Автограф. Культура ХХ века в диалогах и наблюдениях - Наталья Александровна Селиванова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Каждое явление читателю писателя Виктора Ерофеева сопровождается гулом критики. Почти всем не нравились рассказы, опубликованные в «Метрополе» (1979) — неподцензурном литературном альманахе, за который его отец, видный советский дипломат, заплатил собственной карьерой. На франкфуртской книжной ярмарке-89 двенадцать зарубежных издательств чуть ли не дрались за рукописный вариант «Русской красавицы», которую впоследствии за рубежом отнесут к лучшим книгам десятилетия. Роман, переведенный на 27 языков мира, на родине встретили в штыки, сочтя порнографическим. Потом были «Жизнь с идиотом», «Страшный суд» и высоко оцененный интеллектуалами сборник эссе «В лабиринте проклятых вопросов», который из-за главы «Морфология русского народного секса» отказывалось публиковать уже в трехтомнике В. Ерофеева издательство «Молодая гвардия». И вот в магазинах появилась новая книга Виктора Ерофеева.
— «Русский мужчина был, русского мужчины уже — еще нет, русский мужчина снова может быть», — пишете вы. Если он был, то хотелось бы знать, когда?
— В книге образ мужчины двоится: это универсальный тип, и тип исключительно русский. И надо признать, что тот и другой находятся в плачевном состоянии. Если говорить о первом — о цивилизованном мужчине, то в главной роли ему отказывает широкое женское движение на Западе. Он выглядит потерянным.
— Значит, виноват феминизм?
— Не только. Западное общество стало максимально либеральным. Ушли агрессивные свойства, а мужчина без агрессии — это уже что-то неясное. И в США, и во Франции, и в Германии, и в Голландии, за исключением, быть может, Италии, где мачизм (отношение к женщине с позиции силы) еще удерживается, я наблюдаю потерю самоидентификации, то есть самого важного, что определяет человека: кем он есть в жизни.
Что же касается русского мужчины, то с ним ситуация более отчетливая и, увы, более драматическая. Поскольку русский мужчина — это прежде всего сословное явление, возникшее в просвещенном классе: сочетание чести, достоинства, образования, определенной доли эгоизма, самообладания, такой мужчина действительно был. Его сразу узнавали в Париже, французы поражались красотой белой гвардии. Как это ни парадоксально, такой цивилизованный тип можно было встретить в России вплоть до 60-х годов. Конечно, сталинизм многое и многих перемолотил, но повадки долго сохранялись.
— Что вы имеете в виду под словом «повадки»?
— Общее представление о том, что и как полагается делать, как полагается жить. На гребне либерализации 60-х — вот исторический парадокс — и в управление, и в среднее звено пришел «грядущий хам», о котором предупреждал Мережковский. Просвещенный класс был срезан, следовательно, подпитку такой мутант получал от низших слоев.
С переменами в российском обществе, с серьезным изменением женской роли в мире и у нас я наблюдаю новое явление. Нельзя твердо сказать, каким будет «новый мужчина», — это пока что зародыш, который плавает в некоем бульоне. И моя книга как раз попытка его предугадать.
— Одну из глав вы писали, беря за основу известный анекдот о двух киллерах, ожидающих жертву. Несчастный не появляется. Тогда один говорит другому: «Может, случилось что-нибудь?». Размышляя о герое новейшего времени — бандите, творящем на наших глазах свой кодекс чести, вы заканчиваете повествование отнюдь не оптимистически: «Два рыцаря стоят в подъезде, ждут клиента». А у меня, признаться, есть слабая надежда на детей, таких, с позволения сказать, героев. Получив приличное образование за рубежом и вернувшись в Россию, вряд ли они пойдут по папиным стопам.
— Тут следует высказаться подробнее… Странно, что о моральном кризисе мало писали и почти не пишут теперь. Все беды якобы в экономике. А как назвать состояние этической жизни нашей нации? У нас начисто погибла христианская этика, которая даже при серьезном отношении государства российского к религии до октября 17-го была недостаточно освоена человеком. И при всем моем сдержанном отношении к Белинскому должен заметить, что в споре Белинского с Гоголем неистовый Виссарион оказался прав. Добавлю, что Бердяев, Булгаков, Розанов, также рассчитывавшие на мужика-богоносца, после октябрьского переворота отказались от прежних убеждений.
Что же остается? Гражданский кодекс? Но у нас он работает просто скверно. Ворья много, потому что в народе все еще живо снисходительное отношение к воровству. Не украдешь — не проживешь.
А когда я работал над эссе о морфологии русской эротической сказки, то пришел в ужас. Оказывается, наш народ с яростным юмором относится к агрессии в эротике. Попы насилуют, отец, поучая дочь, использует прямо-таки садистские приемы. Смешно?
Если же говорить о политической культуре советской эпохи, то достаточно вспомнить, как поощрялось доносительство. Вот мы и пришли к 1985 году морально опустошенные, не готовые противостоять криминальной ситуации и ее этической культуре: жить по бандитским понятиям. Между тем у этой культуры есть одно достоинство: она не врет. Но для того, чтобы она трансформировалась в новую национальную этику, лишенную уголовного содержания, должно пройти очень много времени. А пока рыцари ожидают жертву.
Я так же, как и вы, надеюсь: дети бандитов, отучившись в Гарварде, не пойдут по родительским стопам. Чем престижнее выбирается учебное заведение на Западе, тем большим ударом станет возвращение на родину. И для папеньки, от которого чадо придет в ужас, и для самих повзрослевших детей. Потому что работать по-западному, даже унаследовав папин бизнес и деньги, в России сразу не получится. Их начнет корежить. В принципе таким детям уготована тяжелая судьба людей раздвоенных. Этот путь — нарождение мужчины через учебу за границей — особо хороших результатов России никогда не давал. Потому что страна от нововведений разрывалась. Однако, с моей точки зрения, лучше разрыв и мучения, чем одноликое хамство, победившее у нас всех и вся.
— Из вашей книги следует, что именно женщина остановила «на скаку» безумного, неизвестно куда летящего мужчину. Она спасла его, свою семью и любовь. Вместе с тем народная мудрость, на которую вы щедро ссылаетесь, гласит: курица не птица, баба не человек. Не слишком ли много противоречий?
— Эта книга призвана рождать противоречия. Между прочим, судьбу русской женщины мы вправе также сравнить с разрывной пулей. Она желала любви и счастья, хотела (вот формула, очень работающая в России), чтобы все было, как у людей. Стремилась купить мебель в дом, следила за сыном, чтобы учился, а не курил прямо с первого класса. Женщина не была безукоризненной, но она буквально дралась за счастье и находила его в семье, материнстве, эротике. Поэтому, с моей точки зрения, русская женщина по уничтожению советской власти сделала гораздо больше, чем академик Сахаров и все диссидентское движение, вместе взятое. И «Русская красавица» дала фиксацию этого феномена.
У русского мужчины наблюдался полный паралич воли. Его и мужчиной мы не вправе назвать, скорее,