Четыре месяца темноты - Павел Волчик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ты просто злишься на то, что тебя поймали за хвост! – выпалила девочка, забыв, что она прячется за шкафом и подслушивает. – Нечего было подговаривать всех против новенького!»
«Заткнись, тварь!» – Афанасьев плюнул в неё, но она увернулась и убежала.
Люба знала, что Афанасьев ненавидит Илью за то, что тот и в предыдущей школе учился лучше его. Это всегда читалось в его глазах, когда Кротов проходил мимо.
Все остальные молчали, ведь с мальчиками дружили Кулакова и Карманова – самая умная и самая красивая. Никто не хочет ссориться с самыми-самыми, иначе все могут отвернуться от тебя.
Но Землеройку этим вряд ли можно было напугать. От неё отворачивались слишком часто. Она решила, что если потребуется, то скажет новому классному всё как есть…
Кирилл Петрович дождался тишины, представился и кратко рассказал о себе. Кратко, поняла Люба, потому что иначе его могли перестать слушать.
Он назвал университет, в котором учился. Люба ничего не знала об университетах, только слышала про Большой Университет Города Дождей, куда было очень сложно попасть и куда учителя не советовали ей идти по окончании школы.
Он рассказал зачем-то, что изучал устройство мозга, и девочке показалось, что он знает, о чём она думает.
Неожиданно тон его речи поменялся и он признался:
– Мне жаль, что наше знакомство начинается с обсуждения проблем. Когда мне сказали, что я буду вашим классным, я знал, что дети могут устроить всякое, но не думал, что так скоро. В субботу кто-то заткнул раковину тряпкой во время урока рисования и убежал.
Класс зашумел. Послышались разные версии происходивших событий, оправдания, угрозы:
«…нам не понравилась, как она с нами говорила…», «…какое она имеет право…», «моё человеческое достоинство унизили…», «…я имею право говорить, что хочу…»
– Я ещё не договорил.
Раздался смех, потом глухой плоский шлепок, как будто кого-то хлопнули учебником по спине. «Тихо! Да слушай, ты».
– Вода полилась на пол, затопила туалет и просочилась в рекреацию.
Сквозь гул Люба различала:
«…мы успели вычерпать её…», «…убирали тряпками целый урок…», «…да тихо вы!»
– Да. Но урок был сорван. Если бы потопа не обнаружили, то вода размыла бы потолок этажом ниже. Могла обвалиться штукатурка. Этажом ниже – туалеты младших классов. Какой-нибудь первоклассник мог пострадать.
«…ну, это вряд ли…», «…я говорил тебе…», «…да оставь в покое мою руку!»
– Человек, который это сделал, должен признаться. Он может встать сейчас или задержаться и подойти ко мне после классного часа.
Люба была уверена почти на сто процентов, что этот классический номер не пройдёт и никто не поднимется. Она даже удивилась, что Кирилл Петрович вынужден был использовать его. Однако учитель неожиданно добавил:
– Мы проверили видеозапись, и те, кто это сделал, уже известны… Но может быть, вы хотели бы и сами рассказать, почему это произошло?
Люба вспомнила, как заглядывала в учительскую, когда там просматривали запись. Да, учителя знают, что это их класс, но кто именно заткнул раковину тряпкой и зачем, им неизвестно. Кирилл Петрович схитрил, чтобы узнать виновных. Неужели кто-нибудь поверит?
Вопреки её ожиданиям класс притих – видимо, последний аргумент был достаточно убедительным. Со своего места робко поднялась худенькая девочка с аккуратным каре, милым личиком и большими растерянными глазами.
Кажется, учитель не ожидал, что поднимется она.
Люба не заметила, как с её губ сорвалось само собой:
– Лика?
Самая-самая красавица – Лика Карманова – ещё никогда не делала ничего против общих правил. Землеройка принюхалась и почувствовала участие самой-самой умной подружки Лики – Яны Кулаковой.
– Я сама не знаю, как это получилось… – Карманова готова была расплакаться.
В классе зашептались, потом Максим Урбанский, тряхнув своими расчёсанными волосами и ехидно улыбнувшись, сказал:
– Вставай, Кулакова!
– Отвали, Урбанский. Без тебя… Я тоже, Кирилл Петрович, была там.
Девочка распрямилась. Когда она говорила, голос её делался притворно детским и невинным. Он как будто лился в уши переслащённой патокой. Кулакова смотрела свысока, несмотря на свой небольшой рост. В очках и чёрной жилетке, она была похожа на учёного кролика из Винни-Пуха. Люба съёжилась, зная, как ловко она может обмануть любого взрослого, не говоря уже о детях. Даже Землеройка не приближалась к Кулаковой, потому что не могла обхитрить её. Участие Яны многое объясняло.
