Придорожная трава - Ольга Денисова

– Это багник, – сообщил Леший Илье, – болотный дедко. Прошу любить и жаловать. Все норовят подсесть поближе к нашим птичкам!

Тем временем птичка, сидящая напротив Ильи, как-то незаметно и непринужденно обвила шею Ильи рукой и оказалась сидящей у него на коленях. И Илья, тоже незаметно для самого себя, обнял ее за гибкую талию и притянул поближе к себе, изредка касаясь губами ее круглого плечика. Ее разгоряченная, пахнущая лесом кожа кружила ему голову все сильней.

Багник, кряхтя, уселся между красотками, и сразу трое из них повисли на нем, жарко обнимая, поглаживая его косматую голову и целуя в макушку. Он, впрочем, не сильно обращал на них внимания – на старого сластолюбца он никак не походил.

– Ну что, хозяин, хорошо тебе с нами? – буркнул дед, глядя на Илью пронзительными черными глазами.

Илья кивнул, усмехнулся и отхлебнул из лилии.

– Ты хоть понимаешь, что ты сторожишь?

Илья пожал плечами:

– Нет, наверное. Верней не так, я понимаю, но не могу этого объяснить. Верней могу, но только это будет непонятно…

Багник крякнул и Илья подумал, что так он смеется.

– Ну давай, объясняй.

– Ой, котик! – взвизгнула одна из «птичек» и схватила на руки огромного лохматого котищу, неслышно крадущегося мимо.

– Мур, – сказал кот, нисколько не обиженный ее фамильярностью.

– Спой нам песенку, киска!

– Да ты сдурела, – ответил ей кот, – хозяину нельзя слушать мои песни.

Илья уже не удивился. Голова шла кругом, жар тела девушки передался и ему, внутри у него клокотало: то ли от восторга, то ли от возбуждения, то ли от волнения и неизведанных переживаний.

– Хозяин сам споет нам песню, он мастер на это дело, – промурлыкал кот, и Илья подумал, что и вправду хочет петь. И откуда кот узнал о том, что он мастер на это дело?

– Откуда это ты знаешь? – несколько развязно спросил Илья у киски.

– Ой, твоя толстая синяя тетрадка всегда валяется в самых неподходящих местах, – фыркнула Мара, – мы все давно ее прочитали.

Илья смутился и, наверное, даже покраснел. Во всяком случае, щеки его жарко загорелись.

– Только не надо так болезненно это воспринимать, – Мара толкнула его в бок, – во-первых, мы должны знать, с кем имеем дело, а во-вторых, может быть, мы самые благодарные твои читатели.

Птичка, сидящая у него на коленях, жарко шепнула ему в ухо:

– Ты пишешь стихи, красавчик? Я очень это люблю. Почитай мне тихонечко, на ушко…

Илья спрятал глаза в ее мягких, русых волосах – вот уж никак он не ожидал, что попадет в такое дурацкое положение. Но нервная дрожь, клокочущая в груди, требовала выхода. Он вдруг почувствовал себя веселым и бесшабашным, эдаким рубахой-парнем, которого тут все любят и ждут от него чего-то решительно откровенного.

Он глотнул прозрачного напитка, и в голове его родился плавный ритм, на который с легкостью можно нанизывать слова. Илья никогда не импровизировал, даже не представлял, что такое возможно. Его стихи всегда рождались долго и мучительно, он перечеркивал строку за строкой, пока не получал что-нибудь приемлемое. И никогда не верил тем, кто, проснувшись среди ночи, записывает уже готовые строфы. А теперь музыка слов готова была сорваться с губ сама по себе, без мучительных поисков и раздумий. Все вокруг замолчали, не только те, кто сидел в одном с ним кругу. На поляне стало тихо, будто она опустела. Но если бы в другой раз это его смутило, то сейчас лишь придало уверенности. Илья разжал губы и негромко начал говорить.

Я живу здесь нежданно – негаданно,Я всего лишь трава придорожная,Сквозь асфальт пробиваюсь я к солнышкуИ хлебаю дожди горько-сладкие.

Здесь я небо прозрачное, синее,Я – река с монотонным течением,Я – земля торфяная, зыбучая,Я – листок, опадающий с дерева.

Заповедное место, пристанищеСпеленало меня и баюкает,От него, для него, с благодарностьюЯ приму и печали, и радости.

Илья замолчал и опустил лицо на плечо «птички». Выслушав его, поляна вновь зашумела, как будто ничего не произошло. Как хорошо, что никто не стал давать его словам оценок и отзывов, как хорошо, что это приняли как должное. Он ведь просто хотел высказаться… Объяснить, может быть, то, что объяснить никак не получалось даже самому себе.

– Ну, не так уж это и непонятно, – кашлянул Багник.

Илья залпом осушил лилию, и ему в руку тут же сунули еще одну.

– А про любовь? Про любовь ты умеешь? – прижав мягкие губы к его уху, спросила «птичка».

– Умею, – прошептал ей Илья, и поцеловал ее розовое ушко.

– Давай. Только мне и больше никому, хорошо?

– Сейчас.

Илья кашлянул и горячо зашептал:

– Жаркие руки и жаркие губы,Стиснув в объятьях упругое тело,Я растворяюсь, и бьюсь, и взлетаю:Это любовь торжествует победу.

«Птичка» томно вздохнула и прижалась к нему еще сильней. Настолько тесно, что у Ильи перед глазами поплыла поляна. Он заметил, что машинально тискает ее, и не может перестать.

– Пойду-ка я поищу и себе кого-нибудь, для кого моя любовь не смертельна, – хмыкнула Мара и поднялась.

Илья рассеянно кивнул ей. Но, как ни странно, когда она начала удаляться, он почувствовал боль и тоску оттого, что она уходит. Если притяжение «птички» было для него чем-то естественным и светлым, то Мара будила в нем глухую, дремучую страсть, черную, как глубокий омут.

– Когда-то этот праздник мы встречали вместе с людьми, – сказал Леший, – только это было очень давно.

– «Давно» это насколько? – переспросил Илья, не переставая поглаживать «птичку». Впрочем, Леший тоже держал на коленях одну из них.

– Ну, сколько лет прошло с тех пор, как люди сложили Каменный лик и вызвали его к жизни, я припомнить не могу. А примерно тысячу лет назад люди начали меняться. Постепенно, медленно, но их приходило сюда все меньше. И вот уже лет триста как на праздник с нами приходят только хозяева избушки, да и то не каждый год.

– Так это люди сложили Каменный лик? – Илья поднял брови.

– Разумеется. Боюсь, что люди забыли свое место в жизни. Они готовы предаваться самоуничижению там, где сильны и свободны, и, напротив, мнят себя царями в том, в чем нисколько не отличаются от булыжника на дороге.

– И люди, поселившиеся здесь, это булыжники на дороге? – Илья оторвал лицо от мягкого плечика красавицы и повернул его к Лешему.

– Ты передергиваешь, – заметил кот, – никто этого не говорил. Ты сам только что сказал, что ты – придорожная трава, разве нет?

– А люди, поселившиеся здесь, просто не понимают и не чувствуют Долины, – от себя добавил Багник, – они не хотят признавать, что Долина – живая. Это только кажется, будто она молча терпит издевательства тех, кто сюда пришел.