Ветка Палестины - Григорий Свирский

Мы были энтузиастами эпохи, несли на демонстрации знамена или воздушные шарики, что поручили, и горланили во всю силу молодых легких: "Сталин и Мао слушают нас..."

Москва заговорила о том, что в конце года приедет Мао; мы втайне надеялись: может быть, он скажет Сталину, как компрометируют советские идеи доморощенные черносотенцы. Скажет или нет?

А газетная пальба все усиливалась. Стреляли залповым огнем, как в царской армии, где взводные, не надеясь на рядовых, командовали осипшими голосами:

"Взво-од, заряжай!.. Целься!.. Эй, ты, харя, куда целишься? Ниже бери!.. Пли!!!"

Кто командует провокационной стрельбой?.. Кто этот прокравшийся к высокому креслу провокатор? Кто?!..

Это было для нас и, беру на себя смелость сказать, для нашего поколения (исключения почти что неизвестны) тайной великой, за семью печатями. Ложь обрушилась на молодежь как горный обвал. и на много лет погребла под собой...

Мы твердо знали лишь одно: главный враг погромщиков - человеческая память - а значит, прежде всего, русская история, и мы инстинктивно тянулись к читальным залам.

Как-то Полина посетовала на то, что вот уже больше года она не может получить в Ленинской библиотеке газету "Русское знамя"...

А, говорят, она очень поучительна. . .

Естественно, при первом посещении "Ленинки" я выписал подшивки "Русского знамени" за пять лет,- правда, для этого мне пришлось доставить официальную бумагу, в которой убедительно доказывалось, что "Русское знамя" для моих занятий подобно колесной мази.

На ленточном транспортере прибыли девственно пыльные фолианты в картонных переплетах с рыжевато-желтыми ветхими газетами. Я принялся листать, чихая от бумажной пыли на весь зал.

Оказалось, "Русское знамя" - это официальный орган черносотенного "Союза русского народа". Газета русских погромщиков.

Ну что ж? Как говорится, приятно познакомиться!. .

Я достал чистый лист бумаги и принялся делать выписки из первоисточника по всем правилам научного реферирования -- для Полины.

Основополагающий вопрос в первоисточнике повторялся много раз: "Может ли истинный христианин быть социалистом?" Ответ:

"Быть христианином и вместе с тем социалистом невозможно, как нельзя в одно и то же время служить Богу и сатане".

Полнота аргументации меня изумила.

Чаадаев в своих философских письмах указывал на отсутствие глубины мышления как на национальный порок. История всех народов и государств свидетельствует, что этот порок отнюдь не только национальный.

В черносотенном "Русском знамени" этот порок доведен до блистательного совершенства. В газете нет и попыток мыслить, рассуждать, доказывать; вовсе нет, хоть шаром покати!..

"Русское знамя" - газета-вопленница. Газета-матерщинница. Но зато как она матерится, как вопит, с каким подвывом, особенно когда речь идет о конкурентах.

"Жидовские самовары! " ~ не пейте чай из жидовских самоваров. . . появляются камни в желудке, рвота и т.д. ...

"Да что же это такое! " -- евреев допустили до сахароварения.

"Вон жидов из армии!" - подумать только, иудеям разрешили быть военными капельмейстерами, "Проснись, жид идет!" "Спасите от жидов!"

И уж вовсе пропадают охотнорядцы. Аршинные заголовки: "Мне страшно!" "Берегись!"

"Подкоп под устои" (где-то конечно же по наущению жидов попытались уменьшить рабочий день до восьми часов).

И чтоб уж вовсе не было никакого сомнения: "Всему миру известна зловредность жида..." "Всему миру известна!.." Чего же доказывать? Ломиться в открытые двери. Потому, естественно, доводы разума, логики, даже расследования царского суда ничего не могут поколебать.

"Бейлис оправдан -- жидовство обвинено".

А вот другие, увы, тоже знакомые мотивы, вынесенные в газетные "шапки": "О псевдонимах".

"Об интеллигенции".

Естественно, она -- враг No 1. После жидов, которые даже хуже интеллигенции.

"Интеллигенция никогда не была выразительницей народных чаяний..." "Она выражала или, вернее, отражала заветные думы различных Шлемок, Ицек, Чхеидзе, Сараидзе, Начихайло и других инородцев по духу. От всего, что дорого русскому народу, она стояла слишком далеко". "Рахитичная московская интеллигенция". О студентах, разумеется, только так: "Из мрака "студенческой жизни" -- постоянная рубрика...

"Политиканствующие шайки из интеллигенции" -это о забастовщиках.

Ну и газета! Когда вышел ее последний номер? Оказалось, за день до Февральской революции 1917 года.

Еще Керенский ее прихлопнул... Начинаешь понимать Марину Цветаеву, которая мученически страдала при виде газет.

