История зеркала. Две рукописи и два письма - Анна Нимова

– А как можно этого добиться? Увы, увы, знать только себя для этого недостаточно. Надо знать других, их мысли, замыслы, а лучше – тайны.

Ладонью он бесцеремонно уперся мне в грудь.

– Кто знает твою тайну, тот имеет над тобой власть, разве не так?

– Верно… Верно, я и сам об этом думал, – вдруг того не желая, пробормотал я.

Марко смотрел вопросительно, брови его поползли вверх.

– Ну, видишь, если уже ты об этом задумался, то каково королю приходится, – добавил он с самым серьезным видом.

– И как этого добиться с помощью зеркала? – я торопливо вернулся к разговору.

Марко уселся на прежнее место, удобно прислонился к столу. Я последовал за ним.

– Существует множество способов, одни более доступны, другие менее, но весьма действенны. Главное в этом – твоё желание, оно способно дать всё, что угодно. Власть, деньги…

– Но каким образом?

– Пожалуй, самое простое, – решил он. – Когда мы в зеркале наблюдаем за другими, а они даже не подозревают об этом.

Чуть улыбнувшись, я вспомнил свой первый день в мастерской…

– Это можно делать очень скрытно, – продолжал Марко. – Разместив зеркало так, чтобы в нём отразилось желаемое. При этом ты можешь находиться поблизости или даже за пределами комнаты, но увидишь, что происходит в нужном тебе месте. Сам же останешься незамеченным.

– И как это может помочь?

Марко вздохнул.

– Тебе, Корнелиус, никак не поможет. А вот для короля Людовика очень удобно. Перед его светлым взором едва ли кто-то решится плести интриги, а за спиной – сколько угодно. Имей он возможность узнать об этом заранее, последствия не будут плачевны.

– А как можно обрести богатство?

– Опять-таки что-то увидеть, узнать… И хранить молчание. За определенную плату. Не слыхал историю слуги маркизы ди Коносса? Об этом много говорили. Этот плут разбогател после того, как подсмотрел в зеркале, что происходит в комнатах маркизы в отсутствие хозяина. В спальню ему, конечно, прохода не было, но этого и не требовалось. Когда к маркизе приходили подруги, она, не таясь, принимала их в гостиной. А для кого-то был особый путь. Человек мог проникнуть в дом, минуя вход с улицы, пройдя через галерею из соседнего палаццо, где жила сестра маркизы. Не встретив слуг, он оставался незамеченным.

Марко всё больше воодушевлялся.

– К маркизе приходили гости, и никто из домашних о них не подозревал. А слуга заинтересовался: отчего хозяйке так часто нездоровится после ухода супруга – она часами отдыхала в спальне и выходила как мак цветущий. И ни разу странная болезнь не застала маркизу, когда хозяин дома – с чего бы это? Во время уборки слуга немного передвинул зеркало, стоявшее против будуара, чтобы была заметна дверь в спальню. Наверно, ему многое стало известно, если маркиза так обеспокоилась. Говорят, муж её был очень вспыльчив, а она побоялась, что он заподозрит неладное и лишит их единственного сына наследства. И имела бы эта история счастливый конец, если бы не жадность слуги – по-моему, его звали Жордано.

– Что же случилось в конце?

– Его выловили в канале мертвым. У сеньоры закончились деньги, или иссякло её терпение. А возможно, слуга начал болтать. Точно, он всё-таки проговорился, иначе, откуда всё стало известно?

Марко рассмеялся, мне эта история тоже показалась забавной. Мы разговаривали как давнишние приятели, чувствуя себя при этом совершенно свободно. Лицо Марко больше не кривилось, глаза оживленно поглядывали на зеркала, о них он был готов говорить бесконечно… Я неожиданно спросил:

– Как ты думаешь, у зеркала есть душа?

– Душа? – переспросил он удивленно. – Подобная той, что имеют люди?

– Да. Мне рассказывали, что только божественное проявление, коим является душа, может наделить зеркало силой, которая позволяет притягивать взгляд и придает ему этот блеск, – почти не сбиваясь, я повторил слышанное от Ансельми.

Он недоверчиво помолчал, словно пытался вспомнить всё, что ему доводилось знать о зеркалах.

– Нет, никогда раньше не слышал про такое.

– Но ведь зеркала разные. Даже в нашей мастерской. Вот это, – я бросился к одному, – вон то, – показал на стоящее рядом. – Если присмотреться, они отличаются. Так же, как мы отличаем людей по их лицам.

– И что? Ты хочешь это объяснить? В них вселяются разные души? – в голосе Марко слышалась откровенная насмешка.

