Бронепоезд «Гандзя» - Николай Григорьев

И вот тут я сделал открытие: сам придумал дальномер, да такой прочный, что его и паровозом не раздавишь!

Этот дальномер — сама железная дорога. В самом деле: достаточно отойти в сторону и пересчитать телеграфные столбы, чтобы узнать расстояние до любого пункта на линии.

Не такой это и большой счет: повел, повел перед собой пальцем, отделил двадцать столбов — верста, еще двадцать — вторая верста. Или можно еще так считать: четыре телеграфных столба отвечают по дистанции пяти делениям; значит, сорок столбов — это полсотни делений, а восемьдесят — сотня. Даже необязательно пересчитывать все столбы: заметил, сколько красных пятен верстовых будок — до противника, а потом, если противник между двумя будками, надо сосчитать последние столбы. Все равно как на счетах кладут: сначала рубли, потом копейки. Конечно, чтобы пересчитать будки и столбы, скажем, на протяжении трех-четырех верст, надо примерно на версту отойти в сторону и залезть с биноклем на дерево или на другую вышку. Ну, на это уйдет, скажем, час-полтора. Так ведь у поезда на тыловой стоянке всегда время найдется!

Рассказал я про свое изобретение комбатру, он подумал и одобрил его. Да и что было делать? Другого инструмента, кроме телеграфных столбов на линии, все равно я не имел.

Значит, железная дорога — дальномер.

Но не только дальномер.

При мне были карта и компас. Ориентируя карту по линии железной дороги (сорок шагов в сторону!), я с помощью компаса начал отсчитывать углы для стрельбы. Получалась у меня буссоль. Правда, буссоль эта была довольно капризная — вспотеешь, пока сделаешь отсчет угла, особенно при ветре: компас так и выскальзывает из пальцев, а карта полощется парусом и хлопает тебя по носу… Но все-таки работать было можно. Чтобы усовершенствовать прибор, я, заточив карандаш, нанес на циферблате компаса деления угломера — не шесть тысяч, понятно: делений уместилось только шестьдесят. Но и это ведь усовершенствование!

Так или иначе, а мои снаряды стали теперь ложиться куда кучнее. Петлюровцам от этих приборов не поздоровилось!

Теперь мы с комбатром изучали «материальную часть», то есть устройство самого орудия. Ясное дело, что артиллерийский командир должен знать орудие, как машинист знает свою машину.

Но мне хотелось другого — самому стать к гаубице и пострелять! А для этого надо изучить действие прицельного приспособления. Комбатр начал было разводить академию, говоря, что нельзя брать курс материальной части с середины, но я все-таки уговорил его раньше всего заняться со мной прицелом. Стали мы разбирать на приборе устройство стекол, линз, отражательных зеркал, чертить, считать… И я уже представлял себе, как стану сам к орудию, а Малюгу попрошу в сторону. Установлю дистанцию делений на полтораста, угломер 30 — 00 — и бабахну. Без смеху я не мог подумать о том, что произойдет со стариком. Вот остолбенеет! Да тут у него борода встанет дыбом!

Но так мне и не удалось в этот раз проучить заносчивого старика. В команде обнаружилась прореха, и я должен был прервать занятия артиллерией…

В эти дни я уже не раз подмечал, что дисциплина у нас в поезде начинает похрамывать. Но у меня просто руки не доходили разобраться в этом деле. Ни минуты свободной! Потом, вижу, дело пошло хуже. Отдашь распоряжение, а проверишь — оно не выполнено. Я сразу даже не понял: откуда такое? Правда, сам я постоянно в отлучках, а это вредит дисциплине, но ведь в поезде матрос! Федорчук всегда оставался за меня на правах заместителя командира. А человек он надежный и твердый, осадит кого хочешь. Так в чем же, думаю, дело?

Никак я не мог доискаться. И вдруг один случай открыл мне глаза. Оказалось, что сам мой помощник и заместитель товарищ Федорчук начал выкомаривать!

Вот что он однажды выкинул. Возвращаюсь я как-то из штаба — в штабе происходил разбор боевых операций за неделю, — подхожу к поезду и слышу: машинист кричит, бушует у себя в будке, уйти грозится. Все ребята фыркают и перешептываются. Я, понятно, к своему заместителю, матросу: «В чем дело, что случилось?» А он сидит себе на лафете, ничего не говорит, ни на кого не смотрит, а только зажигалку чиркает: зажжет и погасит, зажжет и погасит…

Что же оказалось? Матрос ни с того ни с сего придумал в поезде морской порядок завести — отбивать склянки. Не знаю уж, всерьез он или для потехи, вернее всего от безделья, эту чепуху затеял, а только приказал склянки отбивать машинисту паровозным гудком. Велел машинисту смотреть на часы с цепочкой и подавать короткие гудки: в двенадцать часов бить четыре склянки четыре гудка, а в час — две склянки и так далее.