Уж лучше на погост,

Чем в гнойный лазарет

Чесателей корост,

Читателей газет!..

Из номера в номер на самом видном месте чернели аршинные заголовки призывы, непоколебимые в своем фантастическом упорстве, яростные, как "пли!".

"Недопустимы жиды в области педагогической деятельности! "

"Недопустима служба жидов по судебному ведомству! "

"Не могут быть терпимы в России жиды-врачи, жиды-фармацевты и жиды-аптекари". "Жиды-отравители!"

"Не могут быть терпимы в русских низших, средних и высших учебных заведениях жиды -учащие и учащиеся..."

"Недопустимы жиды - издатели газет, жиды-редакторы и вообще - жидовское участие в русской печати... "

В конце концов, руки мои от общения с "Русским знаменем" стали графитно-черными; я их потом целый вечер отмывал.

Собрал тяжелые, пахнущие газетным прахом подшивки и отправился сдавать.

Стоя в очереди к библиотекарю, заметил своего товарища, фронтовика, инвалида, окончившего университет раньше меня.

Он подошел ко мне. Лицо его было мокрым и растерянным. Глаза блуждали. Он сказал мне почему-то шепотом, что его только что выгнали из Радиокомитета. И не только его. Всех редакторов-евреев. Даже беременную женщину. Даже тех, кто работал в Радиокомитете всю жизнь.

"Знаешь, по единому списку. Без мотивировок. Просто выкинули на улицу, и все".

У меня вывалились из рук подшивки. Стукнулись об пол. И из них выпали листочки; ранее я считал их закладками и не обращал на них внимания. А сейчас, подняв, осмотрел рассеянно. Это были разорванные пополам официальные бланки Ленинской библиотеки. На каждом из них, на оборотной стороне, строгое распоряжение: "Не выдавать, отвечать, что в работе".

Не помню уж, как вернул газеты, как выбрел на улицу. Заметил, что флотскую ушанку держу в руках, лишь когда голова окоченела.

Я оказался почему-то в Александровском саду, возле кирпичных стен Кремля.

"Значит, все они, и Молотов, и Каганович, и Маленков, и Щербаков... Они ведают, что творят?! Ведают, что вступили на преступную тропу?! Потому строжайший приказ: "Не выдавать". Потому подшивки всегда "в работе", чтоб и следов их не сыскали. Что они делают с Россией, негодяи? Что делают? И... как им удается обманывать... весь свет?! "

Я замедлил шаги возле наглухо запертых, таинственно-темных ворот Кремля в состоянии, в котором бросаются с голыми руками на танк, стреляются или... пытаются прорваться к Сталину с челобитной...

Вдруг отделились от фонаря и, приблизясь ко мне, остановились неподалеку две фигуры в одинаковых шляпах, их длинные тени колыхались и задевали меня.

Я стоял, сжав оледенелые на морозе кулаки. Вздрогнул оттого, что кто-то коснулся моей руки. встревоженный добрый голо

-Господи! Да куда же ты запропастился! В 'Ленинку" прибежала - нет. Жду тебя, жду.

Полина. Платок сбился на плечи. - . . . Я жду тебя, жду!

Глава девятая

Свадьбу справляли в "Татьянин день "- давний студенческий праздник. Полина сняла к тому времени крохотную комнатку на улице Энгельса, на первом этаже, с густо зарешеченными окнами, уютную камеру-одиночку, по общему мнению; мы свезли сюда в одном чемодане и узле все наше имущество.

У Полинкиных друзей это была единственная квартира без родителей, почти "холостая квартира", и сюда вот уже несколько раз набивались едва ль не все аспиранты кафедры академика Зелинского. В мороз приоткрывались окна, иначе нечем было дышать, и отбивалась традиционная "аспирантская чечетка", радость мальчишкам со всей улицы, которые прилеплялись белыми носами к нашим окнам. Иногда кто-нибудь приносил химически чистый спирт, по глотку на брата; однажды его выпили под шутливый и торжественный тост: "Бей жидов и почтальонов!"

Я попался на удочку, спросил с удивлением: "А за что почтальонов?

Раздался дружный хохот: оказывается, за последние годы ни один человек еще не спросил: "А за что жидов?"

Свадьбу решили справить по-семейному. Без этой оголтелой аспирантской чечетки. Пришла моя старенькая мама с фаршированной рыбой и Гуля,закадычная Полинкина подруга -- океанолог, умница, черт в юбке.

Мама ушла от своего мужа, моего отца, четверть века назад; Гуля только что и на сносях. Гордо хлопнула дверью. У обеих свадьба обернулась слезами горючими.

Мама настороженно, почти испуганно поглядывала на хлопотавшую у стола Полинку. Гуля так же тревожно - на меня. Как-то сложится?