Тихая сатана - Владимир Чванов

– Ты, Мамонов, со мной так не разговаривай, даже шутки ради, – Муратов со значением посмотрел на него. – Может, память плохая стала?

– Никоим образом. – Мамонов отрицал с тем упорством, которое возникает у людей, скрывающих нечто важное.

Муратов понимал, что Мамонов хитрит и, сам того не сознавая, своим враньем подтверждает его догадку.

– Ну даешь! – рассмеялся он. – Что-то ты, Мамонов, на разные вопросы одинаково отвечаешь? Даже странно слушать. Нервничаешь, что ли?

Мамонов зашаркал ногой по асфальту:

– О золоте хотите знать? Правильно! Сейчас все мудрые, только и я не дурак. – Он смотрел хитрыми глазами. – Ну а если скажу, тогда что?

– Что?! Не знаю, не знаю…

– А у меня на это особая точка зрения. После отсидки я чист.

Муратов постучал костяшкой кулака по борту и упругим движением ладони смахнул с него заледенелую корку снега.

– Ты эту свою точку припрячь подальше. Об этом ты да я знаем… Характер у тебя, прямо скажу, неважный!

– Допустим, а что дальше? Я живу осмотрительно, – ответил Мамонов. – Мои прежние грехи теперь никакой роли не играют. А за плохой характер не судят. Так что… – и усмехнулся.

– Несознательный ты человек, Мамонов! Газеты читаешь, телевизор смотришь, котелок вроде у тебя варит, а дремучесть свою не разогнал и порядочность не приобрел. Поэтому скажу одно: не забывай, что было-то серьезное…

– То грехи молодости. Я тогда зеленым был. Кумекал плохо.

– Теперь не зеленый! С умом. Поэтому, когда по новой пойдешь, опасным рецидивистом считать станут…

Усмешка пропала. Мамонов надолго задумался и от волнения сдвинул на макушку шапку.

– Да-да – уныло протянул он. – О золоте я слышал мало.

Среди воров толк не идет. Правда, на прошлой неделе Валет показывал монету рыжую. Но она по наследству ему… Другого не знаю.

– Ты завещание у Валета видел?

– Он так сказал.

Муратов продолжал вести разговор.

– Может, и так. Только монеты меня не интересуют. Мне бы о колечке обручальном, цепочке со знаком зодиака, сережках с жемчугом. – Он говорил об этих вещах нарочно, чтобы не заострять внимание на золотой десятирублевке.

Мамонов усмехнулся и тут же с неожиданной деловитостью спросил:

– А откуда цацки? Если не секрет, конечно… Муратов ответил серьезно:

– От тебя не скрою. Их в Марьиной роще с девчонки сняли. Ну и «порядки» ваши, воровские!

– Как это? Как это? – удивился Мамонов.

– А так! За три сотни девчонку разукрасили. И срок для себя уготовили приличный. Вот и выходит: дурацкие они, ваши «порядки»…

Мамонов рассмеялся. Он снова обрел прежнюю уверенность.

– Глупый народ. Дураки прямо, – и тут же оборвал смех. – О таких пустоголовых сказал бы не задумываясь. Они народ дрянь. Микробы наглые. Мы презираем шваль всякую, хулиганов, тех, кто за рупь с полтиной ножиком ткнет, и прочую мелюзгу. Такие умом не живут. Поэтому и срок наматывают себе большой. – Всем своим видом Мамонов старался доказать авторитетность своих слов.

Участкового Гусарова Арсентьев тоже подключил к раскрытию кражи у Школьникова. Ему было поручено проверить подозрительных лиц в своем микрорайоне. Около двенадцати он закончил работу, вычеркнул в блокноте несколько фамилий и почувствовал неудовлетворенность. Результаты расстроили. Докладывать Арсентьеву, которого он считал человеком особо уважаемым, было нечего. Гусаров пересек улицу и из телефонной будки, стоявшей впритык у забора автобазы, все же позвонил ему. Арсентьев сразу понял причину плохого настроения участкового.

– Так это же хорошо! Радоваться должен, что подозрения на твоих подопечных отпали.

Гусаров порывался что-то сказать, но его остановил Арсентьев:

– У тебя есть что-нибудь конкретное? Нет? Тогда пройдись еще разок по участку. Поговори с народом и возвращайся в отделение.

Гусаров торопливо шагал по заснеженному пустырю. Около переезда с ним поздоровались. Он поднял голову. Шагах в пяти от него стоял Шунин. На этой территории он был самым несговорчивым и резковатым. Не то чтоб нарушал порядок, скорее спорил о порядке. Все норовил чего-то доказать. И почти всегда в присутствии людей.

– Здравствуй, начальник. Все ходишь, смотришь? Небось жалеешь, что эту службу выбрал?

Гусаров благодушно спросил:

– Похоже, заботу проявляешь, Шунин? С чего бы? Говори по делу.

