Под немецким сапогом - Николаев Лев Петрович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
8 апреля.
Позавчера жена направила ко мне некую Анну Супрягу. Эта женщина решила спасти одного красноармейца, находящегося на излечении в Институте ортопедии. Его фамилия — Усанов. Можно опасаться, что немцы расстреляют раненых красноармейцев как только они выздоровеют и их выпишут из госпиталя. Поэтому Супряга решила взять к себе на-дом красноармейца Усанова до его выздоровления, выдавши его за своего двоюродного брата. Это можно сделать только с разрешения немецкого командования. Она пришла ко мне с просьбой помочь ей в этом деле. Я написал прошение на имя врача комендатуры, д-ра Вернике и мы вместе отправились к этому последнему. Он принял нас вежливо, но в просьбе отказал, ссылаясь на то, что раненые красноармейцы после выздоровления будут переведены в лагеря для военнопленных. Можно опасаться, что это будет не так, как он сказал, и что немцы просто расстреляют красноармейцев, тем более что они сочтут их калеками, т. е. лишними ртами. Ведь они уничтожили душевно больных!.. Ведь они сожгли раненых в военном госпитале!..
* * *
Материальное положение моей семьи является сейчас ужасным. Нет денег и нет продуктов. Нечего продать! Всё чаще и чаще мечтаю о еде… полноценной! О белой булке, о масле, о мясе. О, мечты!
— На углу у меня только что проверили документы и мне разрешили идти дальше.
После этого я сделал несколько шагов дальше. Эсэсовец разразился страшной руганью и, подбежав ко мне, стал махать кулаком около моего лица. В левой руке он держал трость.
Тут я сделал глупость: я вынул свой документ и вежливо попросил немца убедиться в том, что я не подлежу никаким принудительным работам. Это вывело его из себя. Он ударил меня кулаком по шее, а тростью стал хлестать по ногам. Возражать было бесполезно. Я последовал за ним в сад имени Шевченко. Тут немцы устроили кладбище для офицеров: было уже около сотни могил. На каждой имелся деревянный крест с надписью, а около креста лежала военная каска. Около двадцати граждан выравнивали могилы и приводили в порядок дорожки. Немец дал мне <лакуна> двумя другими гражданами я стал копать <лакуна> день я чувствовал себя совершенно больным <лакуна> питания у меня имеются перебои в сердечной деятельности. Я очень худой, бледный, еле держусь на ногах. Вполне понятно, что при копании могилы я не смог проявить той силы, которую проявили мои два соседа, молодые и здоровые парни. Вдруг я услышал за своей спиной окрик:
— Менш (т. е. человек), разве так работают? Я тебя продержу здесь дольше всех.
— Я совершенно больной, — ответил я. — Мне работать очень трудно.
— А! Ты ещё возражаешь! — крикнул немец. — И вновь ударил меня своей тростью.
Я решил больше не говорить с ним ни слова. Через час он отпустил одного парня и на смену явился один инженер. Другого парня сменил врач. Ещё через некоторое время немец отпустил инженера, потом врача. Я остался один. Явился фельдфебель. Когда он дошёл до меня, эсэсовец сказал ему:
— Это лентяй и ещё смеет возражать. Русская свинья!
— А ты его продержи до самого конца! — приказал фельдфебель.
Продолжаю копать дальше. Перед глазами плывут огненные круги. Я так устал, что напрягаю все силы, чтобы не упасть. Сердце мучительно бьётся.
Эсэсовец то расхаживает по Сумской в поисках новых жертв, то наблюдает за нашей работой. Он избивает шестидесятилетнего ветеринарного врача за то, что тот заявил, что он по старости не может работать. Избивает одного инвалида с парализованной правой рукой. В промежутках между этими расправами он сидит на скамеечке и флиртует с какой-то девицей.
Эсэсовец — среднего роста, блондин с голубыми глазами, бритый, хромает на одну ногу. Русских он называет либо менш (человек), либо Иван.
