Harmonia cælestis - Петер Эстерхази

Один из дежурных преподавателей женского общежития городка Айка паническим тоном сообщил дежурному офицеру местного отделения милиции, что сегодня вечером вооруженный мужчина совершил нападение на двух гимназисток. Некоторое время спустя милиция задержала местного жителя, моего отца, вооруженного стартовым пистолетом «ягуар» с патронами. Что же произошло? В темное время суток мой отец с пистолетом в руке подошел на улице к моей матери и ее подруге, желая принудить их к жутким вещам (точнее, к совершенно конкретной вещи, каждую по одному разу). Моей мамочке удалось бежать, в то время как ее подругу мой отец схватил за руку и тут же признался ей в любви, сказав, что давно без ума от нее (sic!) и, если она не отдастся ему, он вынужден будет ее пристрелить. Девчонка пустилась бежать, а папашка мой, со страстью в душе и стартовым пистолетом в руке, остался стоять на обочине. Вскоре он был задержан, поскольку моя мать его запомнила и сообщила милиции точные приметы. Мой отец пребывает в недоумении, хотя прежде уже был судим за разбойные нападения. На сей раз он обвиняется в посягательстве на нарушение свободы личности. Я просто следовал естественным инстинктам, говорит он, — ну, в смысле, хотел ебаться, а если дело не выйдет, тогда убить, но это лишь в крайнем случае. И потом, девчонки ведь убежали, вернее сказать, затеяли игру в салочки, что, согласитесь, снимает с меня часть ответственности. И вообще, меня удивляет поведение органов власти. Которые лупили меня, как будто не понимали, в чем дело. Мне это кажется перегибом, хотя сознаю, что на такие вещи можно смотреть и с других позиций. Десяти заповедей, например. Не убий и т. д. Но для тех, кто их исповедует, есть Господь, который вместо них убивает. Это тоже непросто, но, согласитесь, это иное дело. Кто-то ведь должен брать на себя грязную работу.

В Софии следователи антитеррористического отдела Скотланд-Ярда допрашивали моего отца в связи с делом Маркова. Георгий Марков, который эмигрировал в 1969 году и работал на всемирную службу новостей Би-би-си, прогуливаясь по мосту Ватерлоо, согласно реконструкции событий, как бы случайно (ха-ха, это классно — случайно!) был уколот специально препарированным наконечником зонтика; игла с отравляющим веществом четыре дня спустя после смерти диссидента была обнаружена в его бедре. Но в тогдашних условиях следствие зашло в тупик. Теперь времена изменились! Документы снова подняли, и оказалось, что мой отец, в ту пору третий секретарь посольства, незадолго до происшествия по поддельному паспорту прибыл в Лондон, а вскоре после убийства Маркова мелкого дипломата (моего отца) назначили чрезвычайным и полномочным послом в Стокгольм. И, как человеку, которого никогда прежде не судили (за совершение особо тяжких преступлений), моему отцу теперь непонятно, что происходит. На вопрос «Санди Таймс» он раздраженно ответил, что газеты это не касается, допрашивал ли его Скотланд-Ярд или нет, и что, вообще, он ощущает себя «в окружении волчьей стаи». Разумеется, мне это кажется перегибом, хотя я и понимаю, что на такие вещи можно смотреть и с других позиций. Десяти заповедей, например. Не убий и т. д. Но для тех, кто их исповедует, есть Господь, который вместо них убивает — даже скот неразумный в первом приплоде. Кто-то должен ведь делать и эту работу.

Мой отец был с Господом Богом в приятельских отношениях. Как-то раз он (отец мой) попал в большую беду. Как настоящий мужчина, он пытался, хватая себя, так сказать, за волосы, выбраться из той темной ямы, в которую превратилась вся его жизнь. Но все было бесполезно. Точнее сказать, дело мало-помалу рассасывалось. Но для этого требовалось время. (Что есть Бог без Человека? Абсолютная форма абсолютной скуки. А что есть Человек без Бога? Абсолютное безумие, замаскированное под невинность.) И вспомнил он тут о своем приятеле. О Господи, Ты всегда был рядом со мною, я знал это и, оглядываясь, всегда видел следы двух пар ног, Твоих и моих. А в последнее время, теперь, когда я оказался в беде, почему Ты оставил меня? Я оглядывался и видел следы одной пары ног. Все верно, сын мой. Я нес тебя на руках.

