Гори, ведьма, гори! (сборник) - Абрахам Меррит

Это была странная маленькая речь, как будто повторенная под диктовку. Но меня больше заинтересовало изменение, происшедшее с самой девушкой. Ее голос не был более безжизненным. Он звучал живо и бодро. И сама она не была больше безжизненной. Она была оживлена, даже чересчур; на щеках ее появилась краска. Вся неопределенность исчезла из ее глаз – они смотрели чуть насмешливо и даже слегка злобно.

Я рассматривал кукол.

– Они прелестны, – наконец сказал я. – Но может быть, у вас есть еще лучше? У меня сегодня особое событие – моей внучке исполняется семь лет. Цена для меня значения не имеет, конечно, если она в пределах разумного…

Она вздохнула. Я взглянул на нее. Ее глаза снова приобрели испуганное выражение, блеск и насмешка исчезли из них. Она побледнела, и снова я почувствовал на себе незримый взгляд, еще более действующий, чем раньше. И снова содрогнулся.

Дверь за прилавком открылась. Подготовленный дневником Уолтерс к чему–то необычному, я все–таки был поражен видом мастерицы кукол. Ее рост и массивность подчеркивались размерами кукол и тонкой фигурой девушки. С порога на меня глядела великанша с тяжелым лицом, усами над верхней толстой губой и весьма мужественным выражением лица.

Я посмотрел на ее глаза и забыл карикатурность ее лица и фигуры. Глаза были огромные, блестящие, черные, изумительно живые. Как будто это были духи–близнецы, не связанные с телом. Из них словно изливался поток жизненности, который вздергивал мои нервы, и в этом не было бы ничего угрожающего… если… если. С трудом я отвел глаза и взглянул на ее руки. Она вся была завернута во что–то черное, и ее руки были спрятаны в складках. Я снова поднял глаза и, встретившись с ее глазами, заметил в них насмешку и неудовольствие. Она заговорила, и я сразу понял, что вибрация жизни в голосе девушки были эхом ее приятного, звучного и глубокого голоса.

– Вам не понравилось то, что показала моя племянница?

Я собрался с мыслями и сказал:

– Они все прекрасны, мадам… мадам…

– Менделип, – сказала она вежливо, – мадам Менделип. Вы не знали моего имени, а?

– К несчастью. У меня есть маленькая внучка. Я хочу чего–нибудь красивого к ее седьмому дню рождения. Все, что я видел у вас, чудесно, но мне хотелось бы чего–нибудь особенного…

– Чего–нибудь особенного, – повторила она, – еще более красивого. Хорошо, может быть и есть. Но когда я особо обслуживаю покупателей, – она сделала ударение на слове «особо», – я должна знать, с кем имею дело. Вы, должно быть, считаете меня странной хозяйкой магазина, не так ли?

Она засмеялась, и я поразился свежести, молодости, удивительно нежной звонкости ее смеха.

С явным усилием я заставил себя вернуться к действительности и насторожиться. Я вытащил из чемоданчика карточку моего давно умершего друга – доктора.

– А, – сказала она, взглянув на нее, – вы врач. Ну, а теперь, когда мы знаем друг друга, зайдите ко мне, я покажу вам своих лучших кукол.

Она ввела меня в широкий, плохо освещенный коридор. Потом дотронулась до моей руки, и снова я почувствовал странное приятное напряжение нервов. Она остановилась около двери и снова взглянула мне в лицо.

– Здесь я держу моих лучших. Моих особенно хороших. – Она засмеялась и открыла дверь.

Я перешагнул через порог и остановился, осматривая комнату быстрым беспокойным взглядом. Но это была не та чудесная комната, которую описала Уолтерс. Действительно, она была немного больше, чем можно. Но не было изысканных старых панелей, ковров, волшебного зеркала и прочих вещей, превращающих комнату в земной рай. Свет проходил через полузанавешенные окна, выходившие в небольшой пустой дворик. Стены и потолок были выложены простым коричневым деревом. Одна из стен была покрыта маленькими шкапчиками с деревянными дверцами. На стене висело зеркало, оно было круглой формы, и на это кончалось сходство с описанием Уолтерс.

В углу стоял обыкновенный камин. На стене висело несколько гравюр. Обыкновенный большой стол был завален кукольными одеждами, законченными и недошитыми. По–видимому, дневник Уолтерс был все–таки плодом разыгравшегося воображения. И все же насчет самой мастерицы кукол, ее рук, глаз, голоса, она была права…

Женщина оторвала меня от моих мыслей.

– Моя комната интересует вас?

– Любая комната, в которой творит настоящий артист, должна интересовать. А вы истинный художник, мадам Менделип, – ответил я.

– Откуда вы это знаете? – спросила она задумчиво.

Я сказал торопливо, осознав свой промах:

– Не нужно видеть целую галерею картин Рафаэля, чтобы понять, что он мастер. Я видел ваших кукол.

Она дружески улыбнулась. Затем закрыла за мной дверь и указала на стул около стола.

– Не обождете ли вы немного, пока я кончу одно платьице? Я обещала сделать его сегодня, и малютка, которая ждет его для своей куклы, должна придти. Я быстро кончу.

Почему же нет?

Я сел. Она сказала мягко:

– Здесь так тихо. А вы устали. Вы много работали, да? И вы очень устали.

Я облокотился на спинку стула. Вдруг я почувствовал, что и вправду ужасно устал. На один момент я словно потерял сознание. С трудом открыв глаза, я увидел, что мадам села за стол. И тут я увидел ее руки. Длинные, выхоленные, белые… красивее их я еще не видел. Так же, как и глаз. Они, казалось, жили отдельно от ее тела. Она положила руки на стол и снова ласково заговорила.

– Хорошо иногда придти в спокойный уголок, где царит покой. Человек устает, очень устает.

Она взяла со стола маленькое платье и начала шить. Длинные белые пальцы водили иглу, тогда как другая рука поворачивала крошечную одежду. Как удивительно гармоничны были движения ее длинных белых рук… как ритм… как песня… покой. Она сказала тихим прекрасным голосом:

– Ах, сюда не достигает шум света. Все здесь мирно… и тихо… и покой…

Я отвел глаза от медленного танца ее рук, от мягких движений длинных тонких пальцев, которые так ритмично двигались. Она смотрела на меня мягко, с нежностью… глаза ее были полны того покоя, о котором она говорила.

«А ведь и вправду, не вредно немного отдохнуть, набраться сил для предстоящей борьбы. Я устал. Я даже не сознавал раньше, как я устал. «Я снова стал смотреть на ее руки.» Странные руки, как будто не принадлежащие ее телу. Может это тело – только плащ, обертка, скрывающая настоящее тело, которому принадлежат эти руки, глаза, голос… Оно прекрасно, это настоящее тело…»

Так думал я, следя за медленными ритмическими движениями ее рук.

Она начала напевать какую–то странную песню, сонливую, баюкающую. Она обволакивала мой усталый мозг, навевала сон, сон, сон… и руки ее распространяли сон. А глаза звали – засни! засни!