Я не знал, как возразить… Раздумывая над ответом, он тоже подошел к зеркалу, возле которого я остановился, и нас стало не двое, но четверо. Глаза Марко встретились с отражением и, чуть прищурившись, осмотрели двойника. Когда он заговорил, мне стало не по себе. То ли он сказал, то ли отражение – попробуй разберись. Издалека слышал я его голос, и собственный голос показался не мне принадлежащим. Видно, сильно устал в тот день, иначе, откуда взяться непонятному страху, который – я чувствовал – подкрадывается неотвратимо.

– Настоящий мастер всегда определит подлинное лицо зеркала. Разные зеркала приходилось видеть, верно, не все из них наделены таким блеском, как это, – он размышлял. – Но думаю, дело не в душе, а в составе массы. У каждого мастера – свои секреты, а Антонио, как мне кажется, добавляет в массу золото. Где-то его больше, где-то меньше.

– Ты хочешь сказать: в разных мастерских могут быть разные составы? Разве не один рецепт для всех?

– Рецепт хранится в семье и передается из поколения в поколение – это фамильная тайна. Внуки работают над тем, что удалось сделать деду.

Он собрался уходить, и был почти на пороге, когда я окликнул его.

– А как ты думаешь, могло бы оно иметь душу?

Улыбнувшись, Марко покачал головой:

– Думаю, Господь дарует душу только своему подобию. То есть, человеку.

Вместо прощания он дружески произнес:

– Смотри, не заговори об этом с церковными отцами, Корнелиус. А то не миновать тебе Святой Инквизиции.

И за ним захлопнулась дверь. После его ухода я быстро, как только мог, стал укладываться спать. Отворачивался от зеркал – сам не знаю, что на меня нашло. Завернувшись с головой в старый шерстяной отрез, служивший одеялом, я лежал, не шелохнувшись, стараясь не задрожать от тоскливого напряжения, охватившего всё тело. С трудом погрузился в беспокойный сон.

Сквозь сон я видел Марко. Он снова был в мастерской, только почему-то сидел на полу, неловко откинувшись, словно искал опоры. В комнате посветлело, день начинается, – думал я и пробовал подняться, но не сумел, а свет окрасил комнату прозрачным лиловым, и теперь она казалась нагромождением бесформенных предметов, выступавших острыми углами. Я повернулся к окну. Огромная белесая луна закрывала собой почти весь проём, вздохнул с облегчением: значит, всё-таки ночь. Такая же многократно повторенная луна блуждала позади Марко в зеркалах, её безжизненное отражение ложилось на его опущенную голову, застывшее спокойствием лицо, полузакрытые глаза, вроде, он спал… Возле рта к подбородку тянулась густая неровная полоса. Присмотревшись, я понял, что это кровь.

С приходом итальянцев расширение мастерской не закончилось. По распоряжению Дюнуае приняли ещё французов, и к лету стекольное производство насчитывало без малого полсотни человек.

Ансельми сдержал слово: для меня сделали некоторые послабления. Два раза в неделю мне разрешалось уходить вечером вместе со всеми, если кто-нибудь из вновь прибывших оставался в мастерской до утра. Дюнуае был весьма недоволен, когда Антонио обратился с просьбой позволить самому младшему работнику провести свободную от работы ночь вне стен мастерской. Чтобы решить сие прошение, требовалось подыскать место для ночлега, а это непременно ввело бы управителя в новые расходы, Дюнуае зорко следил за нашими тратами, себе же ни в чем не отказывал. Но неожиданно нашелся подходящий выход – признаться, даже на него не рассчитывал. Ансельми не возражал, если время от времени я переночую в его комнате в доме неподалеку, где расселились итальянцы. И все с этим согласились.

В Париже мое обиталище было немногим удобнее кухни на постоялом дворе. Теперь я готовился к новому жилищу в малопримечательном доме почти в три этажа, если считать чердак, а приходилось считать: туда поселили молодого работника со странным именем Пеппа. Довольно унылый дом: в нем ощущалась сырость даже в погожий летний день, а на поблекших стенах кое-где пестрели пятна от осыпавшейся краски… Впрочем, за исключением мастерской, наша улица состояла из таких вот домов: потрескавшиеся стены, крохотные окна. Убранство внутри – самое простое, хотя зависело от вкуса хозяина. Проходя мимо комнаты Пьетро, я даже приметил небольшой гобелен, впрочем, скорее служивший защитой от холода, проникавшего зимой, чем радующий глаз хозяина. Единственным украшением комнаты, которую я собирался делить с Ансельми, можно назвать стол на низких изогнутых ножках – уж не знаю, откуда он взялся, может, от наших соседей-краснодеревщиков. Под столом Ансельми хранил небольшой сундучок, туда же я перенес короб с вещами, мне принадлежащими. Так я почти стал частью итальянской фамилии и теперь, волей-неволей, должен был следовать их привычкам, по крайней мере, когда находился с ними.