Вы просили нескромной судьбы? или Русский фатум - Светлана Борминская

– А если не можете, как же вы станете им? – Психотерапевт строго прищурился.

– Ну...

– Как можно стать тем, кого ненавидишь? – жестко повторил Курица.

– Ага. – Михаил Алексеевич встал. – Я, кажется, понял...

Впервые за месяц пасмурная погода на улице показалась ему вполне летней. Михаил Алексеевич зорко огляделся в поисках красивых девушек. Глупая мечта вылетела из головы вовремя...

Ангелы на крыше храма пророка Илии громко аплодировали, но дворник Синяков не слышал, узрев перед собой вполне симпатичную даму в положении.

– Вы замужем?.. – с веселой надеждой спросил он.

– Не помню. – Дама осторожно взглянула на него, и через пять минут разговора они уже вместе шли куда-то, оживленно беседуя.

Михаил Алексеевич уже нес тяжелую сумку дамы.

– Молодец, Архимед! – Ангелы посмотрели на сидевшего рядом философа.

– А то, – вздохнул Архангел Запальчивый. В костюме бродяги он исходил пол-Москвы. – Учитесь, пока жив...

НОСКИ ЛЮБИМОГО НЕ ПАХНУТ

Павел Олегович стремительно накручивал спирали по своему кабинету, вибрируя от ярости... Его душил гнев, когда он вспоминал настырно-склеротичный взгляд своего тестя и присыпанную пылью лет тещу Марью Тимофеевну.

– Упорные сквалыги! – выкрикнул он. – Когда ж вас моль съест, а?..

Набегавшись, Голда снял очки и с ненавистью обозрел телефоны на рабочем столе. Был вечер, и, к счастью, работа позволяла немного отвлечься.

Только что звонил тесть и предупредил, что приложит все влияние московской еврейской общины, но не позволит купить в «Алых парусах» апартаменты его очередной любовнице. А через пару минут, как будто сговорившись с тестем, дважды позвонил родитель Даши, некто Владлен Жолудь , и принялся шантажировать Голду, небрежно напомнив про тринадцать лет и восемь месяцев вполне половозрелой на вид двухметровой модели Дарьи. Голос отца Даши Жолудь при этом звучал вполне по-сутенерски.

Но вывел Павла Олеговича из состояния тихой иронии именно последний, четвертый звонок – от старшего сына. Олег Павлович Голда позвонил отцу из Оксфорда, где сдавал экзамены на степень магистра международного права.

– Пап, ты согласишься без проволочек передать дела на совете директоров мне? – обходительно поинтересовался он.

– Сын мой, – опешил Голда, – ты сошел с ума?

– А ты? – спросил сын. – Твои новые публичные выкрутасы с тринадцатилетней любовницей ставят финансовую империю Голда на грань краха. Закон на стороне сильного, пап, а слабый уходит – это часть профессии. – Сын замолчал...

– Ты даже не банкир, ну куда, скажи, ты лезешь с кувшинным рылом в калашный ряд?! – вскричал Павел Олегович.

– А что, нельзя? – Старший сын нервно засмеялся. – Зато я верный муж и отец и без одной минуты магистр международного права.

Голда плюнул и прекратил разговор...

– Старый болван Исаак Исаакович взбаламутил всех! А из еврейской общины так и не позвонили насчет моей тринадцатилетней любовницы!.. – ворчал Голда, открывая дверь кабинета и выглядывая в приемную.

В приемной сидела секретарша Наринэ и тупо смотрела в монитор.

– Павел Олегович? – вскинула она брови. – Чаю?

Обычно в конце дня Голда пил чай. А сегодня даже полежал на диване в комнате отдыха.

«Смоки» и Крис Норманн в Кремле с 1 по 4 июля» – висела растяжка напротив его кабинета в Мышкином подворье.

– Вкус к жизни и взаимопонимание, где они, скажите мне, пожалуйста? – пробормотал Павел Олегович, внезапно разглядев на полу под ногами свои очки. – Когда я их успел разбить, совершенно не помню, – изумился он и, подобрав, выкинул без особого сожаления.

Помолчал, иронично взглянул на себя со стороны и набрал номер Даши.

– Але, ку-ку, Дашка, это я... Да-а-а, я приеду, – проворковал он и положил трубку.

На лбу банкира Павла Олеговича Голды сразу разгладились сто тридцать три морщины, которые он собирал всю жизнь.

– Милая девочка, я тебя люблю, – тихо и отчетливо сказал он.

«Действуй», – пронеслось в голове.

– Я ушел, Наринэ, – кивнул секретарше Голда. – В «Алые паруса», – садясь в машину, пробормотал Павел Олегович.

Водитель кивнул.

– А ты мишку плюшевого разве не купил? – оглядел салон Голда.

– Вот он. – Водитель подал игрушку с переднего сиденья.

– Да, – рассеянно кивнул Голда, – вот этот? Хороший, ага...