Машинист, рассказывали, даже потемнел весь и затрясся. «Пошел вон! закричал он и чуть не влепил свои часы матросу в лоб. — Тут тебе не аптека со склянками, а паровоз!»

Едва я помирил их после.

Пустяковый как будто случай, ерунда! И сделай это кто-нибудь другой, не матрос, тут бы и говорить не о чем: ну, поссорились двое из команды — и помирились. Только и всего. Но Федорчук своим поступком меня прямо обескуражил. Да и это, как обнаружилось, была не первая его выходка. Я-то оставляю его для порядка заместителем командира, а он в это время сам первый колесом ходит!

«А все это от тылового сидения, — раздумывал я, — одно к одному… Живые же люди, черт возьми!»

Я вспомнил, как стремился наш погибший Васюк своими руками — только своими! — бить петлюровцев. А все остальные бойцы? Как они оживляются все, когда хоть изредка выдается им случай вместе с Малюгой ударить по белым прямой наводкой!

«Пойти разве в штаб к Теслеру, — подумал я, — да пустить слезу: так и так, мол, товарищ комбриг, работаем все время на глазок, без приборов, и от этого чересчур много снарядов расходуется, жалко. Разрешите выходить для стрельбы на передовую?…»

Нет, не выпустит — он и разговаривать не станет… Эх, была бы уж эта броня из Киева! Развел бы машинист пары, дал полный вперед, и покатил бы наш бронированный поезд прямо в пехотную цепь. Всякие эти дальномеры и буссоли в сторону, стреляй по зеленым кителям прямой наводкой. Бей их, как куропаток из ружья!

А ты вот стой в тылу и не двигайся. Для всех железная дорога как дорога, чтобы по ней ездить. А для тебя она точка «О» — вершина треугольника, дальномер — все что угодно, только не железная дорога!

Я уже наладился было к Теслеру. Но тут неожиданно произошел случай, который сразу всколыхнул всю команду.

Мы встретились с Богушем.

Вот как произошла эта встреча…

Глава восьмая

Бои шли уже под Жмеринкой, у самой магистрали Киев — Одесса. Красноармейцы и местные жители рыли вокруг станции окопы; из Киева экстренными поездами прибывали отряды вооруженных рабочих; в штабе бригады появились начальники из высших штабов — подготовлялось все к упорной обороне жмеринского узла.

И вдруг стало известно, что петлюровские войска обходным маневром сосредоточили силы в четырех-пяти верстах от Жмеринки, у высоты «46,3». С этой стороны их не ждали. Но комбриг дал белым подготовить весь их план удара и решил взять врасплох.

Был рассвет. За ночь мы почти вплотную подобрались к высоте «46,3» плешивой, разбитой ветрами песчаной горе с одиноким деревцом на вершине. Сразу за горой находились петлюровцы.

Я полз с телефоном. Никифор, мой телефонист, не отставал от меня, волочил по земле катушку и разматывал провод.

Для своего наблюдательного пункта я выбрал возвышенное место у полотна железной дороги. Отсюда можно было взять дистанцию до горы напрямик, по телеграфным столбам.

Плешивая гора была в версте от меня, а поезд стоял в двух верстах позади, скрытый за поворотом дороги.

Я только что проводил с НП комбатра-2. Он сам разметил мне цели, помог сделать расчеты и вообще дал советы, как лучше действовать.

Мне оставалось только передать данные для стрельбы на поезд матросу. Никифор сел к телефону, я стал диктовать ему по записке:

— Цель номер один — гребень высоты. Дистанция — семьдесят делений…

— А по столбам у вас просчитано? — перебил по телефону матрос.

— Просчитано, — сказал я, сам взяв трубку. — Пиши дальше, да поживее. Дистанция семьдесят. Поворот орудия вправо от линии фронта на два тире ноль-ноль делений угломера.

— Есть, записано, — пробурчал через минуту матрос. — Цель номер два какая?

— Цель номер два — пункт выхода железной дороги из-за высоты…

— Ага, понимаю. — Матрос одобрительно крякнул в телефон. — Это на случай, если тот бронепоезд, с башнями, сунется. Толковая цель номер два, толковая… Сам подам снаряд в орудие!

Я отвел трубку в сторону и нажал кнопку аппарата, чтобы прервать его разглагольствования.

— Вот ты, Федорчук, болтаешь языком, — сказал я, — и как раз не то запишешь. Пиши: дистанция — девяносто пять. Слышишь? Наоборот не запиши, а то как раз по наблюдательному пункту снаряд влепишь!