Орджоникидзе - Илья Дубинский-Мухадзе

"…Для того, чтобы в грядущей борьбе иметь силу и влияние на народные массы, — говорилось в прокламации, — чтобы руководить ими, нам нужно иметь свою тесно сплоченную, крепкую и прочную пролетарскую организацию. При теперешних политических условиях ясно, что мы, рабочие, не имеем возможности организоваться в открытую партию. Нам необходима ПОДПОЛЬНАЯ работа. Никакие препятствия не должны останавливать нас в святом деле воссоздания нашей нелегальной рабочей партии.

Везде, повсюду в России сознательные пролетарии неустанно ведут трудную, тяжелую работу по воссозданию и укреплению РСДРП. Так протянем же им руку, встанем плечом к плечу с ними. Объединенные, мы непобедимы!

Итак, товарищи рабочие, настало время, когда с удвоенной энергией мы должны взяться за подготовку к новым битвам под красным знаменем нашей славной и старой Российской социал-демократической рабочей партии.

Долой ликвидаторство!"

Прокламация была распространена по всему Кавказу. Затем в изложении Ленина появилась и на страницах "Социал-демократа". Ильич радовался: "…прокламация отпечатана в собственной типографии тифлисских большевиков".

…Осенью проститься с Тифлисом особенно трудно. На этот раз Серго не мог подбодрить себя тем, что, уехав из родной Грузии, он по крайней мере будет находиться там, где всего нужнее,

Торопился в Париж, а уперся в полосатый пограничный шлагбаум. Ни заграничного паспорта, ни пачки ассигнаций, мгновенно вызывающих благосклонность пограничной стражи, Орджоникидзе не имел. Без денег не удавалось сговориться и с галицийскими евреями-корчмарями и балагулами, хорошо знавшими тайные тропы и надежные броды.

Оставалось еще раз — в который по счету! — испытать счастье. Как только зарядил хороший дождь, Серго перекинул через плечо ботинки — для сохранности — и подался через лес к реке. Вода оказалась даже теплее, чем предполагал Серго, с детства привыкший к обжигающе-студеным водам Квадауры. Противоположный, поросший сосной берег и был заграницей.

А в Париже Владимир Ильич не знал, что и думать. С надежной оказией Крупская прислала в Тифлис записку:

"С-о все еще нет, и вестей от него никаких. Думаем, провалился. Между тем положение весьма обострилось… Ввиду возможного провала С-о попросите… прислать немедля подробнейшее письмо о свидании с Олей".[35]

О нет! Серго сам поведает Ильичу о своей крестнице Оле.

До Парижа он кое-как добрался. Смертельно устал. Забыл, когда в последний раз досыта ел. И так как не на что было купить билет в омнибус, нанял у Северного вокзала автомобиль. И снова на окраинной улице Мари-Роз консьержка побежала звать Надежду Константиновну. Ей пришлось расплачиваться с шофером.

Они уютно устроились в той же "приемной" Ильича, у окна, выходившего в ярко расцвеченный лукавой парижской осенью садик.

— За это время в жизни нашей дорогой Оли, — Серго невольно озорно подмигнул, — не произошло никакого изменения к худшему. Не получен ни один протест от местных организаций. Напротив, к Российской организационной комиссии присоединились новые силы: крупные районы Москвы, Петербурга, Николаев, Казань, Саратов, Вильно.

— Паровоз поставлен на рельсы, — прибег к несколько неожиданному образу Владимир Ильич. — Ей-же-ей! Практически действующий центр существует. Возможно предвидеть долгие и трудные месяцы, новые провалы, новые перерывы в работе. Но главное сделано. Знамя поднято; рабочие кружки по всей России потянулись к нему, и не свалить его теперь никакой контрреволюционной атакой!

Поздно ночью Надежда Константиновна не выдержала — потребовала, чтобы Владимир Ильич и Серго немедленно шли спать.

— Вам, Серго, я постелила на кушетке в соседней комнате. Сейчас же ложитесь!

В восемь часов утра Ильич всех поднял. За чаем объявил, что два дня Серго может заниматься чем ему угодно, лучше всего пусть гуляет за городом.

— Засим, — Ленин отодвинул чашку, затиснул пальцы в узкие кармашки жилетки, повторил: — Засим — бой! Ваш доклад на заседании ЗОК. Ничего хорошего ждать не следует, все-таки пройдем и через это чистилище…

Терпения у Орджоникидзе хватило еще на целый месяц. Лишь в первых числах декабря он поместил в газете "Социал-демократ" открытое письмо "примиренцам из ЗОК".

"Я же, как уполномоченный Российской организационной комиссии, заявляю, — писал Серго, — что ничего общего с этим обломком заграничного учреждения не имею".

Этому предшествовала слишком мучительная душевная драма. 18 ноября Серго получил из России призыв Семена немедля помочь: "Убедительно прошу тебя не задерживать меня деньгами, надо сейчас выехать, переведи телеграфом. Внешняя обстановка резко изменилась и без хвоста ни на шаг. Торопись".

У большевиков денег давным-давно не было. Еще в начале 1910 года, сразу после "примирительного" пленума ЦК, потребовавшего распустить все фракции, сторонники Ленина поручили свою кассу нейтральным "держателям" — лидерам немецких социалистов Каутскому, Мерингу и Цеткин. При этом было оговорено, если паче чаяния произойдет новый раскол, деньги должны вернуться к прежним хозяевам — большевикам. Примирение длилось недолго. Борьба разгорелась пуще прежнего. Ленин попросил "держателей" выполнить джентльменское соглашение. После нескольких месяцев молчания Ильичу предложили — обратитесь в третейский суд, его решение будет обязательным для всех. А в день суда Каутский, смекнувший, что права большевиков неоспоримы, подал в отставку. Нового члена суда так и не выбрали. Касса оказалась вроде бы под арестом!

Серго был в курсе этой не очень красивой истории, в одном из писем работникам Русской организационной комиссии он откровенно высказался:

"Если судьба партии до сих пор решалась в Париже, то теперь все зависит от Берлина, только с той разницей, что быть или не быть определяет самый бессовестный интриган — Каутский. Он совсем захотел господствовать. Но это недолго. Если наше дело закончится с успехом, тогда придется совсем с заграницей покончить, иначе дело потонет".

Сейчас, спасая Семена, Серго готов был броситься и к Каутскому и к самому черту. Все одинаково напрасно. Оставалась единственная надежда. Довольно внушительную сумму — тридцать тысяч золотых франков — держала в банке ЗОК. Смирив гордость, Орджоникидзе упрашивал политиканов из ЗОК. Показывал им письмо Семена, призывал вспомнить о святых законах дружбы, просто о человеческом благородстве.

— В конце концов не захотите же вы быть пособниками полиции! — прибег к последнему аргументу Серго.

К концу пятого дня переговоров представительница ЗОК Станиславова с ухмылкой заявила: