Соглядатай Его Величества - Пол Доуэрти

— Милорд Эврё! — выкрикнул Ланкастер, отмахнувшись от Корбетта. — Я должен принести извинения за суматоху и разлад с нашей стороны, однако они вызваны особыми обстоятельствами. — Он огляделся по сторонам, явно испытывая удовольствие при виде того, как от его слов в зале воцарилась полная тишина. — Только что, — зычно продолжал Ланкастер, — мы велели схватить человека, близкого королевскому совету, настоящую гадюку, пригретую у нас на груди! Изменник выдавал наши тайны врагам короля и здесь, и… — тут граф для вящего эффекта помедлил, — за морями.

Его слова встретил испуганный гул среди англичан, что стояли позади французских посланников. На них Корбетт не обращал внимания — он пристально наблюдал за откликом французов: Эврё не казался огорченным, а де Краон сосредоточенно дергал за ниточку, вылезшую из его рукава, и потом что-то прошептал на ухо графу Луи. Корбетт приготовил западню и теперь ожидал, что французы угодят в нее.

— Месье граф Ланкастер! — воззвал Эврё. — Мы рады, что наш английский кузен избавился от такой большой неприятности. Мы надеемся, что названная гадюка не вовлечена в переговоры с нами, ибо, если изменник предавал вас, он с равным успехом мог предавать и нас.

— И это все, милорд? — Корбетт сам удивился, услышав собственный голос.

Эврё бросил на него высокомерный взгляд.

— Разумеется, — ответил он. — Что еще к этому можно добавить?

«Что еще?» — сказал себе мысленно Корбетт, не обращая внимания на вопросительные взгляды Ланкастера и враждебную гримасу де Краона. Однажды он уже устраивал для французов западню — много лет назад, в Шотландии, и теперь сделал это снова. Он в этом не сомневался. Он взволнованно стиснул кулаки и больше не удосуживался вслушиваться в дальнейшие дискуссии, которые касались более скучных, мелких вопросов.

Переговоры закончились только ближе к вечеру, но, как позже саркастически обронил Ланкастер, говорилось много, а сказано было мало. Французы полагали, что существует способ уладить все споры, сожалели об отсутствии английского короля, но — и тут де Краон бросал многозначительные взгляды на Корбетта — скоро Филипп IV лично изложит английским посланникам свои мысли по поводу разрешения всех сложностей. Затем французы представили охранные грамоты для английских посланников, которым предстояло вместе с ними отправиться во Францию. Когда Ланкастер объявил, что послом поедет Корбетт, де Краон усмехнулся, а Эврё принял оскорбленный вид, словно ожидал услышать имя человека повыше чином. Встреча закончилась, Корбетт терпеливо выслушал сердитые восклицания Ланкастера, а потом отправился в Тауэр, чтобы навестить Уотертона.

Он сел в хлипкий ялик и поплыл по оживленной реке мимо доков, мимо огромных железных весов, мимо галер и судов, наполнявших Лондон роскошью, а карманы его купцов — деньгами; мимо рыбацких лодок, мимо торговцев, мимо виселиц с телами казненных пиратов, с пустыми глазницами и зияющими ртами, откуда давно излетела душа. А вокруг, не замечая этого напоминания о смерти, сновали живые в своей погоне за богатством; вот проплыла нарядная барка, блестя черными лакированными боками и позолотой, в дорогом одеянии из дорогих тканей, знамен и штандартов и прочих пышных украшений, которые громче фанфар возглашали, что судно это непростое.

Лодочник провел ялик под вздымающимися арками Лондонского моста. Вода бурлила и пенилась, словно кипя в гигантском котле, и Корбетт ощутил страх, но лодка пронеслась мимо бурунов прямо и смело, точно безупречно выпущенная стрела. За деревьями показался Тауэр — огромный донжон, возведенный еще Вильгельмом Завоевателем, ныне окружали и защищали стены, башни и рвы. Эта крепость стояла на страже лондонского покоя; там размещались королевская сокровищница и государственный архив, но там же находилась темница — место мрака, ужаса и беззвучной смерти. В подземельях Тауэра королевские палачи и пытчики добывали правду — или искажали ее к собственной выгоде.

Корбетт поежился, поднимаясь по ступеням к причалу Тауэра; был тихий, приятный, золотой вечер, но его безнадежно омрачал неизбежный визит в тюрьму. Он прошел по подвесному мосту и углубился в длинную вереницу сумрачных проходов и ворот, расположенных таким образом, чтобы легко было загнать в западню и умертвить любого злоумышленника. На каждом углу, возле каждого поворота Корбетта останавливали основательно вооруженные, бдительные молодые люди, обыскивали его и внимательно изучали грамоты и письма, которые он предъявлял. Один из этих стражников сделался его проводником: похожий на привидение, облаченный в кольчугу, в стальном остроконечном шлеме, скрывавшем лицо и голову, он шагал впереди, сжимая меч, а широкий плащ развевался вокруг него, напоминая крылья исполинского нетопыря. Они прошли сквозь несколько стен и наконец вышли на поросшую травой лужайку, посреди которой возвышался огромный, устремленный к небесам норманнский донжон.

