Восстание элит и предательство демократии - Кристофер Лэш

Олденбург утверждает, что именно этот новый и "в принципе порочный" идеал супружеской интимности, а не женское движение, собственно и подорвал товарищество внутри полов. Как и торговые центры, супружеская "совместность" была изобретением пригоро­да, которое заставило людей искать всех эмоциональных удовлетво­рений в частной жизни, оставив публичное пространство квартала для целеустремленной погони за барышом. Хотя Олденбург пре­уменьшает имеющее давнюю историю женское противостояние чи­сто мужскому товариществу, полагаю, он прав, увязывая это проти­востояние с идеалом интимности, который взвалил на супружество (как отмечали многие другие наблюдатели) больший эмоциональ­ный груз, чем оно может вынести.

Прав он и в своем утверждении, что упразднение половой сег­регации совпало с выдвижением более коварной формы сегрегации по возрасту. Местная закусочная, указывает он, была "важным фак­тором, связующим поколения и заставляющим юнца отставить в сто­рону несерьезные мальчишеские привычки". Лавка аптечного това­ра на углу, как нам напоминает его корреспондентка из Огайо, могла бы сослужить молодым людям ту же службу. В целом, молодые люди были более вовлечены во взрослый мир, нежели теперь. Им доводи­лось больше наблюдать за взрослыми в неформальных ситуациях. Сегодня же как раз молодежь находится под профессиональным при­смотром армии действующих из лучших побуждений взрослых, в обстановке, намеренно выделенной с педагогической целью. В ре­зультате детям и подросткам выпадает меньше возможностей откры­вать для себя собственную общественную жизнь и осваивать взрос­лую территорию в своих собственных целях.

Олденбург указывает на то, что окружающая среда пригоро­да (что включает теперь и город, не считая запустевающих областей в самом его сердце) не допускает "модификаций для использования себя" молодежью, соответственно, проводящей большую часть вре­мени в занятиях под присмотром и в местах, спланированных для исключительного использования молодыми. Устроение детства взрос­лыми следует рассматривать как еще одну главу в истории заката традиции третьих мест и соответствующего подъема той "всераство-ряющей силы, что известна как американский образ жизни"'.

Самой своеобразной чертой этого образа жизни, если мы рассмо­трим его с точки зрения меняющихся моделей социального общения, окажется замена выбором и личным предпочтением невольных – и, следовательно, несколько беспорядочных, нечаянных и непредсказуемых — типов неформального объединения. С этого начинается круше­ние половой сегрегации и разрастание сегрегации возрастной. Сеть вза­имосвязей, образуемая взрослыми, которые разделяют общие интере­сы и вкусы, включает и мужчин и женщин, но она неизбежно исключа­ет юных подростков. Такие сети, как указывает Олденбург, "являются … анти-детскими". Они "элитарны", поскольку большинство из них пред­полагает большие деньги и образование, не говоря уж о средствах лич­ного передвижения. К тому же они рассчитаны на то, чтобы оградить человека "от соседей, которым довелось поселиться с ним бок о бок, дверь в дверь".

Привлекательность сети личных взаимосвязей, обусловленная приравниванием свободы к личному выбору, остается той же, какой она была во времена Мэри Паркер Фоллитт. Идеал, воплощенный в "американском образе жизни", кратко сформулированный у Олден-бурга звучит точно так же, как звучали изощренные возражения ее друзей против соседских общин.

"У каждого из нас, у него или у нее, есть свое собственное личное сообщество [4], и апологеты сети взаимосвязей говорят о ней так, как будто это про­грессивная общественная форма, а не артефакт, возникший в про­цессе распыления общества на атомы. Те, у кого есть сети, космо­политичны, как говорят нам. Их интересы и отношения преступа­ют черту соседской общины. "Человек сети" "избавлен" от мест­ных дрязг и предрассудков и "свободен" в выборе своих, его или ее, друзей на более разумной и более личной почве, нежели простая географическая близость".

В 1994, как и в 1918 г., контраргумент, согласно которому сосед­ская община космополитична в гораздо более истинном смысле, нежели поверхностный космополитизм единодушных, пропускается мимо ушей.

