Благословение пана - Эдвард Дансейни

Викарий шел мимо причудливых домов, крыши которых оставались неизменными с давних времен, по переулкам и узким улочкам, по мосту через Снейл, пока не оказался рядом с дворцом. Решительно позвонив в дверь, он, когда появился привратник, спросил:

– Могу я видеть епископа?

– Сейчас узнаю, сэр, – ответил привратник, убежденный внешним видом и тоном пришедшего, что, как это ни покажется странным, он будет любезнейшим образом принят.

Все еще настроенный весьма решительно, Анрел остался наедине со своими мыслями. Еще недавно он был в ужасе от своего одиночества в свалившейся невесть откуда беде. Ни в одном приходе не случалось ничего подобного. Ни одного викария не отягощали мысли, которые не давали ему покоя. Так он думал, пока не увидел Пана на стене кафедрального собора. Теперь одиночество меньше мучило его: оказалось, что подобное известно издревле. Как бы оно ни было ужасно, хорошо хотя бы то, что не надо все до мелочей объяснить непонятливому человеку. Об этом знали, как знают об убийстве – страшно, но ведь случается. И если кто-нибудь скажет, что его история, изложенная, как он услышал ее от миссис Тиченер, является доказательством его помешательства, что ж, ему надо только показать на стену кафедрального собора.

Привратник вернулся вместе с капелланом. Это было темноволосый, очень высокий мужчина, немного моложе Анрела и с очень красным лицом.

– Я – Анрел из Волдинга, – сказал викарий, – и мне нужно повидаться с епископом.

– Да, да, конечно, – отозвался капеллан.

– Наверно, еще рановато, но…

– Очень сожалею, но у епископа сегодня совсем нет времени. Он принимает делегацию. Это очень важно и, увы, займет много времени. Если вы не возражаете, я поговорю с вами, смею вас уверить, я посвящен в большинство дел епископа. Естественно, он рассказал мне о Волдинге.

– Всё рассказал?

– Ну да. Насколько мне помнится, вас тревожили некоторые из ваших легкомысленных прихожан. Моя фамилия Портон. Это я вам писал.

– Да, – сказал Анрел.

– Проходите, пожалуйста. – Капеллан открыл дверь в комнату, прилегающую к холлу. – Здесь мы курим. Хотите сигару?

Анрел отказался.

– Мне очень жаль, что епископ все утро занят, – проговорил Портон, – но дело очень важное. Знаете, речь идет об известных словах в государственном гимне: «Сокруши его врагов». Довольно широкое распространение получило мнение, будто в них заложено нехристианское чувство, будто они никак не вяжутся с христианством. Особенно на этом настаивает либеральная партия. Надо решить, убирать эти слова совсем или смягчить их смысл, а то поручить кому-то переписать весь текст, но кому-то, кто умеет слагать стихи так, чтобы никого не обидеть ни на родине, ни за рубежом. Надеюсь, так и будет. А тем временем епископу нужно продумать рекомендации от имени его епархии.

– Понятно, – отозвался Анрел.

– Но вы хотели поговорить о Волдинге.

– Да.

– Надеюсь, вам пришлись по душе комнатки в Брайтоне?

– О да.

– Всё уладилось после вашего возвращения?

– Не совсем.

– Не совсем, – повторил Портон. – Неужели?

– Да.

– Так что же у вас происходит?

– Прихожане отправляют обряды, посвященные Пану и никак не сочетающиеся с христианской верой.

– Неужели? Это не годится. Совсем не годится. Но вы уверены, что все так плохо? Вы вправду уверены, что они это делают и делают всерьез?

– Вам, наверно, приходилось слышать о Старых Камнях Волдинга то ли времен друидов, то ли еще раньше. Во всяком случае, языческих времен. Там они поклоняются Пану.

У капеллана был свой рецепт справляться с обилием дел, ежедневно сваливавшихся на него, и этот рецепт состоял в том, чтобы воспринимать все настолько легко и весело, насколько возможно. Однако сейчас он не выглядел веселым, более того, во взгляде у него появился страх.

– Полагаю, епископ сможет принять вас через час, – сказал он. – Вы могли бы прийти через час?

– О да, – ответил Анрел.

– Я бы заставил их до седьмого пота играть в крикет, – проговорил капеллан. – Заинтересуйте их крикетом, и они забудут о своих дурацких камнях.

– Отлично. Я так и сделаю.

Глава двадцать третья

НОЧНОЙ ЛЕС

Анрел вышел на улицу, и его опасения переросли в уверенность; положение было настолько чудовищным, что никто не хочет его всерьез обсуждать. Выйти из него, как видно, можно только через крикетное поле. Но это не для него. Наконец-то до викария дошло, что те, которые исполняют административные обязанности, вряд ли сумеют найти достойный выход, несмотря на всю свою ловкость. Он очень испугался, что его не станут слушать и от него отвернутся из нежелания рисковать в заранее проигранном деле. Однако и опасения насчет нежелания епископа ему помочь, и предательская мысль о победе Пана отчасти стали результатом важной оплошности, которую многие допускают, едва наступает тяжелое время: на часах была уже половина третьего, а викарий только вспомнил о ланче. И он поспешил на постоялый двор под названием «Зеленый муж», никогда не менявший свой облик наподобие французских дворцов и свое наименование – на чужестранное «отель», но всегда называвшийся так, как принято у англичан, – постоялым двором. На втором этаже у него был нависавший над улицей эркер, и посетителей уже дожидался холодный ростбиф. Здесь викарий решил пересидеть час до аудиенции у епископа, так что после еды он раскурил трубку, без помех предавшись размышлениям.

Викарий решил настаивать на помощи епископа, как бы тот ни отнесся к его словам. Что за пуританский огонь вынуждал его продолжать борьбу с дикой языческой музыкой, завладевавшей его сердцем в точности так же, как сердцами остальных жителей Волдинга? Несмотря на то что она была прекрасной, утешала душу и давала надежду, какую ничто не могло дать, викарий видел в ней врага и не желал сдаваться.

Пора было возвращаться в епископский дворец, и точно в назначенное время Анрел позвонил в дверь.

– Прошу вас, сэр, – пригласил его привратник.

Они прошли в комнату, где уже находился епископ.

– Ах, – воскликнул епископ, пожав руку Анрелу, – капеллан поведал мне о ваших затруднениях в Волдинге.

– Да, милорд.

– Помнится, вы писали мне. Вы слышали какую-то музыку, но это была не простая музыка… фантастическая, которая смущает мысли, в отличие от того, что на самом деле должна делать музыка.

– Да, милорд.

– Кто бы ни исполнял ее, он мог бы с большей пользой заняться чем-нибудь другим.

– Да, милорд, если бы я был в состоянии убедить его.

– Правильно. А что интересует вас? У вас есть какие-нибудь любимые занятия, которым вы предаетесь в свободные часы, ну, хоть что-нибудь?