то, что Псмит назвал живым и полнокровным настоящим.

— Что тут у вас? — вопросил он.

— Протокол, — объяснил Псмит, — митинга организации, называвшейся «Парламент Тулс-Хилла». И очень интересная болтливая маленькая организация, судя по этим протоколам. А вы, как будто особенно давали себе полную волю, если мне дозволено так выразиться, с освежающей запальчивостью. Ваши политические взгляды заметно изменились с тех дней, не так ли? Крайне интересное чтение. Просто бесценное для ученых. Когда я отправлю эти ваши речи в «Кларион»…

Мистер Бикерсдайк подскочил на тахте.

— Что-о! — вскричал он.

— Я говорю, — сказал Псмит, — что «Кларион», вероятно, проведет крайне любопытное сравнение между этими речами и теми, которые вы произносили в Кеннингфорде.

— Я… я… запрещаю вам упоминать эти речи.

Псмит поколебался.

— Было бы крайне забавно посмотреть, что скажут газеты, — заметил он.

— Крайне забавно!

— Правда, — вслух размышлял Псмит, — это в какой-то мере подставит вам ножку на выборах. Судя по тому, что я наблюдал в тот вечер в Кеннингфорде, я бы сказал, что тамошние беспечные ребята так устанут хохотать, что у них только-только хватит силенок приплестись к урне и проголосовать за вашего противника.

Мистер Бикерсдайк покрылся холодной испариной.

— Я запрещаю вам отсылать эти речи в газеты! — вскричал он.

Псмит призадумался.

— Видите ли, — сказал он, наконец, — дело обстоит так. Отбытие товарища Джексона, моего доверенного секретаря и советника, вне всяких сомнений ввергнет меня в глубочайший мрак души. И я вижу лишь один способ осветлить пусть на миг чернильно черную тучу: отослать указанные речи в какую-нибудь веселую газетку, вроде «Клариона». Я почти убежден, что отзывы на них вызовут у меня печальную целительную улыбку. Не исключено даже, что и смех. Посему я вынужден смотреть на эти ваши талантливые речи, как на своего рода противоядие. Они стоят между мной и черной меланхолией. Без них мое дело швах. С ними мне, возможно, удастся удержаться наплаву.

Мистер Бикерсдайк расстроенно поерзал на своей тахте. Он взглянул на пол. Затем устремил взор на потолок, будто на личного врага. Наконец, он посмотрел на Псмита. Глаза Псмита были закрыты в мирной медитации.

— Ну, хорошо, — сказал он, наконец. — Джексон останется.

Псмит, вздрогнув, очнулся от своих раздумий.

— Вы сказали? — осведомился он.

— Я не уволю Джексона, — сказал мистер Бикерсдайк.

Псмит чарующе улыбнулся.

— Как я и уповал, — сказал он. — Ваш вполне оправданный гнев уступает место размышлениям. Буря стихает, и у вас есть время рассмотреть ситуацию беспристрастно. Начинают просыпаться сомнения. «Не исключено, — говорите вы себе, — что я поторопился, был слишком суров. Кара должна умягчаться милосердием. Я поймал товарища Джексона на ляпе, добавляете вы (все еще самому себе), но использую ли я мое преимущество по самую рукоятку? Нет, восклицаете вы, я воздержусь». И я аплодирую вашему решению. Мне нравится быть свидетелем этого духа мягкой терпимости. Он бодрит и утешает. Что до этих превосходных речей, — добавил Псмит, — мне, разумеется, долее не потребуется искать в них утешение. Я могу отложить их в сторону. Теперь солнечный свет свободен проникать в мою жизнь и озарять ее более обычными путями. Крик разносится окрест: «Псмит вновь стал самим собой!».

Мистер Бикерсдайк ничего не сказал. Разве что можно счесть словами яростное фырканье.

24. Дух неурядиц

На протяжении следующих двух недель произошли два события, существенно изменившие положение Майка в банке.

Первым было избрание мистера Бикерсдайка членом парламента. Он прошел минимальным большинством среди буйств, необычных даже для Кеннингфорда. Псмит, который отправился туда в день выборов понаблюдать празднование и вернулся со шляпой всмятку, сообщил, что, насколько он может судить, кеннингфордские избиратели находились как раз в том состоянии блаженного опьянения, которое помогало им голосовать за мистера Бикерсдайка по ошибке. Кроме того, в канун выборов обнаружилось, что его противник в отрочестве учился в немецкой школе в Германии, а затем два года провел в Гейдельбергском университете. Эти вредоносные разоблачения произвели заметное впечатление на рьяных кеннингфордских патриотов, которые теперь называли проигравшего кандидата заплетающимися, но убежденными языками не иначе, как «энтот немецкий шпиён».

— Так что, приняв все во внимание, — суммировал Псмит, — думается, товарищ Бикерсдайк попал в лузу.

И газеты на следующий день подтвердили, что он не ошибся.