– А я по делу. Участковый – фигура важная. У него главный козырь – знание! Чтоб людские вопросы правильно решались. А с физкультурным техникумом где у тебя этот козырь? Каждый своим делом заниматься должен…

Гусаров посмотрел с досадой.

– Понятно изложил. Только кто на работу меня назначил, знал, что делал.

– Вот именно, назначил. Поэтому и спросить с тебя трудно, – сказал Шунин.

– Выходит, надо, чтоб я на работу с твоего согласия шел?

– Не с моего, конечно, а всех людей с участка. Тогда и было бы по способностям.

Гусаров покашлял в кулак, чтобы скрыть усмешку.

– Знаешь, а ты мне нравишься!

– Чем же? – спросил Шунин недоверчиво. Он не понял шутки.

– Глаза у тебя выразительные, лоб высокий, как у мыслителя, руки тонкие, как у пианиста…

– Зачем смеяться?

– Я не смеюсь. Я плачу над твоей судьбой.

– Почему?

– Потому что судьба твоя на волоске висит, а моя на канатах.

– Что же это за канаты?

– Когда-нибудь поймешь. Но я тебе сейчас скажу. Это любовь к делу, уважение к людям и простая человеческая честность…

Шунин подавил тяжелый вздох.

– Да, я судимый, – сказал он вдруг осевшим голосом. – И мне свою жизнь исправлять надо, потому что у людей ко мне доверия нет. Вот у меня к ним есть. Они добра мне хотят. Я чувствую это. А судимость… По дурости, по пьянке она… – Он громко выругался.

Мимо шли супруги Школьниковы. Шунин выругался еще раз.

– Вы что себе, собственно, позволяете? – возмутился Школьников. – Совсем стыд потеряли. Видно, колония вас не исправила. – Он говорил громко, уверенно.

Шунин смотрел смущенно. Понимал: в такой ситуации пререкаться не следует.

– Извините, – виновато сказал он. – Не заметил. А то бы…

– А то бы, а то бы… Даже работника милиции не стесняетесь. Или у вас форма разговора с ним такая? – Упрек Школьникова уже относился к Гусарову.

Шунин вымученно улыбнулся:

– Я извинился уже, извините еще раз… Школьников повернулся, чтобы уйти, но посмотрел на Гусарова.

– Я вижу, товарища милиционера не беспокоит, что нарушается общественный порядок. Я проинформирую ваше начальство.

Гусаров чуть удивился и пожал плечами. Не ждал он столь неожиданного поворота. Сказал без колебаний:

– Это ваше право. А мое – сделать строгое замечание и при вас, – он подчеркнул эти слова, – призвать к порядку…

– Ты что? Ты что? – заволновался Шунин. Он лихорадочно обдумывал свое положение. – Я же попросту…

– Прошу меня в эти вопросы не вмешивать, – от высокомерия Школьникова не осталось и следа. – А его, – он пальцем указал на Шунина, – предупредите. Может, и поймет. Штрафом и пятнадцатью сутками таких не исправишь…

Шунин обозлился.

– Что значит «может»? И каких это «таких»? – воскликнул он. – Я что, хуже тебя? Ну, выругался нечаянно, а ты со знанием дела в словах этих разобрался. Выходит, знакомы слова-то…

Гусаров решительно оборвал его:

– Нахальный ты, Шунин. Хулиганство в тебя основательно въелось.

Шунин расстроился.

– Спасибо за характеристику моей личности… Гусаров не ответил. Он раскрыл было планшетку и, решительно захлопнув ее, повернулся к Школьникову:

– Я хотел бы зайти к вам на минутку, переговорить.

– Нет, нет. У нас в квартире уборка, – поспешно ответил Школьников. Ему явно не хотелось вмешиваться во внезапно возникший конфликт.

– Тогда завернем в ДЭЗ. Это минут на десять. А вы, Шунин, идите в отделение. Там разговор с вами состоится обстоятельный.

– При чем здесь я? – замер Школьников. – Вот что значит не проходить мимо. Так и до дома не дойдешь…

– Ну зачем это вам? Зачем? – с дрожью в голосе спросил Шунин, переводя взгляд с одного на другого. – Или премию дадут? Благодарность за меня объявят? – Досада была готова выхлестнуться наружу.

– Не заводись, Шунин, – строго заметил Гусаров. – А то я на работу письмо направлю. Пусть общественность за тебя возьмется…

Шунин растерялся. О том, что Гусаров может написать письмо на работу и подключить общественность, он не предполагал.

– Ладно, начальник. Я могу даже отсидеть твои сутки. Только на работу не пиши. Не позорь… У меня дочь на этом заводе работает. Ради нее прошу.

И представил себе, как в цехе его будут обсуждать, а он станет оправдываться и доказывать, что не так уж виноват. Подумал и о том, что лишат его прогрессивки, что долго будут смотреть на него без уважения, до тех пор, пока все забудется. И забудется ли? Он зябко передернул плечами.