Весы - Павел Вежинов

А я? Как объяснить мое поведение? Что это было – осторожность, сознательное или неосознанное опасение, страх перед ответственностью? Эта мысль показалась мне абсурдной. Наутро я убедился в том, что она в самом деле нелепа… А может быть, причиной была черта моего характера, о которой все так часто упоминают? Мой фанатизм, идейный и моральный, что в конце концов почти одно и то же… Я не понимал смысла этого слова, и вряд ли когда-нибудь пойму его полностью. Но как увязать эту черту со всем остальным, что я о себе слышал? Например, с буйным, горячим, порывистым характером?

Наверное, самое правильное объяснение – иное. Я пришел к Лидии таким, каким Вера оставила меня – непорочным, а значит, неподготовленным. И страсть повалила меня с ног. Раздавила, сокрушила без остатка. Когда вера разрушена без остатка, на ее место никогда не приходит другая вера. Ее место занимает неверие. Вот почему я не нашел в себе сил предупредить Веру о том, что произошло, или оправдаться перед ней пусть даже ценой какой-нибудь плоской или нелепой выдумки. Мне уже было все равно.

Марта вернулась домой пораньше и ворвалась ко мне в комнату веселая и довольная.

– Ну что? – чуть не с порога спросила она. – Мама говорит, ты ни одного рака не принес.

– А в чем я их принесу? Ты мне не дала ведро! Она приняла мои слова за чистую монету.

– Господи, какая я глупая! Ну ничего, ты хоть расскажи.

Я заговорил с удовольствием, – и тяжелые и неприятные мысли стали уплывать из головы. Чем дальше, чем больше я увлекался своим рассказом, может быть, потому, что заново переживал все случившееся. Услышав, что я высыпал раков в воду, сестра нахмурилась.

– Это ты зря!

– Почему?

– Потому что больше ты уже за раками не поедешь! Человек устроен так, что не делает бессмысленных и бесполезных поступков! А ты – человек и должен вести себя как люди. Хотя бы до тех пор, пока не найдешь себя.

Марта обернулась и рассеянно взглянула на столик, – именно туда я положил конверт, полученный от Веры. Потом подошла ко мне и погладила по хохолку на темени.

– Ты опять ходил к Вере, – сказала она.

– А что, нельзя? – сдержанно спросил я.

– Ваши отношения уже не проблема для тебя…

– Знаю, что не проблема… Но факт. Надо ли спорить о том, что любой факт – лицо некой истины. Я хочу узнать, что кроется за этим фактом, и узнаю.

Но Марта уже не слушала, – она утратила всякий интерес к разговору.

– Пойдем к маме, – сказала она. – Не надо оставлять ее одну, бедняжку.

Утром я проснулся беспричинно и внезапно, будто где-то рядом прозвенел будильник. Такой будильник был, и я очень хорошо знал, какой он и где находится. Я вскочил, будто меня толкнула чья-то рука, подошел к столику на тонких прогнивших ножках, взял конверт. И все не решался открыть его. Мне казалось, что в комнате темно, хотелось сильного света. И я зажег лампу.

В конверте было девять фотографий. Почти все маленького формата, все до одной – школьные. Но как и говорила Вера, на каждом снимке мы были не одни. Я еле узнал Веру, и мне даже захотелось перекреститься от облегчения – очень хорошенькая девочка, очень свежая. Тонкая фигурка, круглое, вечно улыбающееся личико, на плечах тяжелые косы. Черты вкуса и кокетства были заметны даже в простенькой школьной форме. Куда все это делось? Да туда же, куда пропало и все мое, – ушло в годы.

Но прежде всего в это утро я всмотрелся в собственное изображение. Лицо на фотографии в какой-то мере отвечало тому, что рассказала Вера. Как ни странно, я действительно выглядел старше других, выше и крупнее. Оказалось, что я был не такой худой и даже не такой смуглый, как думал. На всех фотографиях, кроме одной, я был очень серьезен и даже хмур и в самом деле неожиданно властен. Поза ли это, неизбежная и обязательная для каждого вожака? Что-то в этом роде наверняка было. Но я не настолько слеп, чтобы не понять: я действительно превосходил всех остальных и по характеру, и как личность… Как и Вера, кстати, отличалась от двух – трех девушек, мелькавших; на фотографиях. И наверняка мы оказались вместе не случайно. Но только четвертая фотография мне все объяснила – здесь снова придется сделать отступление. Вы верите, что мертвая фотография может хранить живое чувство? Не намекать, не подсказывать, а именно содержать его в себе? Как это ни парадоксально звучит, но это возможно. Мы любили друг друга. Мы были счастливы. Принадлежали друг другу глубоко, без остатка. Как так – без остатка, ведь мы… Но (Своими глазами видел, что это правда, хотя сердце мое молчало. Мы любили, и не было никаких остатков ни в кровати, ни в копне сена.