– Тоже?
– Не могу сказать, что я засунула тряпку. Но я была вместе с Ликой.
Подруга бросила на неё презрительный взгляд. Озеров вздохнул.
– Чем же вам не угодила раковина?
– Она тут ни при чём. Просто мы хотели отомстить.
– Вот как…
– Устроить потоп, чтобы нам не пришлось выполнять её задание.
– Её?
– Маргариты Генриховны.
– Значит, урок замещала завуч?
– Да, но мы раньше никогда её не видели. Она пришла со своими правилами. Кричала на нас. Мы не взяли кистей и бумаги. Уже за это она взъелась.
– Разве кисти нужны на уроке рисования?
В классе послышался приглушённый смех, означавший, что подобное случалось не раз. Но Кулакова продолжила таким же обиженным голоском:
– Прошло пятнадцать минут от урока, а она уже написала замечание в дневник Водянкиной и Тугину за то, что они сидели с пустыми листами.
– Они сегодня в школе?
Поднялось две руки.
– Что вам сказали нарисовать? – спросил Озеров, глядя на Водянкину, сидевшую развалясь на стуле.
– Осенние перемены в природе, – кисло ответила та.
Люба знала, что Водянкина может просидеть весь урок, глядя в одну точку и не достав даже ручки. Водянкину кто-то назвал однажды обрюзгшей старухой. Она нахамила обидчику, позвонила маме – бывшей учительнице, работавшей когда-то в этой школе. Мать примчалась с огненными глазами, и больше никто в классе не позволял себе повторить подобное.
– Почему вы сидели без дела?
– Я играл в Варкрафт, – осклабился Тугин, довольный своей честностью, – дошёл до шестого уровня.
Кирилл вздохнул и посмотрел на девочек.
– Как эти замечания касаются тебя с Ликой?
Кулакова надула обиженно щёки и подняла вверх палец (ну точно кролик из Винни-Пуха!):
– Никак! Она, она… Мы думали отомстить за оскорбление нашего достоинства…
– Что? Достоинства?
Словно по замыслу театральной постановки в класс вошла Маргарита Генриховна. Это было так неожиданно, что Люба вздрогнула и чуть не подавилась слюной.
– Ах, так вы здесь, Кирилл Петрович, а я вас ищу…
Завуч огляделась, сложила пальцы в замок.
– Все встали! – рявкнула она, не заметив двух уже стоящих девочек. – Итак, я хочу знать следующее: кто посмел во время моего урока испортить школьное имущество?
Люба не любила, когда взрослые кричат. Стать Землеройкой… Спрятаться в нору…
– Маргарита Генриховна, не надо, мы уже всё… – начал учитель, но завуч, казалось, не слышала его.
Она начала тыкать пальцем из стороны в сторону.
– Ты – поправь рубашку. А на тебе, что на тебе за футболка? Тебе смешно? Смешно, я спрашиваю? Посмотрели на меня. На меня, а не на парту!
Обычно Люба видела завуча в двух состояниях: сдержанного «педагога», говорящего прописные истины, которые порой с большим вниманием принимались детьми начальной школы, и нервной женщины преклонного возраста, превратившейся в фурию и нещадно режущей воздух ультразвуком.
Любе было очень обидно, что на этот раз Маргарита Генриховна поддалась последнему состоянию и испортила расследование нового учителя.
Как бы глубоко Землеройка ни забралась в нору, она слышала завуча. Маргарита Генриховна кричала что-то про звание гимназиста и лицо класса, про распущенность – и зачем-то про судьбу Родины. Она и не собиралась кричать. Просто желала детям блага. Хотела, чтобы они стали «успешными выпускниками»…
Лицо Лики всё ещё казалось расстроенным, когда же Люба посмотрела на Кулакову, то ужаснулась: вся красная, та поджимала губы и поглядывала на подругу, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.
«Ей совсем не страшно! Ей наплевать!»
На том уроке, который замещала Маргарита Генриховна, Люба рисовала дерево, исполняющее желания. У неё было много неисполненных желаний.
Но что могли пожелать самая умная и самая красивая девочки?
Обе имели идеальную успеваемость. Обе были из полных богатых семей. У каждой были братья и сёстры, друзья, наряды, игрушки, развлечения.
И чего они пожелали? Отомстить? Затопить школу?
Люба взглянула на Кирилла Петровича.
Он был бледен и стоял в стороне, угрюмый и молчаливый.
Илья Кротов
– Хотите яблочко?
Мальчик с громким хрустом откусил кусок. У него было отличное настроение.
Учитель бросил на мальчика мрачный взгляд:
