Один - Николай Андреевич Внуков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В нашей семье никто не гонялся за вещами. Все самое необходимое у нас было, а сверх того и про запас ничего не покупалось.
«Все мое ношу с собой», — смеялся отец, и мать с ним соглашалась.
«Лучше увидеть мир, чем отгородиться вещами от мира», — говорил отец и иногда вечером доставал альбомы своих путешествий. Свободное время он любил проводить в фотолаборатории, где печатал фото с неисчислимых пленок, привезенных из поездок. Самые удачные фотографии он наклеивал в альбомы, и я, сколько помню себя, любил их разглядывать. Чего там только не было! Камчатские сопки, покрытые реденьким чахлым лесом. Небольшой поселок на берегу со странным названием Крест. Озеро среди сопок, называющееся Джек Лондон. Озеро Пляшущих Хариусов. Три оленя с огромными ветвистыми рогами у нарт, лежащих на боку в глубоком снегу. Среди обломков черных скал белый постамент, по которому шагает бронзовый человек в унтах, меховой куртке и с патронташем на поясе. Ветер отдувает уши глубокой шапки. Мужественное, словно выточенное из камня лицо, заиндевевшие усы. На постаменте надпись на чугунной доске: «Бегичев Никифор Алексеевич, 1874–1927, известный исследователь Таймыра». Большой деревянный крест с надписью, выжженой каленым железом: «Поставили щеляне. 1919. Боже дай нам ветра». Опять какое-то озеро со странным названием Луци-хамо-то. Бухта, окруженная пологими сопками, грозовые облака над водой, одинокая скала у берега, а внизу фотографии надпись рукою отца: «Здесь в 1974 году я впервые увидел дистоластерию, траурную звезду Японского моря».
«Сашка, — говорил отец. — Лучшее занятие в мире — шататься по свету, смотреть и быть полезным людям. Все остальное — суета, не нужная настоящему человеку». — «Чему ты его учишь! Он же может понять все буквально», — возражала мать. Пусть сейчас понимает буквально, потом сам разберется, что к чему. Только бы не включился в эту погоню за мещанством, тогда он проиграет жизнь».
Я почему-то был уверен, что не включусь и не проиграю…
У трех лиственниц я тоже не нашел никакого топлива. Даже прошлогодних шишек под ними не было. На почве желтел тоненький слой хвои.
Я осмотрел деревья. Они росли здесь свободно, им ничто не мешало, и ветви у них не утолщались на южной стороне, везде были одинаковые. Вот тебе и примета о севере-юге…
Здесь я не отдыхал, а начал подниматься прямо к лесу. Мне казалось, что там должны быть и грибы, и ягоды, и еще что-нибудь такое, что сразу же сделает мою жизнь на острове намного легче и интереснее.
Я карабкался на подъем в тени: солнце закрывал скат сопки. От леса тянуло сыростью. И хотя крутизна склона увеличивалась, идти было нетрудно.
На материке в лесу всегда находится сушняк. Жаль, что сейчас июль и еще, конечно, нет грибов. В прошлом году я и отец только за один поход в тайгу — и совсем недалеко от станции — набрали два ведра белых груздей. Хватило на всю зиму. Какие они были, особенно со сметаной! Да и с подсолнечным маслом тоже… А может быть, здесь, на островах, грибы родятся раньше, чем на материке? Может быть, я все-таки найду хоть один грибок?
Машинально я снова взглянул на небо.
Голубая, огромная пустота… Вот прошло уже восемнадцать дней, а меня так и не нашли. А может быть, давно уже и не ищут. И никаких вертолетов не появится в небе. И мне долго, ой как долго не видеть ни отца, ни станции, ни друзей…
Мысль эта заставила меня остановиться, но я воспринял ее спокойно, не так, как в первые дни. Я вообще ко всему стал относиться очень спокойно. Найдут — хорошо. Не найдут — ну и что? Бесись не бесись — толку от этого мало. Ничего не изменится. Надо просто и без всяких истерик делать свое дело на этой земле. Мне дана жизнь, она мне нравится, и я не собираюсь с нею так просто расставаться. Надо не разменивать ее на мелочи, на всякие там сопли, ожидания, страдания и прочее, а делать все, что в моих силах, чтобы сохранить ее для себя. Кто у меня ее может отнять? На острове — только природа или болезнь. А я не поддамся. Коли народился на свет, значит, она же, природа, дала мне право жить. Каким способом можно приспособиться к природе или приспособить ее для себя? Конечно, у меня мало силенок, чтобы приспособить для себя остров. Вот если бы я был не один… А так — надо приспосабливаться. Надо искать то, что поможет мне выжить. Я уже нашел воду, пищу, построил жилье. Остался целым после бури. Не заболел от холода и сырости. Сейчас есть шанс подать сигнал другим людям, что нахожусь на острове. Неужели я упущу этот шанс?
Поправив на плечах лямки свертка, я направился к лесу.
Только издали он казался густым и темным. На самом деле лиственницы стояли редко, шагах в двадцати — тридцати друг от друга. Кое-где между ними росли кусты багульника. Земля здесь еще не просохла после дождя. И вообще солнца в этих местах было мало, потому что большую часть дня оно было загорожено сопкой. Я прикинул, что этот берег тянулся в юго-западном направлении километра на три. И как я обрадовался, увидев между стволами лиственниц целые валы, кучи и баррикады из бурелома! Огромный костер можно было развести здесь!
Отдохнув и слегка перекусив, я сделал большой круг по лесу. Не нашел никаких груздей. Весь подлесок состоял из багульника. Но зато сколько сушняка!
Выбрав завал побольше, я начал подтаскивать к нему сучья, с которыми мог справиться. Через некоторое время под двумя лиственницами образовалась порядочная груда всего, что могло гореть. Вынув из свертка огневой инструмент, я добыл огонь.
С палочками и лучком я научился обращаться не хуже первобытного. Знал, насколько углубится палочка в сучок, прежде чем кончик ее начнет обугливаться. Чувствовал, когда палочку нужно прижимать к сучку сильнее и когда ослабить нажим. По цвету дыма сразу определял, что на конце появился уголек. И просто чутьем улавливал, когда палочку надо выдергивать из гнезда, чтобы уголек не раскрошился в пыль. Ну, а уж раздуть огонь из самой крохотной искорки для меня вообще не составляло труда. И делал я все это сейчас не задумываясь, так же, как дома чиркал о коробок спичкой. Я понял одну интересную