— Сто пятьдесят семь, — сказал Псмит, читая газету за завтраком. — Не совсем сокрушительная победа. Весьма удачно для товарища Бикерсдайка, думается мне, что я не отправил эти его весьма талантливые речи в «Кларион».

До этого момента Майк никак не мог понять, почему на следующее утро после выволочки из-за чека управляющий послал за ним и сообщил, что изменил свое решение уволить его. Майк не мог избавиться от ощущения, что дело нечисто. Мистер Бикерсдайк отнюдь не выразил удовольствия, что восстановил его. Напротив, тон его был более чем резким. Майк пребывал в полном тупике. На сообщение Псмита, что он спокойно обсудил ситуацию с управляющим ко взаимному удовлетворению, он особого внимания не обратил. И вот теперь свет забрезжил.

— Черт подери, Псмит, — сказал он, — ты пригрозил ему, что пошлешь эти речи в газеты, если он меня уволит?

Псмит посмотрел на него сквозь монокль и взял еще ломтик тоста.

— Я не в состоянии, — сказал он, — в данную минуту припомнить точно, в каких конкретных выражениях велась весьма приятная беседа, которая состоялась у меня с товарищем Бикерсдайком во время нашей случайной встречи в турецких банях под вечер того дня, но, неторопливо обдумав ситуацию на досуге, я невольно ощущаю, что он, возможно, истолковал мои слова именно так. Ну, вы знаете, товарищ Джексон, как случается в таких задушевных разговорах. Вдруг истолковывается что-то превратно. Какое-нибудь случайно оброненное мною слово могло внушить ему упомянутую вами мысль. Слишком много минуло времени, чтобы с уверенностью прийти к тому или иному выводу. Достаточно того, что все кончилось хорошо. Так или иначе, но он взял назад свое решение. Я буду только счастлив, если окажется, что семя, побудившее его изменить свои взгляды, было посеяно каким-либо моим недостаточно взвешенным словом. Предположительно, мы никогда этого не узнаем.

Майк начал было мямлить неловкие слова благодарности, но тут Псмит продолжил свои рассуждения.

— Как бы то ни было, — сказал он, — однако мы не можем не заметить, что избрание мистера Бикерсдайка в какой-то мере повлияло на нашу позицию. Как вы указали, в этом недавнем деле на него могла воздействовать какая-нибудь моя случайная фраза касательно этих речей. Теперь, однако, они утратят свою ценность. Теперь, когда он избран, он ничего не потеряет, если они будут опубликованы. Иными словами, в случае еще какого-либо неприятного эпизода он может проявить большую беспощадность.

— Я понимаю, что ты подразумеваешь, — отозвался Майк. — Если он опять поймает меня на ляпе, он уволит меня без разговоров.

— Положение дел, — сказал Псмит, — более или менее таково.

Другим событием, изменившим жизнь Майка в банке, был перевод его из отдела мистера Уоллера в Долгосрочные Депозиты. Работа в Долгосрочных Депозитах была менее приятной, а мистер Грегори, глава отдела, менее всего походил на мистера Уоллера. Мистер Грегори до того, как войти в штат лондонского филиала Нового Азиатского банка, много лет прослужил в фирме на Дальнем Востоке, где приобрел расстройство печени и привычку обращаться к своим подчиненным в манере старшего помощника на грузовом судне без порта приписки. Даже в те дни, когда печень его не тревожила, он пребывал в воинственном настроении. А когда, как бывало обычно, она его тревожила, он превращался в фонтан злобной брани. Майк и он возненавидели друг друга с самого начала. Работа в Долгосрочных Депозитах особых трудностей не составляла, стоило с ней освоиться, но для новичка и она таила некоторые западни, а Майк в коммерческих делах был неопытнее самого неопытного новичка. В двух других отделах, где ему пришлось побывать, он освоился вполне сносно. Штемпелевание писем и доставка их на почту в Почтовом Отделе были ему вполне по плечу. А в Кассовом Отделе сочувственное терпение мистера Уоллера неизменно его поддерживало. Однако с мистером Грегори все обернулось иначе. Майк не терпел, чтобы на него кричали, это сбивало его с толку. А мистер Грегори только кричал. Он всегда говорил так, будто соперничал с ураганом. На Майка он кричал даже больше обычного. На его стороне, нельзя не признать, было то, что Майк не походил на обычных банковских клерков. Самая система банковского дела оставалась для него жуткой тайной. Он не понимал сути операций, а также, каким образом разные отделы зависели друг от друга и сочетались друг с другом. Каждый отдел представлялся ему чем-то самостоятельным и отграниченным от остальных. Почему они все находились в одном здании он так до конца и не разобрался. Он понимал, что причиной не могла быть поддержка общения, обеспечение, чтобы клерки могли составлять компанию друг другу в периоды затишья. Это он, во всяком случае, сознавал, но в остальном пребывал, как в тумане.