Рубиновая звезда - Николай Шагурин

— Да пустите же, — прохрипел горбоносый, тщетно пытаясь освободиться. Он задыхался в руках старшины. Пистолет в его кисти, тесно прижатой к телу, упирался стволом в подбородок. Нажав спуск, горбоносый раздробил бы собственную челюсть.

Соболь высвободил оружие из его пальцев, ощупал карманы задержанного.

— Теперь пустите, — сказал майор Колодочке. — И держите пистолет, он может пригодиться.

— Есть, товарищ майор! — отвечал Колодочка, принимая из рук Соболя «Вальтер» и не без юмора посматривая на противников, имевших в эту минуту довольно-таки помятый вид.

— Этого я поручаю вам, — продолжал Соболь, кивая на Безымянного, который, кряхтя, поднимался на четвереньки. — А этого… Стоп! — вдруг резко и повелительно крикнул он, заметив быстрое движение, которое сделал горбоносый. — Стоп, говорю я вам!

Горбоносый, нырнув двумя пальцами в жилетный карман, поднес что-то ко рту, но Соболь успел перехватить его руку. Нажатием на нервный узел у кисти майор парализовал пальцы врага. Горбоносый не успел раздавить зубами крохотную стеклянную ампулу, она упала на асфальт и разбилась вдребезги.

— Не-е-ет! — протянул Соболь сквозь зубы. — Так просто вы не отделаетесь, мистер… Елагин. Для такой козырной фигуры, как вы, это, конечно, был бы самый легкий выход из игры. Но ответ держать все-таки придется… Прошу вперед! Пошли!

За воротами Соболь посигналил карманным фонариком. Тотчас к ним беззвучно подкатила большая закрытая машина. И два иноземца, сопровождаемые Соболем и Колодочкой, державшими пистолеты наготове, направились к ней, тяжело и понуро ступая по заповедной земле, которая жгла им подошвы.

ЭПИЛОГ

«СМЕРТИ НЕ ПОДВЛАСТНО!»

В начале сентября пресса обоих полушарий сообщила о кончине крупнейшего финансового магната современности Хайрама Кэртиса Дюрана. «Царь Мидас» сам ускорил свой конец. Не дожидаясь возвращения Безымянного, он потребовал, чтобы ему сделали вторичную операцию омоложения. С медицинской точки зрения эта операция, заключавшаяся в пересадке некоторых желез, в его возрасте была равносильна самоубийству. Но окружавшим Дюрана врачам была важна не жизнь миллиардера, а весьма значительный гонорар. И операция состоялась. К Дюрану как будто вернулся пыл молодости. Но хирурги, пересадив железы, не могли, конечно, дать ему молодое сердце, заменить кровеносные сосуды, пораженные старческим склерозом. Нагрузка оказалась непосильной: на третий день Дюран умер от кровоизлияния в мозг.

Крупнейшие заокеанские газеты посвятили покойному пространные некрологи. Его величали «великим бизнесменом» и другими пышными титулами. Прогрессивная печать также поместила несколько статей. Самую точную и выразительную характеристику Дюрана дала «Дейли Уоркер»: «Этот человек был олицетворением капитализма во всей его отвратительной наготе».

О Безымянном с этих пор не было ни слуху, ни духу. Фрэнк, сопоставляя некоторые данные, пришел к выводу, что его агент не только провалился сам, но и провалил целую группу ему подобных во главе с работником, которого Фрэнк чрезвычайно ценил. «Б-317» был навсегда вычеркнут из списков разведывательного управления.

В это же, примерно, время на Сиваше произошло исключительное событие, сообщение о котором облетело всю советскую печать. Строгановские колхозники, добывая на Сиваше соль, нашли в иле тело красноармейца — Прохора Иванова, как значилось в его документах. Тридцать пять лет пролежал здесь он, один из орлов Фрунзе. И Соль сохранила тело от разрушающей руки времени. Колхозники вынесли тело бойца на берег и бережно положили на траву. Безмолвно стояли они вокруг. Уже кто-то сплел из поздних цветов венок и положил его на грудь воина. И кто-то молвил, высказывая созревшую у всех мысль:

— Деда Савчука покликать надо…

Но дед шел уже сюда сам, морщинистый, крепкий, прямой.

Никто, собственно, не мог сказать: зачем нужно было позвать деда. Мало вероятно, чтобы дед Савчук мог опознать погибшего, в полках Фрунзе было более 20 тысяч человек. Но так или иначе, все чувствовали, что дед Савчук сейчас должен быть здесь, что это очень важно.

И вот дед, сняв шапку, стоял над телом бойца. Прохор Иванов лежал на песке, лицом кверху. Голова его покоилась среди пахучих стеблей душана, синих шариков «миколайчиков» и еще каких-то незатейливых лиловых цветочков. Нетронутым осталось его могучее тело, пробитое вражеским осколком прямо против сердца.

Дед Савчук, обычно такой словоохотливый на воспоминания о всем, что касалось тех дней, сейчас молчал.

Молчали и все окружающие.

Вскоре подошли Алмазов, Любушко, Кристев и Костров, как люди науки чрезвычайно заинтересованные необыкновенной находкой.

Дед Савчук пошел к ним навстречу и отвел Алмазова в сторону.

— Савва Никитич, у меня до вас просьба! Крепко, крепко вас попрошу: оживите того бойца…

Алмазов, потрясенный этой просьбой, глядел в глава старика, в уголках которых поблескивала влага.

— Вы ведь все можете… — умоляюще повторил дед Савчук.

Такая вера в могущество науки, создавшей «Рубиновую звезду» и вернувшей Кристева из небытия, звучала в голосе деда, что никому в голову не пришло улыбнуться наивности его слов.

— Это невозможно! — очень серьезно ответил Алмазов.

— Ни як?

— Нет.

Старик печально поник головой. Алмазов понял, что творилось в его душе.

— Послушайте меня, Иван Иванович! Если я говорю вам «нет», не чувствуйте себя обманутым, — сказал он. — Недалек час, когда для передовой науки не будет ничего невозможного. Уже сейчас она может творить чудеса. Она уже поднимает сады в бесплодных от века пустынях. А завтра она заставит служить делу жизни и эти мертвые воды, — Алмазов обвел рукой Сиваш. — Взнуздав энергию солнца, мы используем ее для блага народа. Наша наука скоро сделает возможными пересадки сердца и, нужно надеяться, научится восстанавливать ткани мозга. Я не хочу сказать, что человек тогда будет жить вечно. Нет, жизнь и смерть есть закон природы. Но наука поможет людям жить сто двадцать — сто пятьдесят лет, сохраняя до конца дней способность к творческому труду, запас сил и бодрости.

…Пусть не поколеблется ваша вера в науку, Иван Иванович. Верьте в нее. Эта наука, действительно, постигла секрет человеческого счастья. Она победит внезапную, насильственную смерть, подобную той, которая настигла этого бойца, и заставит далеко отступить ту, что подкрадывается постепенно. Она победит все болезни…

— Кроме одной — той, которой болен капитализм, — сказал Любушко. — Эта — неизлечима. Да и не медикам врачевать ее.