Здесь, в самом сердце Тауэра, жил гарнизон крепости с прислугой; во дворе стояли двухэтажные деревянные дома для важных должностных лиц — таких, как констебль и управляющий, лачуги для работников, а также каменные поварни, кузни и прочие службы. На лужайке играли дети — они скакали вокруг огромных военных орудий, таранов, баллист и катапульт, лежавших на дворе, и веселые крики резвящихся ребятишек на время заглушали молчаливую угрозу, исходившую от этих машин смерти. Проводник подвел Корбетта к донжону и, держась близко к стене, подошел к маленькой боковой двери в ее основании.

Корбетт вошел внутрь, и сразу же от чувства невыносимой жути сердце у него сжалось: он ведь знал, что вступает в мир подземных тюрем и пыточных камер Тауэра. Он напрягал слух, тщетно силясь уловить звуки птичьего пения или детских игр. Ему хотелось бы уцепиться за эти мирные звуки, найти в них утешение. Дверь за ним захлопнулась; проводник почиркал кремнем, снял горящий факел со стены и подал Корбетту знак снова следовать за ним. Они спустились по влажным, покрытым плесенью ступенькам. Ниже этой лестницы находилась огромная пещера, и Корбетт содрогнулся, заметив жаровни с остывшим пеплом, длинный, весь пропитанный кровью, стол, здоровенные щипцы и зазубренные железные прутья, валявшиеся возле зеленоватых от сырости, замшелых стен. Факелы пылали, отбрасывая тени поперек островков света: эти тени — призраки, подумалось Корбетту, души умерших, замученных здесь людей. Английское общее право возбраняло применение пыток, но здесь, в мире осужденных, не существовало никаких правил, никакого общего права, никаких предписаний закона, кроме воли Власти.

Они прошли по посыпанному песком полу и углубились в один из тоннелей, который вел из этого преддверия ада вниз, в глубину подземелья. Там освещение было еще скуднее, лишь кое-где горели лучины. Они прошли мимо окованных дверей камер, в каждую дверь была вставлена маленькая решетка. Когда они завернули за угол, навстречу им выскочил, будто паук из зловещей тени, толстый тюремщик в грязной кожаной куртке, таких же штанах и фартуке, — словно ожидавший их прихода. Спутник Корбетта что-то пробормотал надзирателю, тот качнулся и дернулся, и его рот растянулся в заискивающей улыбке. Он повел посетителей за собой, остановился возле одной из камер и, звеня связкой, вставил ключ в скважину. Дверь открылась, и Корбетт взял из рук стражника смоляной факел.

— Подождите здесь, — попросил он, — мне нужно поговорить с ним наедине.

Дверь с лязгом захлопнулась у него за спиной, и Корбетт поднял факел повыше: в камере было темно и тесно, камыш на полу давно превратился в мягкое склизкое месиво, зловоние стояло невыносимое.

— А-а, Корбетт. Пришли позлорадствовать?

Чиновник поднял факел еще выше и увидел в дальнем углу, на низкой кровати, Уотертона. Одежда на нем уже превратилась в грязные лохмотья. Шагнув вперед, Корбетт заметил синяки на небритом лице узника; левый глаз почти заплыл, распухшие губы — в крови.

— Я бы поднялся, — послышался голос Уотертона, отрывистый и сдавленный, — да только мои стражники не отличаются любезностью, и у меня распухли лодыжки.

— Не вставайте, — поспешил ответить Корбетт. — Я пришел сюда не для того, чтобы злорадствовать, а чтобы расспросить вас и, быть может, помочь.

— Каким же образом?

— Вас схватили и бросили в темницу, — ответил Корбетт, — потому что мы полагаем… Вернее, потому что все улики указывают на то, что предатель в совете Эдуарда — это именно вы.

— И вы так считаете?

— Возможно. И только вы можете меня разубедить.

— Но я снова спрашиваю — каким образом?

Корбетт сделал шаг вперед и посмотрел на Уотертона. На лице молодого человека застыло выражение угрюмой отваги, но в глазах затаился страх.

— Объясните, откуда у вас богатство?

— У моего отца имелись большие сбережения, которые он держал у итальянских банкиров. Это могут подтвердить семейства Фрескобальди и Барди.