На заднем сиденье рядом с банкиром всю дорогу ехал стандартный плюшевый Тедди с глазами-пуговицами и неповторимой улыбкой натурального добряка. «Все под контролем, Паша. А тестю я заткну рот чем-нибудь... » – принял решение банкир Голда и стал перебирать в уме все способы, как это лучше сделать.

Свет фонарей не погасил даже начавшийся крупный дождь. У «Алых парусов» было привычно тихо, сверкала яркая иллюминация. «Какое же это великое счастье – жить», – поднимаясь на лифте на тринадцатый этаж, думал Голда, держа в руках медведя.

Просыпался он всегда так, словно кто-то подбрасывал его с кровати... Голда вскинулся, как ванька-встанька, и открыл глаза. На скомканных шелковых простынях, кроме самого Павла Олеговича, никого не было. Смысл его жизни – двухметровое эфемерное создание —сидело у окна и смотрело на дождь.

– Дашка, – позвал он...

Девушка улыбнулась, не поворачиваясь, лишь дрогнула щека с локоном.

– Что, Паша? – спросила она.

«Невозможно... невозможно оторваться от ее лица – оно кажется невероятно добрым... У меня так было раз десять за жизнь. Смотришь-смотришь, а потом понимаешь, что видишь только ты один – такого восторга ни у кого и в помине нет!» – думал банкир, разглядывая Дашино лицо.

– Что, Паша? – снова повторила девушка, она уже сидела рядом, поджав загорелые, цвета какао со сливками, длинные ноги. – Ты меня звал?

«Смотришь на меня и думаешь, что я скучный мужчина и старый богатый болван?.. Разве нет?» Голда поднялся и стремительно направился в туалет.

Эффектная внешность Даши вдруг начала его раздражать.

– Свари-ка мне кофе, – обернулся Павел Олегович, стараясь не дергать лицом. – И где мои носки?

– Они так пахли, я их выкинула, – улыбнулась Даша. – Ты не сердишься, Паша?

Голда кивнул, задумчиво разглядывая свои босые ноги с характерными шишками больших пальцев. Шишка на правой ноге, не так давно заметил он, даже чем-то превосходила шишку на левой, что было маленьким поводом для гордости.

Даша вдруг тихо рассмеялась и потрепала его по щеке.

– Шутка, я постирала их, Паш... Они на балконе, но не высохли, наверное.

И своей обычной королевской походкой модели прошла на балкон и принесла оттуда два его носка.

– Носки любимого не пахнут, – чмокнула она Павла Олеговича в лохматую макушку и закружила на месте, вручив в руки по носку.

У Голды совершенно непроизвольно дернулась щека.

– Ты маленькое беззащитное существо, Дашка! – буркнул он.

– Не совсем, – хмыкнула Даша. – Я ж выше тебя...

«Моя двухметровая девочка, мне с ней так хорошо, – спускаясь с тринадцатого этажа, бормотал через час Голда. – Первый раз услыхал такую сентенцию, что „носки любимого не пахнут“... Волшебные слова... Какие же волшебные слова говорят иногда эти женщины».

На улице лил дождь. Прижимая голову к плечам и радостно ежась, Голда, лавируя между луж, пошел к машине. Водитель стоял у открытой дверцы и мок.

– Лужи, Пал Олегович, не удалось подъехать ближе, – извинился он.

– На Мышкино подворье, – велел Голда, как обычно, садясь на заднее сиденье.

Водитель кивнул.

– Усталый раб божий я, – тихо бормотал Павел Олегович, закрыв глаза. Он снова вспомнил Дашу.

«Я так люблю ее», – вдруг подумал он, глядя на неподвижную спину водителя.

– Мышкино подворье, – кашлянул тот через десять минут. – Приехали, Павел Олегович.

Ливень в Москве не унимался. Теплый летний ливень. Голда раскрыл протянутый водителем зонт и быстро зашагал к дверям банка. Он улыбался во весь рот и не подозревал об этом.

ОПАСНОСТЬ НИКУДА НЕ УШЛА

Пес смотрел из лоджии в темноту, по морде текли слезы... Боеприпас болел уже неделю и гулял у дома лишь по большой собачьей необходимости. Пять лет жизни с инвалидом Ландышевым изгрызли все его собачьи силы...

Пес помнил, как его купили куцехвостым щенком за две бутылки «Гжелки» и принесли в квартиру Викентия Романовича Ландышева.

– Живи, – разрешил хозяин, вытаскивая щенка из-за пазухи и опуская на пол. Он шутливо подтолкнул его под хвост. Малолетний собак ткнулся носом в линолеум и завизжал. У хозяина тогда еще были обе ноги, хотя с палкой он ходил уже тогда... Это потом, через две зимы, он их отморозит и их ампутируют много выше голеней.

Последние два года прошли особенно тягостно, большая квартира инвалида притягивала, как магнит, охочий до чужих квадратных метров сброд. И у Боеприпаса почти не осталось иллюзий, что хозяина оставят в живых... Он с трудом сдерживался от лая, когда несколько раз на дню приходилось терпеть незваных гостей, которые заходили в квартиру, как к себе домой, и пили вместе с Ландышевым.