Вот что представляла собой фотография. Пять человек – три парня и две девушки. Крутая лесная полянка с такой высокой травой, что мы тонем в ней по колено. Рядом со мной стоит совсем незнакомая девчонка – низенькая, смуглая как цыганка и очень важная. Вера последняя с правой стороны фотографии, но стоит так, чтобы видеть меня. Я смотрю на нее, она – на меня. И это все.

Я снова лег в кровать и уснул, ни о чем не думая, а когда проснулся, солнце уже стояло за окном. Мне было стыдно взглянуть на часы. Я поспешно оделся и спустился вниз. Мама, конечно же, ждала меня, – тихая, кроткая, с поблекшими глазами, в которых был не укор, а простенькая человеческая радость.

– Извини, мама, я опять проспал.

– Ничего, сынок, ничего, я рада. Отдыхай у нас, вы у себя в Софии не высыпаетесь…

Ага, значит, я еще и не высыпаюсь, – что же я тогда делаю по ночам? Но я все же спросил:

– А ты откуда знаешь?

– Да ведь жила я у тебя целую неделю. Так ты однажды в три часа домой явился…

Господи, что за сын отвратительный! Неужели это я, тот самый, что на фотографии? Да я хотя бы с Лидией был или один? Я не посмел спросить. Раз в жизни мать приехала погостить, а я оставил ее одну. Перед телевизором, у которого она вряд ли могла заснуть от беспокойных мыслей. Мама налила молока в миску с трещинками и снова села напротив.

– Мама, ты нашла мои рисунки?

– Нашла, сынок. Принести?

– Нет, я ухожу. Ты их оставь наверху, в комнате на столе.

Только на полдороге я спохватился, что забыл побриться. Никогда раньше со мной такого не бывало; эта привычка, как и многие другие, уцелела, несмотря на потерю памяти. Ничего не попишешь, придется обойтись и так. Но в маленькую канцелярию Веры я вошел не в лучшем настроении. Она приняла меня даже приветливо.

– Молодец, сдержал слово!

– Хоть раз в жизни… – отозвался я.

Она явно ждала, что я приду; на стуле для посетителей лежала совершенно новая вязаная подушка. Я вдруг понял, что в голове у меня пусто – ни одной мыс, – ли, ни слова даже. Я достал конверт и положил его на стол. Фотография, которая произвела на меня такое сильное впечатление, лежала сверху.

– Вера, кто этот парень?

Парень был крайним слева. Он один не смотрел в объектив пустым взглядом. Он смотрел на Веру.

– Это Кынчо, – ответила она. – Пожалуй, твой единственный друг в гимназии… Хотя вообще-то у тебя не было друзей…

– Неужели я был такой нелюдим?

– Нет, просто они были тебе не нужны. Ты был полон доверху.

– Любовью?

– Вот еще. Идеями!

– По-моему, этот Кынчо был в тебя влюблен.

– Не замечала, – спокойно отозвалась Вера. – Зато замечала другое. Он тебе завидовал. Завидовал твоем; блеску, твоему авторитету в гимназии. А сам был очень способный парень.

– Понятно, – кивнул я. – Помимо всего прочего, я еще и увел у него девушку.

– Я тебе сказала, что не хочу говорить об этом. Я замолчал. На зеленый крашеный подоконник сел голубь и принялся с любопытством рассматривать нас.

– Хорошо, Вера! – сказал я наконец. – Разреши мне сказать на прощанье несколько слов. Я внимательно рассмотрел все фотографии. И убежден в одном. Мы бы ли счастливы. Мы получили все, что нам требовалось. Я действительно не помню своего прошлого. Но не думаю, чтобы такое повторилось в моей жизни еще раз.

Я говорил медленно, спокойно, не спуская с не глаз. При моих последних словах какой-то счастливы огонек вспыхнул на ее лице и тут же угас.

– Наверное, повторилось, – чуть слышно сказал она. – И еще не раз повторится.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что я тебя знаю. Да так, как даже Март не знает… Ты никогда не состаришься. В себе, в душе, хочу сказать…

– Я теперь другой, Вера, не такой, какого ты знал. Она помолчала, потом со вздохом заметила:

– Я в это не верю… Человек может потерять па мять… но не может потерять свою душу…

«А вдруг это правда? – мгновенно подумал я. Нет, не может быть. Или люди ошибаются, говоря обо мне. Или сам я совсем другой. Но не могут же все сразу ошибаться, да еще столь одинаковым образом».

– Хорошо, не будем больше говорить об этом. Скажи мне, по крайней мере, что стало с этим Кынчо?

– Он погиб в перестрелке… Дней за двадцать до Девятого сентября.

– Да, действительно жалко, – заметил я. – Вера, а почему ты не поехала вместе со мной в Софию, учиться?