В восемнадцатом столетии отец мой убил религию, в девятнадцатом — убил Бога, в двадцатом — убил человека.

~~~

Давно уже воцарились мир и покой, и только в сердцах бушевала война. Откуда ни возьмись поблизости от усадьбы вдруг появились маскировавшиеся под турецких всадников широкими шароварами и красочными нарядами турецкие всадники, они сперва хитростью взяли усадьбу и вырезали всех ее обитателей до последнего. Кровь лилась ручьями, человеческие мозги брызгали на беленые стены, и стервятники рвали на части убиенных младенцев. Моя мать, заикаясь, считала смердящие под палящим солнцем трупы. Мир лишился рассудка. (Самое позднее, в этот момент мой отец должен был наконец понять, что он может отправляться куда подальше, к чертям собачьим со своим нежно лелеемым «я», со своим эго, над которым он столь самозабвенно, с таким вниманием к мельчайшим деталям трудился десятилетиями, ибо оно уже ничего не значило, его не было, потому что мир вокруг нас — не пустое пространство, которое мы, по собственной прихоти, заполняем игрой, а полное, даже переполненное: болью. Вот именно! Причем настоящей, физической, пес неверный, гяур, сказал ему турок, прежде чем заколоть моего отца, но так и не заколол: как будто мир вокруг нас был пустым пространством, которое мы, по собственной прихоти, заполняем: игрой.) Моя мать, заикаясь, считала смердящие под палящим солнцем трупы: считала их по-турецки.

И вот пришла весть: неверные сеют смерть в Гимешалье, Кара-Мустафа нападает на мирно пасущихся, по известному своему обыкновению, венгров, а мы — терпи; Вена настаивала на том, чтобы в интересах мира чуточку пострадать, однако на этот раз терпение наше лопнуло. Давно уж хотелось венграм чем-нибудь отличиться! Мой отец сказал старшему моему брату Ласло: выбери мужчин и пойди, сразись с басурманами; завтра я стану на вершине холма, и Жезл Отечества будет в моей руке. И мой дядя Ласло сделал, как сказал ему мой отец, и пошел сразиться с басурманами; а мой отец, и граф Форгач, капитан крепости Эршекуйвар, и господин вице-генерал Пал Шерени взошли на вершину холма. И когда мой отец воздевал руки, побеждал мой дядя, а когда опускал их, его одолевал басурманин. Но руки моего отца отяжелели, и тогда они взяли камень и подложили под него, и он сел на нем, Форгач же и Шерени поддерживали его руки, один с одной, второй с другой стороны. И руки его были воздеты до захождения солнца. И мой дядя низложил басурманина и народ его острием меча. — Во имя ужасной и банальной правды остается добавить, что Шерени ронял руку моего отца трижды, и один раз — Форгач. В первый раз это стоило жизни дяде моему Ласло, который на своем Зульфикаре, обещанном, между прочим, мне, вместе с Яношем <здесь следует фамилия моего отца> и его слугой Марци, а также двумя десятками ратников, оказался прижатым к болотистому ручью, где конь его поскользнулся, но дядя мой, упав вместе с ним, еще долго сражался пешим и даже прикончил двух турок. Но в конце концов, ослабев от множества полученных ран, он скончался. Как свидетельствуют его шлем и панцирь, хранящиеся в Музее военной истории (Heeresgeschichtliche Museum) в Вене, он получил удар мечом по голове и пулю, которая, вырвав кусок металла внизу нагрудника, попала ему в живот. Вероятно, последняя рана и оказалась смертельной. Затем упал барон Ференц и был обезглавлен турком. Тамаш получил несколько огнестрельных ранений, а тело Гашпара было усеяно дюжиной колотых ран. Кровавая дань, которую заплатила судьбе в один день и час всего лишь одна семья, потрясла не только всю нацию, но и совесть всей христианской Европы. От имени императора соболезнования передали граф Мансфельд и граф Пухгеймский, а утешительные слова и благословение папы — специальный посланник понтифика. Пышные были похороны в Надьсомбате, ничего не скажешь.

После того как убили моего отца, власти, которые, видимо, чувствовали вину за допущенный перегиб, направили семье телеграмму, адресовав ее почему-то не моей матери, а сыну моего отца, который, будучи о ту пору младенцем, еще не умел читать. Телеграмма гласила: В результате досадного недоразумения мы убили вашего отца. Сожалеем. Моя мать читала, разглядывала и вновь перечитывала телеграмму и наконец сказала: могли бы отчитаться и поподробней.

Как писали газеты, жизнь моего отца, не говоря уж о его смерти, заслуживает романа. Он был убит с особой жестокостью в полдень вторника. Исполнителем страшного злодеяния стал автомеханик, фамилия не имеет значения, 24 лет, проживает по адресу. Брак моих родителей в последние годы расстроился, и моя тридцатитрехлетняя мать съехала к автомеханику, хотя у того даже автомобиля не было. Но потом, из-за четверых детишек (это мы! — только в раннем возрасте), вернулась все же к отцу, продолжая втихую сношаться с Аттилой (автомехаником). План убийства они разработали вместе. Моя мать сообщила механику, что они уезжают на дачу в Тихань, где около полудня должны встретиться с агентом по недвижимости. Так оно и случилось. А после того как агент с чувством выполненного долга удалился и моя мать отправилась в магазин за сметаной (к тыквенному супу), механик прокрался в дом и тяжелым (не только на вид) молотком привел замысел в исполнение, что есть тягчайшее преступление. О неприглядной роли моей матери в этой истории свидетельствует тот факт, что она, как соумышленница и соучастница — звучит прямо как Тартарен из Тараскона, — тоже была арестована. И эта гнида, не моя мать, а ее любовник, во всем сознался, включая те 200 тысяч форинтов, которые мой отец утром того злосчастного дня, еще до собственного убийства, снял со счета в местном сберегательном банке. Разумеется, можно было бы много чего рассказать не только о смерти, но и о жизни моего отца — фоторепортер, график, краткий венгерско-шведский словарь, да и стихи писал. Его коллекция предметов искусства Восточной Азии оценивается в миллионы форинтов. Между тем как 100 форинтов — это где-то 1 дойчмарка, так что не трудно себе представить обменный курс моего отца.