Суть того, что Олденбург хочет сказать о третьих местах, можно выразить проще всего, если поставить их рядом с такой противопо­ложной институцией, как частный клуб. Клубы, напоминает он нам, открыты узкому кругу, чванливы и рьяны в соблюдении социальных привилегий. Они являются "полярной противоположностью" мест собрания соседской общины; и этим кое-что сказано о социальном и политическом смысле "постмодернистского буржуазного либерализ­ма" – как называет его Ричард Рорти в своем хорошо известном одноименном эссе, – ведь именно клуб, а не третье место он принимает как модель социального общения. "Гражданское общество буржуазно-демократического типа", которое Рорти защищает в качестве лучшей надежды нового "мирового порядка", смахивает на "базар, со всех сторон обставленный многим множеством закрытых частных клубов". Мир, в котором рушится этническая и расовая изоляция, в котором различные национальности оказываются вместе в одних и тех же кон­гломератах, неизбежно мультикультурных и многонациональных, – этот мир не может держаться общей культурой, по мнению Рорти; но хо­рошо организованный базар не предполагает, в конечном счете, ника­ких общих ценностей или разделяемых убеждений. Он не предполагает ничего большего, чем приятие нескольких процедурных правил. Иду­щие вразрез друг с другом ценности и убеждения не помеха для того, чтобы "выгодно сторговаться" тем, кто прокручивает там свои дела. Если они жаждут общества людей, разделяющих их собственные жиз­ненные взгляды, то могут "после тяжелого дня торгов" "затвориться" в свои клубы. Идеальный мир Рорти приближается к изображению мира, как он в действительности существует, по крайней мере, в Соединенных Штатах, и многие американцы, я полагаю, готовы его принять как наи­лучший, как предел своих чаяний. Книга Олденбурга помогает опреде­лить, чего недостает в таком мире: городских мелочей, компанейское™, беседы, соучастия в политике — короче говоря, почти всего, что делает жизнь привлекательной. Когда рынок завладевает всем публичным про­странством и общение должно "затвориться" в частных клубах, людям грозит утрата потенциальной способности занять себя и даже управлять собой. До той поры, однако, пока они видят эту опасность, всё еще можно уповать, что они найдут способ обратить вспять тенденцию раз­ложения на пригороды нашей цивилизации и возвести искусство жизни в городе на его законное место в самом центре вещей.

ГЛАВА VII РАСОВАЯ ПОЛИТИКА В НЬЮ-ЙОРКЕ

Выпад против общего стандарта

Блеск и слава Нью-Йорка, по мнению Джима Слипера, в том, что он "свел в одно целое мощь пролетариата с высоким профессионализ­мом и достижениями культуры" – т.е. именно в том единстве, кото­рое, как мы видели, терпит крах в одном городе за другим и потерпит крах и в Нью-Йорке, если проявляющейся здесь тенденции будут и дальше усиливаться. Слипер сумел так хорошо узнать и полюбить этот город, будучи репортером и очеркистом поочередно в "Брук­лин Феникс", "Норт Бруклин Мёркьюри", "Нью-Йорк Ньюздэй" и "Нью-Йорк Дэйли Ньюз", что беспощадно им описанный упадок – в работе Ближайший из незнакомцев: либерализм и политические расовые игры в Нью-Йорке – как раз поэтому и выглядит столь убе­дительно. Ему не понадобилось много времени, чтобы обнаружить, когда он в 1977 году переехал в Нью-Йорк из своего родного Бостона, что Нью-Йорк, как и другие великие мировые города, это город "хо­доков" и "читателей". Множество его общегородских установлений: общественный транспорт, школы (включая охватывающую весь го­род университетскую структуру), больницы, библиотеки, парки, музеи – делает "интеллектуальное развитие возможным и без обла­дания теми денежными суммами, которые обычно требуются для того, чтобы переступить порог высшего образования". Подобные установления оказывают многим нью-йоркцам "более чем только помощь в деле индивидуального продвижения по социальной лест­нице". Они связывают "личную подвижность по восходящей неиму­щих городских жителей с более широкими космполитическими це­лями".1

В отличие от тех неоконсерваторов, которые проповедуют мень­шинствам принципы самопомощи, Слипер хочет нам показать, что возможность успеха обусловливается крепким общественным сек­тором и что к тому же общественные установления могут задавать направление и самому честолюбивому стремлению. Нью-йоркские культурные установления направляют честолюбие не на общепри­нятые цели в виде денег и бегства в пригород, но на то основательное отношение к окружающему, которое и является (или являлось когда-то) приметой, отличающей уроженцев Нью-Йорка – смышленых, словоохотливых, и не упускающих случая поспорить.