— Эй, пст! Иван, иди сюда!
Часам к двум немец собрался уходить. Но на смену себе он оставил молодого русского могильщика. После того, как немец ушёл, люди стали тоже расходиться. Я решил, что и я могу уйти. Но могильщик заявил мне:
— Вам немец сказал, что Вы должны работать до конца. Вот и работайте. Надо почистить вот эту дорожку.
— Но вы видите, что я работаю здесь пять часов, — ответил я, — и что я совершенно больной и не держусь на ногах.
— Ну что же! — ответил парень, — не надо было раздражать немца и совать ему под нос ваши документы. Он вас не взлюбил.
— Стыдно вам, — сказал я, — Немец поступает с нами как с врагами. А вы ведь украинец, а мучаете людей не хуже немца!
Пришлось поработать ещё четверть часа, после чего я ушёл домой. По дороге я встретил знакомых, которые в ужасе сказали мне:
— Что с вами? На вас лица нет! Краше в могилу кладут.
Я еле добрался домой и долго находился в полуобморочном состоянии. Сейчас я лежу с мучительным сердцебиением и с сильными болями в пояснице.
13 апреля.
Вчера, по распоряжению доктора Вернике, несколько врачей Института ортопедии были посажены на автомобиль и отвезены за тракторный завод в лагерь, где находятся под стражей те люди, которые были забраны немцами для рытья окопов. В этом лагере жили в прошлом году харьковские евреи, а затем — военнопленные. Некоторые врачи вернулись сегодня в очень удручённом состоянии и рассказали о тех ужасах, которые они видели в лагере. Кругом лагеря — колючая проволока. В лагерь заключены не только здоровые, но и больные субъекты. Их хватали на улице без разбора и они не прошли через медицинскую комиссию. Наши врачи видели в лагере инвалидов на протезах, паралитиков после инсульта, людей с самыми разнообразными болезнями. Обращение с ними самое очень грубое. За малейший проступок — мордобитие, ругня, зуботычины, стрельба в воздух для устрашения. Кормят один раз в день: дают суп, а вечером кофе из желудей. Двести грамм хлеба в сутки. Рабочий день начинается в три часа утра и длится до наступления темноты. Словом, люди превращены в рабов. Говорят, что в Харькове на эти каторжные работы немцы послали 20.000 человек.
* * *
Сегодня скончался Николай Забровский. Некоторое время тому назад ему ампутировали переломанную и отмороженную ногу. Но гангрена пошла дальше. Забровский умирал очень тяжело. Выходит, что я даром рисковал своей жизнью, чтобы спасти его. Но я, конечно, не жалею. Он умер в госпитале в культурной обстановке. А немцы, вероятно, подвергли бы его каким-нибудь пыткам перед тем, как застрелить его?
16 апреля.
Денег нет! Долги! Долги за квартиру (600 рублей), за продукты питания (300 рублей). Где взять деньги? В университете я не получал жалованья с 1 января 1943 г. Я мог бы легко устроиться на службу к немцам (например, переводчиком) и получать у них военный паёк. Но об этом не может быть и речи. Я ненавижу немцев за их зверства. Мне тяжело с ними соприкасаться: постоянно ждёшь от них каких-нибудь оскорблений. Это — звери и нужно держаться от них подальше. Кроме того, я глубоко верю в конечную победу советской власти и думаю, что это произойдёт скоро, не позже будущей зимы.
* * *
Каждое утро на базарах производятся облавы. Немцы хватают и мужчин и женщин и везут их рыть окопы. После этого люди исчезают: родственники не получают от них никаких писем. Часто человека хватают на улице и он не успевает предупредить своих близких о своей судьбе. Торговцы и торговки разбегаются. Базары пустуют. Поэтому цены на продукты всё время повышаются. Молоко стоит сейчас 110 рублей литр, десяток картошек — 100 рублей, десяток солёных огурцов — 40 рублей, пшено — 30 рублей стакан и т. д.